«Не люблю, когда меня держат за болвана
в старом польском преферансе».
Макс Отто фон Штирлиц
Замечали ли вы, как в последние десятилетия стало много сюсюканья – и в коммерческом нейминге, и в общественной жизни, и, уж простите, во взаимодействии власти с народом? Я – да.
«Детский язык» – явление неизбежное; среднестатистический родитель убеждён, что если ребёнок маленький, хрупкий и беззащитный, то и общаться с ним нужно не только на очень узкий круг тем, но и на очень маленьком, смешном и бесконечно глупом языке. Если же родители достаточно здравомыслящи и не ставят себе задачи с детства испортить ребёнку лингвистический вкус – это охотно сделают родственники, соседи, знакомые, воспитатели в детском саду et cetera, et cetera.
Источник: unsplash.com
Если вы вдруг подзабыли, о чём я веду речь, напомню: «детский язык» – это когда вместо «гулять» говорится бру-а, вместо «кошка» – кися, а вместо «конфета» – катетка. То есть получается, что взрослые не подтягивают ребёнка до нормального языка, которым ему предстоит овладевать, а напротив – сами наклоняются к «очаровательным неправильностям». Видимо, опасаются, что нормальной речи чадо не поймёт.
А дальше в подсознании происходит опасное закрепление. Поскольку абсолютному большинству людей детство представляется самой счастливой порой жизни, то любое вскользь прокинутое словечко из той поры тут же обволакивает их ощущениями немотивированного счастья, материнской заботы и безопасности. А значит, на этом можно зарабатывать – рубли, очки и голоса.
О подобном эффекте неплохо знали и в советское время – свидетельство тому бренды «Белочка», «Лакомка», «Алёнка», «Малютка» и прочие, имя коим легион. Всё это было, но определённых границ абсурда и пошлости, как мы сегодня понимаем, не пересекало. Что же началось в наше время?
А началось то, что в чьи-то «светлые» головы пришла идея: если наши сограждане ловят такой кайф от детских реминисценций – значит, надо им этот кайф продавать на каждом шагу. И зараз почалося це, как выражаются наши друзья-украинцы: в ход пошли всевозможные диминутивы, порой настолько омерзительные, что их и упоминать не хочется, а также, простите мой французский, деривативы от диминутивов. Например, сыр «Сметанковый» – название, которое лет тридцать назад нельзя было себе и вообразить.
Нет, вы вдумайтесь: лукавый производитель в своём стремлении быть ближе к народу – а точнее, к его деньгам, – применил уменьшительно-ласкательную форму не к самому продукту, а к его источнику, сырью, ингредиенту! Дескать, кушай, сЫночка, лапочка, это сырок сметанковый, он из сметанки отборненькой, вкусненькой, жирненькой… Бу-э!
Впрочем, неизвестно, кому конкретно принадлежит первичная вина в распространении подобного блевотного словотворчества. Возможно, коммерции, находившейся под культурным «гнётом» советской цензуры и чьи нейминговые представления в 90-х наконец-то вырвались на волю. А возможно, и самим гражданам, которые, не успев обрести свободу, тут же начали жалеть себя и ностальгировать по несвободе. «Дедушка (сейчас, конечно же, приято говорить «дедок»), а когда жилось лучше – при большевиках али при царе? – Конечно при царе, детишки! – А почему же, дедушка?! – Да потому что девки любили и всё стояло!». И попробуй возрази.
И всё то, чего у людей было принято стесняться, с резким звуком извергаемых газов вырвалось на свободу. Началось всё это: котлетка с пюрешкой, мясико, вкусняшка (вот уж поистине гадкое слово), шампусик, мусик и гусик (это, конечно же, из Ильфа и Петрова, но уже в те времена служило маркером пошлости и мещанства), нажористый (в значении «сытный»), апельсинка и мандаринка, мороженка и пироженка, коньячок и шашлычок, пивасик и винчик, а также множество подобных культурно-кулинарных новаций.
Если продолжать тему еды, тот можно заметить и ещё одну тенденцию – сравнение себя и окружающих с животным миром. На смену привычным «есть, кушать, поглощать, подкрепляться» пришли совершенно «зверские» формы: «умять, заточить, схомячить, поклевать»…
Особо хочу отметить три диминутива, употребление которых практически превысило частотность нормативных форм: это стиралка (стиральная машина), умничка (хотя и исходное «умница» общего рода вызывает определённые вопросы) и платьишко (вытеснившее не только исходное «платье», но и «устаревшую» и, как мне кажется, куда как более милую форму «платьице»).
Кстати говоря, суффикс «-шк-» по непонятным причинам особо полюбился дорогим россиянам. Старая добрая открывалка в момент стала открывашкой, вкуснятина – вышеупомянутой вкусняшкой. Лет десять назад в главном винном краю России – Краснодарском – открылся магазин под названием «Дегусташка». Объяснить подобное словообразование можно разве что снизившимся уровнем языкового чутья, когда обсценные аллюзии попросту не приходят в голову ни говорящему, ни слушающему.
Точно так же, как не приходит им в голову, что носитель подобного языка активно рассылает вокруг себя сигналы: я не взрослый человек, я не хочу ничего решать, а хочу назад в детство, где мне было так хорошо и беззаботно, а теперь всё серьёзно, угрюмо, опасно и необратимо. Где моя пюрешечка?!
И стоит ли удивляться, что новая российская власть, посмотрев на всё это и, главное, послушав, вынесла промеж себя приговор, который ранее был позволителен разве что главному врачу психиатрической лечебницы: «Да они же как дети! Их же ни на шаг отпускать нельзя – всё поломают и сами сгинут. Их надо по головке гладить и за ручку водить. И никакой самостоятельности – ни-ни!» Ну и потихоньку началось то, что мы сегодня наблюдаем во вполне законченном виде.
Дмитрий Токман
