Игнатий Осипович Брод серьёзно повлиял на моё представление об окружающей действительности.
Собственно, не он бы, так кто-то другой. Но получилось, что именно он.
Вечером Брод зашел к нам на Трубниковский и сказал, что хочет поговорить с отцом.
Стол у нас стоял в проходной темной комнате, за которым я только что закончил делать уроки.
Я тихо и остался за столом. И что я услышал…
Лучше Галича не скажешь:
А случилось дело так:
Как-то ночью странною
Заявился к нам в барак
Кум со всей охраною.
Я подумал, что конец,
Распрощался матерно...
Малосольный огурец
Кум жевал внимательно.
Скажет слово – и поест,
Морда вся в апатии.
"Был, – сказал он, – говносъезд,
Славной нашей Партии.
Про Китай и про Лаос
Говорились прения,
Но особо стал вопрос
Про Отца и Гения."
Кум докушал огурец
И докончил с мукою:
"Оказался наш отец
Не отцом, а сукою”.
Полный, братцы, аттауй,
Панихида с танцами!
И приказано статуй
За ночь снять на станции».
Высокий, статный, черноволосый, очень красивый мужчина, всегда располагавший к себе добрым выражением лица, на сей раз был крайне серьёзен.
Но уловил я и какие-то другие нотки – помимо неизбежной ошарашенности вестями с ХХ съезда.
Рассказывая о секретном докладе Никиты Хрущёва, развенчивающем культ «отца народов», он пару раз прерывал себя, чтобы, поджав губы, пристально поглядеть на отца: что, мол, не ожидали такого? Не знали, не ведали?
А Игнатий Осипович, что называется,
на собственной шкуре ощутил понятие «репрессии».
Поведал же он об этом отцу (со слов его я это и знаю), когда Броды всем семейством, включая двух детей-школьников, мальчика и девочку, вместе с моими родителями рванули из кисловодского санатория аж в Черекское ущелье, что в Верхней Балкарии
Вездеход-«козёл» порой не без труда протискивался под нависающими скалами.
Я видел лишь серию фото, но и они впечатляют.
Игнатий Брод (в центре) с семьёй и четой Житомирских. Привал во время поездки в Черекское ущелье
Во время очередного привала на берегу горной речки, мелкой, но стремительной, мужчины по физиологической необходимости отправились в соседнюю рощицу. Игнатий Осипович и упомянул о своей одиссее. Как был арестован, обвинён бог знает в каких грехах и хорошо, что не расстрелян, как немало его коллег, а всего лишь отправлен в лагерь.
И вот, подобно тому, как мы сейчас, посмеялся Брод, он тоже однажды отправился по нужде. И на стене дощатого сортира увидел на гвоздике клочок газеты. А там:
За открытие газо-нефтеносных месторождений присвоить Сталинскую премию второй степени за 1949 год.
И среди лауреатов – он, Брод Игнатий Осипович.
Предъявил неиспользованный, к счастью, «документ» лагерному куму. Тот стал чесать репу. В итоге дело было пересмотрено, а «вредителю» было дозволено вернуться к своим профессиональным – и профессорским – обязанностям…
Отметим: Игнатий Брод – один из тех, кому вся наша страна обязана экономическим, если не процветанием, то уж достигнутым уровнем.
Он был не только первооткрывателем конкретных месторождений, но и ведущим теоретиком в области перспективных исследований потенциальных месторождений нефти и газа, создателем учения о нефтегазоносных бассейнах. Автор более трёх сотен научных публикаций и нескольких изобретений, завкафедрой последовательно в трёх ведущих высших учебных заведениях и, главное, – человек, подготовивший целую плеяду крупных специалистов, благодаря которым добыча углеводородов и сегодня составляет базу нашей экономики. Показательно, что на геологическом факультете МГУ чтят имя Игнатия Осиповича: здесь регулярно проводятся Бродовские чтения.
В середине 70-х мне довелось въяве ощутить отдачу от теоретических изысканий Брода и его учеников. Редакция «Нового времени» включила меня в международную группу журналистов, которым предстояло осветить работу на грандиозной стройке – прокладке газопровода от зауральского Оренбурга до западной границы СССР.
Толща гигантского газоконденсатного месторождения, разведанного в районе Оренбурга, превышала полкилометра. И вот этими запасами было решено поделиться с тогдашними братскими странами – Болгарией, Польшей, Чехословакией, ГДР, Венгрией. Договорились, что каждая из этих стран в счёт последующих поставок топлива будет сооружать отдельный участок. Не только сваривать и укладывать трубы, но и возводить компрессорные станции, проталкивающие газ, создавать вокруг всю необходимую инфраструктуру.
Каждая из этих стран отрядила в группу репортёров своих представителей. По двое было поляков, немцев, болгар и чехов, венгры выделили одного, зато наших, считая меня, было целых трое.
Венгерский коллега, затребовавший постоянного переводчика, удивлял своей невозмутимостью: он не задавал вопросов, ни разу не достал блокнота, диктофона у него, как тогда практически ни у кого, не было. Хотя однажды, решив что-то всё же записать, по рассказу его переводчика, рассеянно достал из кармана свой служебный паспорт и чуть было его тем самым не испортил.
Но это всё потом. А в канун поездки её значение было поднято на высочайший уровень.
Брифинг, по-тогдашнему информационную встречу, для нас провели руководители двух важнейших ведомств: Сабит Оруджев, министр газовой промышленности, и Борис Щербина, министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности.
Борис Щербина
Если первый своей солидностью, неторопливой речью человека, знающего, что ему будут внимать, чесучовым костюмом песочного цвета с госнаградой на лацкане, соответствовал образу высокого руководителя, то второй держался скромно, кратко, но по делу отвечал на наши вопросы и всячески давал понять, что он здесь не главный.
Уже потом выяснится, каким мужеством, не говоря уже об организаторских способностях, обладал этот показавшийся даже застенчивым человек. Чернобыль, затем разрушенный землетрясением армянский Спитак. И там, и там, он возглавлял спасательные работы. Многим теперь знакомо его имя по нашумевшему сериалу «Чернобыль». Хотя мне он запомнился другим.
…От Оренбурга, куда мы прилетели на самолёте, нам предстояло проделать путь вдоль трассы, через всю европейскую часть Советского Союза. Чаще всего это были автобусы, на которых по так называемым дорогам мы ежедневно проезжали по несколько сот километров. Главным для нас было собрать материал – добраться до очередной стройплощадки, пообщаться со строителями из соцстран, пофотографировать сварщиков за работой по соединению прославленных «труб большого диаметра».
К концу второй недели от этой каждодневной тряски по дорожным ухабам силы были на исходе. Кто-то заболел, у кого-то стали сдавать нервы. Кризис наступил где-то в районе Ужгорода, у западной нашей границы.
Местные хозяева решили ошеломить гостеприимством: отвезли как бы на прогулку в ближайший лесок, а там на поляне стоял здоровенный деревянный стол, плотно заставленный бутылками, разнообразию которых мог бы позавидовать бар из кинобоевика. Ничего подобного в продаже не было (видимо, пришлось тряхнуть обкомовские закрома). В результате тайная неприязнь многих поляков к немцам вылезла наружу, и только общими усилиями удалось избежать рукосуйства.
Конечно, обстоятельная корреспонденция для моего журнала была написана. Хотя несмотря на расспросы, некоторые моменты так и остались не проясненными. Конфиденцией оставалось, где будет конечная точка гранд-газопровода – после того, как газом будут обеспечены страны-участники стройки. Никто не хотел отвечать, на какой срок рассчитаны почти полутораметровые в диаметре трубы. И не опасно ли оставлять сваренные нити трубопровода без присмотра, на виду у всех желающих. Между тем сюжет статьи заинтересовал многих, она была перепечатана в некоторых наших изданиях и даже в Венгрии, поскольку там о стройке, видимо, не узнали
Печатное слово многое значило в те далёкие времена,
а ещё больше – в предшествующие. На всё общество – да что там, на мировую общественность – произвела сильнейшее впечатление публикация, хотя и в сжатом виде, доклада Хрущёва. О котором я впервые услышал от Игнатия Осиповича, посчитавшего нужным безотлагательно поделиться попавшей к нему взрывной информацией.
А в судьбе самого геолога и в известной мере всей нашей экономики сыграл роль клочок другой газетной публикации.
Владимир Житомирский
