Единственное в городе детское кафе «Лакомка» работало от случая к случаю.
В дни, когда оно было открыто, там продавался всего один вид мороженного, который имел обыкновение заканчиваться к середине дня. Такой же одинокий и заброшенный кинотеатр «Октябрь» имел схожий по своей непредсказуемости график работы. Если везло, то во время школьных каникул можно было посмотреть «Ниндзя-черепашки» или ещё какой-нибудь боевик. Но во время сеансов в разных частях погружённого в табачный дым зала бились бутылки, стоял мат и то тут, то там вспыхивали драки. Видеосалоны с распространением видеомагнитофонов утратили актуальность и уже доживали свой недолгий век.
Нашим прибежищем стали подъезды. В городе, находящемся во власти полярной ночи и девятимесячной зимы, согреться можно было в двух местах – в подъезде и в автобусе. Из автобусов нас быстро выгоняли, поскольку мы любили согревать себя не только снаружи, но и изнутри, и распивали крепкие спиртные напитки, под которыми были не прочь подраться друг с другом, либо с «неправильно» смотрящими на нас пассажирами.
С подъездами было проще. У нас было несколько излюбленных подъездов, в каждом из которых, как правило, жил кто-нибудь из нашей тусовки, и мы стихийно перемещались из одного подъезда в другой.
Взрослые то ли понимали наше безвыходное положение, то ли были слишком заняты выживанием, но так или иначе, нас терпели. Изредка просили не плевать и не шуметь, что, разумеется, удавалось с трудом. 15 – 20 человек весело разместившихся на двух или трёх лестничных пролётах с гитарой и водкой оказывались довольно шумным социальным явлением, и время от времени жители домов, уставшие от табачного дыма и шума, выгоняли нас на улицу.
Но минус 40 градусов по Цельсию не оставляли нам выбора, и мы с шумом, гамом и грохотом перемещались в другой подъезд, благо ещё не ведающий, что такое кодовый замок или домофон. Подъезд был местом наших встреч, празднований, мини-концертов-подъездников. Влюблённости, свидания, разборки, драки и даже первый секс – всё это происходило в подъезде. Он и по сей день для меня и моих школьных друзей остаётся символом пубертатного периода.
В старших классах (а это была вторая половина девяностых) мы разделились. Часть из нас увлеклась тяжёлым роком и металлом, стала носить чёрную одежду, банданы и куртки-косухи. Нас называли металлистами. Другая часть стала слушать рэп, носить просторные балахоны и шапки-чулки. Они назывались рэперы. И были ещё третьи. Эти носили что придётся, но чаще кепки и спортивные костюмы, обильно использовали в речи блатной жаргон и люто ненавидели первые две группы, которых презрительно называли неформалами. Себя они гордо именовали «правильные пацаны», а для нас (неформалов) они были проклятыми гопниками и постоянным источником проблем.
Оглядываясь назад, я понимаю, как много было в этих странных временах сумасшедшей отчаянной вседозволенности, и как мало – настоящей свободы. Мы делали всё, упиваясь безнаказанностью, но это был праздник хаоса, вакханалия неоперившихся юнцов, отчаянно искавших экзистенциальные ориентиры. Лишённые вожатых, мы были вынуждены утолять эту жажду всеми доступными способами, большая часть из которых нас разрушала. Многие из нас так и остались в этих вросших в вечную мерзлоту подъездах, с немым вопросом о смысле жизни, застывшем на ребяческом лице. Кого-то забрал героин. Кого-то алкоголь. Иные были убиты в уличной драке. Кто-то сел в тюрьму и уже никогда не вернулся. Кто-то погиб в Чечне.
Мне, пишущему эти строки, кажется, что тогда, десятилетия назад, я недостаточно горевал и оплакивал этих своих товарищей по безумию. Потому что боль от осознания бессмысленно загубленных жизней только сейчас начинает расцветать во всю свою силу в моём оттаивающем сердце. И, боюсь, что только сейчас я начинаю по-настоящему понимать, что происходило в те ранние постсоветские годы в маленьком заполярном городке, чьё название иногда переводят как Гиблое Место.
Я часто думаю: могли бы мы стать какими-то другими, учитывая, что творилось вокруг? Был ли у нас выбор? И был ли вообще какой-то выбор у всех нас как нации, как народа?
Я думаю об этом не из желания свалить ответственность на кривую истории, и не из желания оправдать собственные ошибки. Но постоянно наблюдая за тем, как реализуется на протяжении жизни закон причины и следствия, правило исторической закономерности, я понимаю, что выбора у нас не было. Потому что сколько бы я ни задумывался, сколько бы ни перекатывал в своём сознании валуны воспоминаний, я не могу найти ответа на вопрос: если выбор был, то между чем и чем? Где была упущенная в юношеской горячке альтернатива? Где был этот другой центр притяжения, который можно бы было противопоставить подъездам, алкоголю и разврату? Если на сотни километров вокруг равнодушная вечная мерзлота и холодная полярная ночь, наполненная одиночеством и безнадёжностью.
Одно из самых сильных воспоминаний, которое мы до сих пор вспоминаем с теми, с кем ещё можно поговорить. Мои друзья лет 13 – 14, стоят, прижимаясь к батареям отопления, в подъезде, пьют водку из горла и строят планы. И планы у них следующие. Они хотят захватить отделение милиции с арсеналом. И потом захватить газовую вышку. Дождаться, когда приедет группа захвата и взорвать всё к чертям собачьим вместе с собой. Разговор ведётся на полном серьёзе. Мы слегка в подпитии, но не настолько, чтобы бредить. И это не единичный случай – это тема, к которой мы возвращались постоянно. На протяжении месяцев, и даже лет.
И вот я думаю сейчас: что должно было твориться в наших сердцах, если самой заветной мечтой для нас тогда была смерть? Я думаю, что если бы мы были не людьми, а волками, то наша юность представляла бы собой бесконечный и душераздирающий вой, полный безысходности и отчаяния, словно лезвием разрезающий беспросветную полярную тьму.
Вечный Искатель
