Близость фронта
По первому образованию он технолог производства пенициллина и антибиотиков и сначала занимался изготовлением бактериологического оружия. А в Загорский детский дом на должность воспитателя его привел вроде бы случай. Но вот Апраушев рассказывает: «В детстве я жил в подмосковном Быково, мать умерла, когда мне было 3 года, и я рос на улице. Осенью, когда все дачники уезжали, у меня оставался один друг, глухонемой Юрка. Мы играли, и я всячески пытался ему помочь, учил разговаривать, сам учился общаться без слов. Тогда-то, наверное, все и началось».
Точнее сказать, тогда его судьба лишь обозначилась. А началась — война. Отец ушел на фронт, 12-летний мальчишка из ремесленного училища монтировал кассеты для авиационных бомб на заводе, потом записался добровольцем на восстановительные работы в Донбассе. «Мы все были патриоты, вы не представляете, каким патриотом был я. Донбасс привлекал близостью фронта, немцы его то брали, то оставляли — несколько раз, и я был уверен, что без меня война не кончится, без меня победы не будет».
Бежали мальчишки на фронт, а добежали до медсанбата, дальше не пустили: «Я катал бинты, носил воду на стирку. Как-то пошли за водой к реке, туда, куда всегда ходили, где написано: „Проверено, мин нет“. А у того места труп прибило. Решили пойти чуть выше по течению. Смотрю — валяется немецкий перевязочный пакет. Я знал поверье: что поднял с земли, то тебе пригодится. И подобрал. Спускаемся к воде, вдруг взрыв, блеск и запах жареного мяса. Что со мной? Мне тем немецким бинтом жгут наложили. Выжил, но с тех пор без ноги».
Построение человека
На этом месте рассказа «взрыв и блеск» уже в голове слушателя. Не сказал бы — ни за что не заметить. Ходит не хромает, у двери его квартиры велосипед на ходу, в углу лыжи. Есть фотография, где Апраушев сидит на крыше детского дома и счищает снег — рискованно сидит.
«Мне все время хотелось быть как все: танцевать, на лыжах, на коньках, на велосипеде — научился всему. Сначала, конечно, ногу привязывал, а потом... на лыжах брал грамоты района. Думаю, это и позволяло мне поднимать слепоглухих. Я их понимал: несмотря на дефект, они хотели быть как все. Девочка просит: дайте дойти без сопровождения до интерната. Идет, чуть с автобусом не поцеловалась, но все равно ей важно почувствовать свободу. Я где мог шел у них на поводу. И у меня все ходили на лыжах, были отработаны техники безопасного спуска с горы на санях и на лыжах. На роликах ездили, на спаренном велосипеде. Чтобы они испытали то, что испытывает обычный ребенок».
Риск, конечно, но и внутреннее право на него. С другой стороны, разве директор не под контролем? «Мне моя самодеятельность как-то с рук сходила. Хотя все время был на лезвии бритвы. Вызывает начальство: они у тебя костры жгут! Жгут, но есть у нас и костровой, и костровище».
Но костры кострами, лыжи лыжами, а создавался-то Загорский детский дом для слепоглухонемых как лаборатория интеллектуального развития детей, предметный мир которых пуст. Можно или нельзя компенсировать то, что недодала природа? «Нам и тогда было ясно, что решение вопроса пойдет через формирование человеческой психики. Через общечеловеческое, а не частнометодическое. Полная противоположность тем западным технологиям, которые практикуются в работе с инвалидами сейчас. А мы занимались построением человека. До определенного момента, конечно, до того, как ребенок доходил до необходимого уровня понимания себя».
Баланс активности
Если человек родился без зрения и слуха или в раннем детстве потерял способность видеть и слышать, то, предоставленный самому себе, он не развивается. Не становится человеком. Апраушев рассказывает: «Поступали дички, эгоисты, беспомощные, озлобленные дети. Поведение необученных слепоглухонемых детей и в самом деле часто напоминает поведение глубоко умственно отсталых. Самостоятельно они не могут овладеть даже навыками самообслуживания, и может показаться, что их место в психоневрологических интернатах. Воспитатели поначалу с синяками ходили. И все-таки мы доказали: воспитанный и обученный ребенок, лишенный двух из пяти чувств, развивается нормально, подчас и до уровня таланта».
Что верно, потому что о слепоглухом выпускнике Загорского детского дома Александре Суворове, докторе психологических наук, знает сегодня весь мир. Он пишет: «Заслуга Апраушева не в том, что он создал какую-то особую педагогику, а в том, что подобно всем педагогам-новаторам он успешно реализовал единственно возможную педагогику совместно-разделенной дозированной деятельности. Это закон всякого возможного обучения. Как обосновал академик Феликс Михайлов, закон всякого возможного человеческого взаимодействия. И Апраушев сделал это со слепоглухонемыми детьми.
Суть закона — распределение активностей, взрослой и детской. Когда ребенка чему-то учат, взрослая активность первоначально равна единице, а детская — нулю. В ходе обучения детская активность растет, взрослая убывает до нуля. Так, в виде дроби, это и описывал Мещеряков».
Так, с нуля до развитых форм психики, педагоги Загорского детского дома осуществляли полноценное развитие слепоглухонемых детей. От овладения ложкой до чтения «Войны и мира». Все — специально организованный процесс.
Если посмотреть сквозь линзу
Тут-то и открываются начала педагогики. Терпение и настойчивость как первые педагогические добродетели. Но основное — острейшая внимательность к малейшему проявлению самостоятельности. Как только намек на нее появился, надо сразу ослабить руководящее усилие. И ослаблять по мере усиления активности ребенка. Апраушев: «Если, не заметив ее, продолжать руководить ребенком с прежней силой и настойчивостью — активность его ослабнет и угаснет, и тогда уже никакими понуканиями ее не разбудишь вновь. Ребенок станет пассивно-послушным, удоборуководимым, но уже не станет умным субъектом разумно целенаправленной предметной деятельности».
Оценим эти слова по достоинству: неумеренный руководящий нажим — едва ли не главный бич современного образования и воспитания. Он свистит над головами и детей, и взрослых. Самостоятельность не возникает, развитие человека откладывается или замедляется. Отсюда жуткие перекосы в психическом развитии, как следствие — трудности поведения.
Не только в специальной педагогике это работает: ребенок еще не владеет никакими средствами общения, но уже получает от педагога информацию о своей перспективе. Она передается сразу. Но нередко нам мешают пессимизм и скепсис в отношении резервов детского развития. Посильное для ребенка порой закрыто пониманию взрослых.
Пучок пахучей травы
Но в Загорском детском доме «педагогика доступности» и не ночевала. Апраушев вспоминает: «Мы занимались хозяйством — мой детский дом был наполнен кроликами, собаками, кошками, цесарками, индюками и даже поросятами. Двор был живой и целиком на попечении детей. Каждый пробовал разное и находил дело по душе. Не кроликов кормить, так клетки ремонтировать. Не грядки копать, так траву заготавливать. На то была не экономическая необходимость, а их человеческая потребность. Осязать, общаться, создавать, растить, заботиться. И клетки сами чистили, и перегной по грядкам раскидывали». — «А что же санэпидстанция?» — «Налетала, конечно. Но я внимания не обращал. У меня была солидная поддержка, Мещеряков и Ильенков, выдающиеся ученые. А наверху, на самом верху, в кабинете Косыгина, все вопросы решались мгновенно. Местное начальство пыталось подловить меня на финансовых нарушениях, но я никогда не крал, все время был занят работой, дверь в мой кабинет всегда настежь. Завхоз у меня был кристальной честности, все педагоги — порядочные люди. И я мог рисковать, делать то, что считал нужным и правильным для ребят».
«Нужно» и «правильно», считал он, не по комнатам сидеть, а активно жить, осваивать мир и способы ориентировки в нем. И тут все средства хороши. Гости едут — здорово. Принимали сверстников отовсюду. Несколько лет подряд приезжал ростовский клуб Татьяны Бабушкиной. Обучали игре на гитаре слабослышащих, разрисовали забор со слабовидящими, масок наделали, костюмов — самодеятельность пошла. Но организационно это все было непросто. Однако что такое «непросто», если однажды он даже устроил объезд на Ярославском шоссе — проводил трубу отопления от гостиницы к интернату, который отапливался углем. «Траншею копали, разумеется, сами, — говорит Апраушев, — наплевал я на запреты, холода наступали».
Столько, сколько нужно
Все это не посторонние для педагогики разговоры, а самый что ни на есть научный подход. Первое — контакт педагога с ребенком. Пока он не установлен, нечего и думать о развитии и образовании. Далее. Если ребенок не перешел от жестовой речи к дактилической, в школе его учить не начинали, и не важно, сколько ему лет. Само школьное обучение строилось на индивидуальном усвоении программы массовой школы или переработанной программы школы глухих. Теперь-то словом «индивидуальный» никого не удивишь, и оно ничего не значит. У них значило: в одной группе ученики шли по программам разных классов, в собственном темпе, и было так, что один ученик числился в разных классах по разным дисциплинам. Группы подбирались по личным симпатиям детей и по сходности особенностей их сенсорного развития. Поощрялось выделение любимых предметов, форсированное и расширенное их изучение. Делалось все, чтобы учиться детям хотелось.
Но неужели ни у кого из педагогов не возникал вопрос «зачем»? Ради чего столько хлопот? Смотря как думать. Если верить Апраушеву, смысл заключается вовсе не в цели: «Что вы, это на редкость захватывающий и благодарный труд. У слепоглухонемых феноменальная усидчивость и сосредоточенность, очень хорошая память. Каждый из них — сейф с богатствами, надо только суметь его открыть».
Вот как. А сегодня и на детей массовой школы рукой махнули: бесперспективные. Призывают поддерживать одаренных. Кандидат наук Апраушев щурится: «Одаренные? Кто это? Не знаю. Я знаю „дебил“, „имбицил“, „идиот“. Им нужна поддержка. А „поддержка лучших“ — это подделка, а не поддержка. Кто-то для себя старается, для своего окружения. Не для детей».
Жизнь широка
Все же детский дом ему пришлось оставить. Ушли из жизни друг за другом Мещеряков и Ильенков, а с ними золотое время поиска и открытий. Бюрократия взяла свое. Но символично: «Место для здания нового детского дома я подбирал сам: река, лесхозовские посадки, голубые ели — красота!»
Редчайший случай, но педагог, лишенный возможности делать свое дело на гребне славы, на взлете сил, не дрогнул как человек. Работал с Никитиными, создал детский сельскохозяйственный кооператив, пошел в общеобразовательную школу простым учителем русского языка — ему многое интересно. Ему интересно — жить. И он столько всего умеет!
«В обычной школе по старой закалке я сначала выстроил с детьми систему знаков общения. Элементы дактилического алфавита стали у нас символами намерений. Я мог предугадывать, какую активность проявит тот или иной ученик, и быстро моделировал в голове процесс, дирижировал. Это было так интересно детям! Не я учил — они учили себя. Сами опрашивали. Я вызываю только первого, все остальное делают ребята. Педагоги удивлялись: как это — сами, а никаких каверз и проказ».
Применяя принцип совместно-разделенной дозированной деятельности и здесь, он разработал панорамную методику. Панорама — общее представление о том, что такое учебный курс, чего от него можно ожидать. Создав панорамное видение предмета, он делал его освоение более осмысленным. Что грамотно: сначала образ действия, потом действие.
Не будет ошибкой сказать, что Апраушев и свою жизнь строит по этому принципу. В ней есть все: спорт, общение, частные занятия с детьми, порядок на рабочем столе, идеальная чистота на кухне и даже рюмочка, пропущенная при случае. И нет такого, что вот тут он знаменитый педагог, а тут — просто пожилой человек. Апраушев един и целостен. И почему бы не спросить его о том, какая черта ему более всего неприятна в педагоге?
— Категоричность. Когда крутизна выпирает. Это очень плохо для детей. Нормальный учитель щедро устроен.
Сергиев Посад — Москва
Людмила Кожурина
