Когда время от времени мне нужно попасть на Новый Арбат, я прохожу к нему по Трубниковскому переулку. Это улица моего детства. Здесь я прожил до получения паспорта – тогда его выдавали в 16, а не в 14 лет, как теперь. Потом родители получили наконец отдельную квартиру, правда, далеко от привычного центра Москвы.
Трубниковский для меня начинается от улицы Воровского. Подобно тому, как мама называла её Поварской, не сумев, как я позже понял, привыкнуть к её переименованному, хотя и созвучному названию, так и мне теперь трудно принять возвращённое ей это исконное имя, отсылающее к временам обитания здесь обслуги царских застолий.
Потом тут расселится знать, аристократы, а затем она станет одним из очагов интеллектуальной и художественной жизни. А убиенный в Швейцарии бывшим белогвардейцем дипломат Вацлав Воровский, никогда не квартировавший на этой улице, оказался более достойным его собственного увековечивания, нежели жившие здесь Лермонтов, Денис Давыдов или, скажем, даже Станиславский и Комиссаржевский, ставившие оперы в одном из особняков.
В этом ряду можно назвать ещё множество славных имен, ограничимся лишь жившими тут родителями Пушкина, да и сам «наше всё» частенько бывал здесь и впервые познакомил слушателей со своей «Полтавой».
В перестроечные годы историческая топонимика взяла своё, но инерция велика, и я частенько называю улицу так, каковой она была, когда утром пересекал её по пути в школу, а иногда, когда вечером ходил на спектакли расположенного подле устья родного переулка Театр киноактёра. На сцене можно было в живую увидеть артистов, которых прежде лицезрел лишь на экране.
Однажды я сам оказался свидетелем рождения сцены из фильма.
Вечером на пресечении Трубниковского и улицы Воровского на несущуюся машину «Победа» бросался постовой с белым жезлом. Потом он поднимался, и машина снова его как бы сбивала. С этих кадров, как потом оказалось, начинается фильм «Дело №306».
Но пора уже двинуться вниз по слегка изогнутому переулку моего детства. Есть две основные версии происхождения его названия.
Первая – более изящная: имя порождено существовавшей тут некогда школой музыкантов-трубачей.
Вторая – отзвук слова «трубники», как именовали в старину пожарных, подававших при тушении огня воду через трубы. Вроде как в честь этих бесстрашных огнеборцев и дали имя переулку. Хотя историки продолжают свои изыскания…
Большой светлый и по тем временам многоэтажный дом по нечётной стороне в первые послевоенные годы рос на моих глазах. Строили его странные люди в непонятной потрёпанной, вроде как военной, форме и в никогда не виданных мятых матерчатых фуражках с мягкими козырьками. Японские пленные, как мне было сказано.
Напротив, на цоколе углового дома, ещё не один год после победы красовалась жутковатая, растянувшаяся на много метров надпись огромными чёрными буквами: «Газоубежище». И указующая во двор стрелка.
Не сразу были стёрты и непосредственные следы войны: долгое время фасады угловых домов перекрестья Трубниковского и впоследствии раздавленного катком Нового Арбата Кречетниковского переулков были испещрены осколками немецкой авиабомбы.
А первое военное впечатление, навсегда впечатавшееся в детскую память, – медленно и страшно вздымающиеся ввысь на тросах огромные вытянутые серебристо-серые громады. Аэростаты заграждения прямо напротив окон нашего дома. Этих чудищ я увидел во время одного из возвращений из эвакуации, куда мы отправлялись к маминым родителям, жившим в Грузии.
Тогда, в розовом возрасте, на маминых руках я впервые совершил полёт на самолёте. По пути дважды, как я узнал гораздо позднее, избежали крупной неприятности. Встреченные в воздухе бомбовозы с чёрными крестами не стали отвлекаться на такую незначительную цель, как наш маленький и явно невоенный самолётик, продолжив свой смертоносный курс. А во время дозаправочной посадки в прикаспийском туркменском Красноводске один из лётчиков притащил мне бумажный фунтик со словами: «На, поиграй с жучком». Мама в ужасе оттолкнула фунтик: в нём сидела опаснейшая фаланга. Таким неудачным способом лётчик хотел завести знакомство с красавицей с золотистыми волосами, какой была тогда моя мама.
Четверть века спустя я вновь оказался на красноводском аэродроме. Прошёлся по лётному полю. Вспомнил о чудесном избавлении от ядовитой фаланги… А заодно и о последовавшем вскоре ещё одном малоприятном случае.
В эвакуации мы обосновались в деревне Окроханы. Как я впоследствии услышал, во двор к нам заползла довольно крупная змея. Сосед по имени Вахтанг разрубил её лопатой, и пока добивал гадину, хвост уполз. «Теперь её муж придёт», – мрачно предрёк этот смелый грузин и не ошибся.
На другой день на ужасный крик матушки выскочили соседи. С бельевой верёвки, протянутой во дворе над колыбелькой весьма юного тогда автора этих строк, свисала толстая белая змея – либо не знавшая про самый первый подвиг Геракла, либо знавшая, что под нею отнюдь не Геракл. Всё тот же Вахтанг, которого я мысленно благодарил, бывая иногда в Грузии, бесстрашно расправился и с «мужем» змеюки.
В конце войны отец смог вырваться на какие-то дни, чтобы забрать нас в Москву. Все эти годы он был занят важнейшим делом – ослаблением врага, подрывом его духа. Редакция газеты «Фронтовая иллюстрация» выпускала несколько изданий, важнейшим из которых был Front-Illustrierte, журнал на немецком языке, убеждавший солдат врага сдаваться в плен.
Отец был художником-оформителем всей этой периодики. И практически в каждом выпуске издания для немцев полосу занимал сделанный им фотомонтаж. Затем эти монтажи миллионным тиражом печатались на лицевой стороне листовок, на обороте которых на немецком и русском языке был текст, в котором значилось, что предъявитель листовки добровольно сдается в плен.
Александр Арнольдович Житомирский –
непревзойдённый мастер политического фотомонтажа.
«Доставка» была бесплатной: печатная продукция сбрасывалась с самолётов, листовки закладывали в болванки артиллерийских снарядов, разведчики, перерезав немецкий провод связи, прикрепляли несколько листовок к болтающимся проводам – для вражеских связистов, которые будут восстанавливать коммуникацию…
Сила фотомонтажей заключалась в том, что документальными средствами немецкому солдату объяснялось: он, во-первых, человек, во-вторых, человек, сбитый с толку фашистской демагогией, в-третьих, что истинные его враги не по ту, а по эту сторону фронта – в Берлине, в-четвёртых, что война против Советского Союза – дело абсолютно безнадежное.
Отец потом поделится:
У нас не было учебников, для меня это было как путешествие по джунглям без компаса. В моих фотомонтажах я всегда обращался к конкретному солдату, который возьмёт в руки «Фронт-иллюстрирте» или листовку с монтажом. Я представлял себя на его месте, пытался прочитать его мысли, выступал его заинтересованным собеседником. Я понимал, что моего читателя лишили всего, чем он дорожил, – жены, детей, дома, собаки, что его окунули в грязь и кровь.
Одна из самых ярких работ, ставших классикой, содержит вопрос: «Согреет ли тебя это?» Над полем боя, усеянным трупами немецких солдат, на фоне сполохов пожарища рука скелета держит огромный орден «Железный крест», с которого стекают капли крови.
Многие монтажи показывали чудовищный разрыв в судьбах гниющих в окопах солдат и жирующей верхушки рейха. Особенно доставалось главному пропагандисту Геббельсу, которого раз за разом ловили на лжи. Художник добивался удивительного сходства с хромоногим карликом, изображая его в виде обезьяны с непременным микрофоном. И хотя авторство не указывалось, разъярённый рейхсминистр приказал установить фамилию своего обидчика и, видимо с помощью агентуры добившись этого, внес её в список «личных врагов» под №3 (после Левитана и Эренбурга). Список был недвусмысленно озаглавлен «Найти и повесить!».
Бисмарк: «Этот ефрейтор ведет Германию к катастрофе».
Автор – Александр Арнольдович Житомирский.
Если в период наступления войск вермахта был издан приказ, всего лишь запрещавший «коллекционировать русские листовки», то позднее, по мере понимания их влияния на боеспособность, реакция начальства стала более жёсткой: за найденную листовку – в разведку вне очереди. А после разгрома на Волге за такое уже расстреливали. И всё же после окружения очередной немецкой части кто-то непременно из потайного места доставал «пропуск» с фотомонтажом, объясняя, что вот, мол, готовился перейти линию фронта, да не было случая.
Отсюда не уйти живым...
Автор – Александр Арнольдович Житомирский.
Вернувшиеся с фронта редакционные фоторепортёры рассказывали отцу, что присутствовали при том, как после ликвидации «котла» на Корсунь-Шевченковском направлении с поднятыми руками вышла большая группа, человек двести, немцев. И у каждого была припрятана либо листовка, либо Front-Illustrierte. Это ведь гарантировало жизнь…
Точное количество вражеских солдат, за годы войны воспользовавшихся фотомонтажными «пропусками в плен», неизвестно. Но ясно, что число спасённых от смерти наших сограждан весьма велико. И скольких немцев это уберегло от смертоубийств…
Отец рассказывал, что работали на износ, по двадцать часов сутки. Ведь ещё надо было дежурить на крыше здания «Правды» во время налётов немецких бомбардировщиков. И вот, наконец, ему удалось ненадолго выбраться в Грузию...
Владимир Житомирский
