В прокат вышел фильм Эмили Атеф «Три дня с Роми Шнайдер» (3 Tage in Quiberon), снятый в уникальном жанре «экранизации интервью». По мнению Михаила Трофименкова, черно-белая трагедия, разыгранная блестящим актерским квартетом, сполна заслужила победу в семи из десяти номинаций Национальной премии немецкого кино.
Если бы словосочетание «национальная вина» в связи с Германией не звучало двусмысленно, можно было бы назвать фильм Атеф искуплением национальной вины перед великой актрисой. Шнайдер могла сколько угодно блистать у Висконти и Лоузи и получать «Сезары»: родине было наплевать. Не так страшно, если бы для среднестатистической ФРГ Шнайдер просто оставалась Сисси — будущей императрицей Елизаветой — из костюмной трилогии 1950-х, прославившей 16-летнюю актрису. Все обстояло гораздо хуже: Шнайдер, вырвавшаяся из клетки убогого немецкого кино, была для бюргеров отступницей-вертихвосткой, предавшей национальные ценности. ФРГ — это вам не какая-нибудь Франция, внемлющая всяким сартрам, а именно что среднестатистическая бюргерская страна. От лица бюргеров Шнайдер (Мари Баумер), проходящую мягкий курс дезинтоксикации в отеле на бретонском полуострове Киберон, и допрашивает корреспондент журнала «Штерн» Михаэль Юргс (Роберт Гвиздек).
Наемник, но отнюдь не филистер, Юргс поднимает самые больные для Шнайдер темы: ее финансовое банкротство, самоубийство бывшего мужа, отчуждение от семьи, «проклятие Сисси». Она же, несколько лет избегавшая прессы, не может прервать разговор: в конце концов, звезды и акулы пера одной веревочкой связаны. Она только обороняется, только твердит: «Я не Сисси». И лишь однажды позволяет себе выпад в адрес своей матери, но зато какой: «Мало кому повезло быть дочерью женщины, которую любил Гитлер».
Интервью, вышедшее 23 апреля 1981-го под шапкой «Я — несчастная 42-летняя женщина, и меня зовут Роми Шнайдер»,— классический образец того, как должен и как не должен работать репортер. Нельзя сказать, что оно добило актрису: весной 1981-го ее судьба была предопределена. Шнайдер оставалось 13 месяцев и шесть дней: они вместят работу, развод, тяжелую операцию, гибель 14-летнего сына.
Сценарий текстом интервью не исчерпывается, но этот текст — скелет, на который наращена плоть трагедии. Идея экранизации интервью на первый взгляд нелепа: это же не протокол драматического судебного заседания, а выверенный, отчужденный текст. Но Баумер не просто пугающе похожа на Шнайдер: она наполняет слова, умершие и мумифицированные на журнальных полосах. Она вовсе не изображает мировую скорбь. Ее Шнайдер чаще смеется, чем плачет, больше танцует в милом кабачке с неотразимым стариком-фриком, рыбаком и поэтом (Дени Лаван) и скачет по прибрежным скалам, чем корчится на ковре в номере. Даже перелом лодыжки, который она получает, упав со скалы,— дар небес. Благодаря ему Шнайдер разрешает на время роковой конфликт между работой и жизнью: у нее появляется совершенно честное основание отсрочить съемки и провести чуточку времени с дочкой.
Нельзя сказать, что Шнайдер обречена на предсмертное одиночество. Ее узнают и искренне любят. Ее не оставляет в беде подруга детства Хильде (Биргит Минихмайер). Да и Юргс скорее на ее стороне. Она даже проводит ночь с фотографом Лебеком (Чарли Хюбнер), сопровождающим Юргса. Старым, добрым, верным, толстым Лебеком, с которым некогда так и не переспала. Но эта ночь сродни исполнению последнего желания приговоренного. Рыбак кажется делегатом с того света в духе французской традиции «поэтического реализма», за которую в современном кино представительствует Лаван. А от весенней Бретани веет — благодаря отменному оператору Томасу Киенасту — холодом замогильной зимы.
Зрители чувствуют это, поскольку знают о близкой развязке. Атеф избегает слезоточивых эффектов, не повышает голос, а ведет репортаж из прошлого. Кино имеет дурную привычку расписывать жизни знаменитых людей как партитуры, придавать им железобетонную драматургическую структуру. И только Атеф сумела снять жизнь звезды просто как человеческую жизнь, печальную уже потому, что смерть неизбежна.
