Наш автор Сергей Парамонов в своём прекрасном тексте рассказал о непростой и при этом волнующей судьбе московского дворника в 1990-х. Автор ярко описал одну из главных улиц, на которой работал и жил несколько лет – Остоженку. Не могу не продолжить.
Вернувшись на Остоженку через энное количество лет, Сергей Парамонов уже не обнаружил манящей ностальгической дымки и немного опечалился этим:
Как-то мы, однокашники и «коммунары», спустя годы, собрались и прошли по местам боевой юности. Заглянули на Остоженку, к тому времени всю перестроенную. <...> Из тихой, уютной, почти деревенской улицы, удобной для жизни и без претензий на элитность (кроме культурного наследия), Остоженка превратилась в престижный остров капиталистических достижений и среду обитания новоявленных бонз и воротил. <…>
...Осадок печали по невозвратному лёг на душу и живёт во мне поныне.
А улица – чудесная.
Даже для меня, который видит её всего третий год.
В первый раз мне посчастливилось пройти по Остоженке больше двух лет назад. Был ранний апрель, холодно и склизко, дуло, станция метро Кропоткинская была кем-то и неизвестно зачем закрыта. Я вышел с Парка культуры, взглянул на карту, побрёл по неизвестной улице. Неширокая, уютная, заставленная исключительной красоты и пафоса зданиями: то львы на крыше, то Тургенев с перекрещенными ножками в белых брюках, то дорогущий ресторан. Я по-новичковски удивился, свернул у Музея в переулок и пошёл по делам. Но в улицу влюбился с третьего дома, уж точно.
Через год, уже зимой, я шёл там и чрезвычайно мёрз: шарфа не было, поэтому приходилось дышать в воротник и активнее шагать. В самом начале был маленький ресторанчик, где продают большую картошку: нельзя было не зайти и не подышать на неё, как в детстве.
Мороз крепчал, и пора было выходить, но улица приветствовала всё теми же монументальными архитектурными сооружениями, припорошёнными малым слоям снега: он примерз намертво к крышам, скатам, колоннам. И фонари, у которых суровой зимой кружились снежинки, как летом кружатся мошки, освещали дорогу и грели: всё-таки мёрзнуть на Остоженке лучше всего на свете.
Совсем недавно, уже зацветающей, пахнущей рождающимися листьями весной, мы с товарищем топали по той же улице, потому что он уверял в наличии там знаменитого фаст-фуда. Я со всей гордостью приезжего пилигрима ухмылялся и убеждал друга, коренного москвича, в обратном. Но он открыл карту, не поверив мне, а, убедившись, уговорил пойти и взять шаурму – уж её-то местоположение было известно точно. Зато я показал магазинчик с волшебным по аромату лимонадом. Удивительна Остоженка и для некоторых москвичей, это верно.
Так к чему я рассказывал о своих впечатлениях об этой улице? Сергей Парамонов указал на то, что она изменилась, когда он вернулся через несколько лет, что Остоженка «превратилась в престижный остров капиталистических достижений и среду обитания новоявленных бонз и воротил». С этим можно одновременно и согласиться, и не согласиться. Парадокс вот в чём.
Для него, заставшего Остоженку в уютном, почти деревенском виде, и полюбившем её именно такой, улица совершенно изменилась, причём в худшую сторону. А для меня, впервые прошедшего уже по застроенным фешенебельными зданиями тротуарам, Остоженка предстала великолепным и удивительно манящим местом.
Так была ли измена улицы или нет? Пусть была. Стала она хуже? Только для него, видевшего 1990-е, но уж точно не для меня. Для меня она прелестна сейчас, когда для него она уродлива своим элитаризмом.
Вот и парадокс: вроде и изменилась к худшему, а вроде и нет. Точки отсчёта разные, Эйнштейн и прочее, конечно. А Остоженка одна.
Она одна ровно с того времени, как стала существовать. Единственная, сама по себе, уникальная и неизменная: в XVII веке, когда располагала государственным конюшенным двором, в советское время, когда носила обнадёживающее имя Метростроевская, в 1990-е, когда её подметал рассказчик, в 2010-е, когда по ней гуляю и радуюсь жизни я.
Здания меняются, дома рушатся, рестораны строятся и закрываются. А перемен вроде как и нет вовсе.
Борис Поженин
