...Можно смело сказать, что на самых выдающихся людей второй половины ХХ века мы смотрим его глазами. Аркадий Райкин и Святослав Рихтер, Сергей Довлатов и Дмитрий Лихачев, Алла Пугачева и Михаил Боярский, знаменитая парная фотосессия Владимира Высоцкого и Марины Влади… Да проще сказать, кого не снимал Валерий Плотников! Какими он видел и знал выдающихся людей столетия, Валерий Федорович рассказал в интервью.
Вообще упорства Плотникову не занимать. Как признается именитый фотограф, он очень рано встал перпендикулярно к советской власти. И делал все возможное, чтобы приблизить ее конец. В молодости взял себе псевдоним Петербургский и поклялся публиковаться под ним до тех пор, пока его родному, горячо любимому городу не вернут историческое имя. А журналы «Советский экран» и «Советский театр» в его рассказах постоянно превращаются в «Антисоветские». Но это не мешало Плотникову любить людей, которые СССР населяли. И фотографировать их так, как не мог больше никто. Михаил Боярский готов был ехать на съемку в багажнике, композитор Святослав Рихтер — надеть свитер, который его «душил», а Александр Абдулов и Леонид Ярмольник — позировать в чем мать родила.
— Валерий, вы окончили школу при Академии художеств. Это был выбор родителей?
— Не родителей, а мужа маминой сестры — дяди Коли. Он очень хотел, чтобы кто-нибудь из нашей семьи «выбился в люди».
— Он был художником?
— Нет! Про дядю нужно отдельно рассказывать. Он родом из Одессы, беспризорник. Каким-то образом перебрался в город на Неве, встретил там даму по фамилии Ленская — звезду оперетты. Она его усыновила. Так он в Санкт-Петербурге и остался... (Мы с Валерием во время разговора пьем чай, и он отодвигает блюдечко, чтобы мне было удобно разместить диктофон. — Прим. авт.) Давайте я вам помогу. Вообще я страшный педант — таким меня воспитала бабушка. Благодаря ей я так и не смог привыкнуть к советскому образу жизни.
— Расскажите о бабушке.
— Бабушка была удивительным человеком. Каждое лето она снимала… ну, домиком это не назовешь, сарай скорее — на Карельском перешейке. Это было такой ностальгией по прошлой, дореволюционной жизни, когда семьи на лето выезжали из Петербурга за город. Ну вот, на этой «даче» я, будучи ребенком, подслушал ее разговор с мамой. Бабушка просила найти подлинные документы нашей семьи, которые хранились в храме Анны Пророчицы и Симеона Богоприимца на Моховой. Маме так и не удалось выполнить эту просьбу, зато позже это сделал я. Слава Богу, храм не сильно пострадал от советской власти — там не было ни овощехранилища, ни спортзала. Там всегда стояли кульманы — это я видел в детстве, когда проходил мимо. Мама этой дорогой отводила меня в очаг.
— В очаг?..
— Да, в детский сад.
— То есть этот конкретный садик так назывался?
— Нет, это общее название яслей и детских садов. Местное словечко. Как парадное и поребрик. Ну так вот, уже после смерти мамы, во время перестройки, я вернул этот архив, но только благодаря вмешательству Анатолия Александровича Собчака, с которым был хорошо знаком. До этого мне говорили, что бумаги хранятся в НКВД. Из архива я узнал, что все бабушкины дети — другого года рождения. Она хотела увести их из-под карательного меча, который мог их настигнуть из-за родословной, и переписала с дореволюционных дат рождения на послереволюционные. В этих же документах значилось, что моя бабушка — «княгиня Шаховская, урожденная города Парижа». Единственное, что я смог сделать для бабушки, — выбить на ее гранитной плите: «Княгиня Шаховская, урожденная города Парижа».
— Вы часто рассказываете в интервью, что с малых лет были окружены замечательными людьми: Лев Додин, Сергей Соловьев, Михаил Шемякин… Вы дружили по месту жительства? Все, наверное, в центре жили.
— Не все. На самом деле самым центровым был я. Жил на Невском. Сережа Соловьев — на Херсонской, Лева — тоже там, Шемякин — вообще на Загородном. Просто так замечательно сложилось, что мы подружились. Я поступил в школу при Академии художеств. Со мной за одной партой сидел Миша Шемякин. Он пришел в СХШ позже, когда они с семьей вернулись из «Германии туманной». Так что его я знаю действительно с детства. Потом, в четырнадцать лет, я подружился с Сережей Соловьевым, а уже он свел меня со своим одноклассником Левой Додиным. Благодаря тому, что я жил на Невском, концентрация удивительно талантливых людей потом только увеличивалась.
С Иосифом Бродским меня познакомила замечательная продавщица Люся, которая работала в Доме книги, в отделе поэзии, в доме Зингера. У нас с Бродским было пять лет разницы, но на момент знакомства он мне казался очень взрослым человеком. Понятно почему: мне тогда было лет пятнадцать, а ему, соответственно, двадцать. Приятно, что Иосиф был ко мне расположен не по моим годам. К сожалению, его я так и не снял. Хотя придумал, как бы это сделал. В его комнате, в доме Мурузи. У Бродского потрясающая была комната-колодец. Квартиры в старых дореволюционных домах «нарезали», а высота потолков оставалась прежней. Вот и получались такие вытянутые вверх помещения. Все стены в комнате Бродского, кроме окна, были в книгах. Я представлял, что каким-то образом закреплюсь на потолке, причем меня не очень волновало — как. Ну, как-то закреплюсь. Внизу будет сидеть Иосиф, и я его сниму в этом «колодце». На тот момент у меня не было даже своей камеры, а пока я пытался достать широкоугольный объектив, который для этой съемки нужен был непременно, — Бродского выслали из страны.
— Как вы познакомились с Сергеем Довлатовым?
— Это случилось в Нью-Йорке, Сергей к тому времени жил уже в Америке.
— А как вы оказались в США?
— Я поехал туда по приглашению знакомого корреспондента журнала Newsweek. Мы с моей тогдашней женой пробыли в Америке больше месяца, и я там много кого снимал. (Приносит альбом со своими фотографиями. — Прим. авт.) Вот даже в нем есть несколько кадров из той поездки. Я взял всю свою аппаратуру — и студийный свет взял, не поленился. Снял и Василия Аксенова, и Владимира Войновича, и Сергея Довлатова, и главного редактора радио «Свобода» Петра Вайля. Кстати, Евгения Евтушенко я тоже снимал в Америке: он там был в это время по делам.
— В интервью вы не раз упоминали, что часто сами одевали своих героев. То есть работали еще и стилистом…
— …и даже визажистом — правда, только когда снимал мужчин. Ну вот взять хотя бы эту фотографию Ефима Копеляна в белом плаще. Он, кстати, югославский, до сих пор у меня на даче висит. В этом же плаще у меня снимались Владислав Дворжецкий, молодой Илья Резник, кто-то еще, сейчас уже не помню. Когда мы с сыном Степой делали «Альбом №01», то заметили, что в кадре в одном и том же моем свитерочке появляются Сергей Аполлинариевич Герасимов, Юрий Трифонов и Коля Караченцов. В нем же снимался и Олег Ефремов, и Иннокентий Смоктуновский. То есть этот свитер, который мне привезли из Англии, — действительно заслуженный. С одеждой в те годы была безумная проблема. Да и многие актеры одевались достаточно безвкусно. Вот здесь (показывает в альбоме. — Прим. авт.) Коля Караченцов — во всем моем, включая обувь и рубашку, уголок которой виднеется из-под свитера…
— И никто не протестовал? Не говорил, что не наденет чужое?
— Нет, нет. Единственный человек, который поначалу сопротивлялся, — Святослав Теофилович Рихтер. Гениальный и как музыкант, и как личность, но одевался не то чтобы безвкусно… По-моему, одежда его попросту не волновала. Я хотел снять Рихтера рядом с инструментом, в котором бы он отражался. Но выяснилось, что дома — два небольших кабинетных инструмента, которые нельзя никуда двигать. В итоге я нашел прекрасную темную столешницу, попросил мастера переодеться для съемки в свитер. На что получил ответ: «Не могу, Валера, он меня душит». И вот что делать? Этот свитер позарез нужен в кадре! Тут в комнату входит жена Рихтера, Нина Львовна Дорлиак, — мне ее просто небеса послали! «Стасик, если Валерий говорит — значит, надо надеть». И он надел!
— Давайте поговорим о фотографии в стиле ню, на которой, прикрываясь только музыкальными инструментами и самоваром, запечатлены Виктор Иванов, Михаил Перченко, Леонид Ярмольник и Александр Абдулов. С ней был связан скандал, в котором почему-то фигурировал только Абдулов…
— Ну, потому что скандал Саша и устроил. Леня отнесся ко всему этому с юмором. Причем он меня и предупредил: «Слушай, встретишь Абдулова — не удивляйся, если он начнет тебя убивать». И рассказал мне эту историю.
В те времена гарантированный доход артистам обеспечивали так называемые «поездки за колбасой». Группа, состоящая из Абдулова, Ярмольника, Янковского и, по-моему, Збруева, отправилась в одну из таких поездок. Эти гастроли чудовищным образом совпали, во-первых, с премьерой клипа Александра Серова, в котором снималась Ирина Алферова. Она играла любимую женщину певца. И во-вторых — с публикацией этих злосчастных фотографий в еженедельнике «Экран и сцена».
Фотографии изначально делались для Лены Кореневой, которая уезжала на ПМЖ в Америку. Есть еще кадр, где все артисты стоят с теми же инструментами, но одетые. Боря Берман, который был тогда моим близким другом и работал в «Экране и сцене», стал просить у меня эти снимки для публикации. Категорически отказать было неудобно, и я придумал вариант, на который, как мне казалось, Боря никогда не согласится. «Понимаешь, — сказал я, — эти кадры могут идти только парой. Если берешь «голую», то «одетую» печатаешь на обложке». Но Берман пошел на эти условия. После этого случая я понял, почему на Западе все договоренности подтверждаются документально и расписываются очень подробно. Выходит «Экран и сцена», на первой обложке форматом со спичечный коробок напечатана «одетая» фотография. А на четвертой обложке во всю полосу красуется «голая», да еще и с надписью: «Они продали с себя все, чтобы подписаться на еженедельник «Экран и сцена».
Во время гастролей на Сашу из зала посыпались вопросы: «А правда, что вы такой бедный и все продали?», «А правда, что у вашей жены роман с Серовым, и она от вас ушла?»… Поклонников прекрасного, талантливого актера Абдулова интересовало только это.
И вот Саша приезжает, мы встречаемся с ним в вестибюле «Ленкома». Первое, что я слышу: «Я тебя сейчас убью!» Ну что я мог сказать: «Саш, убей, если тебе от этого станет легче». На этом мы, к сожалению, и разошлись.
Но это не конец истории. Саше исполнилось пятьдесят лет, и по поводу юбилея Боря Берман с Ильдаром Жандаревым пригласили его на свою передачу. Я ее не видел, но мне, естественно, сразу все доложили. Среди всего прочего Боря спросил: «Саша, скажите, пожалуйста, вас когда-нибудь предавали?» На что Абдулов отвечает: «Да, вот Плотников меня предал». Спустя несколько дней я встречаю в театре Борю Бермана и интересуюсь: «Боря, а что же ты не рассказал Саше полную версию этой истории? Знаешь, как интересно пошел бы ваш дальнейший разговор! Как же ты упустил такую журналистскую возможность?» Я прекрасно понимаю, что Саша прямо в студии дал бы Боре по морде. Берман пробормотал: «Ну, мы потом поговорим» — и исчез. В общем, из-за одной фотографии я потерял и Сашу, и Борю.
— Вы часто фотографировали Владимира Высоцкого. Сколько в общей сложности съемок было?
— Восемь раз. Смешно, но однажды на каком-то моем выступлении школьники спросили: «А Высоцкого — вы его с телевизора снимали?» «Нет, дети, в жизни», — ответил я. Они, явно не веря, потупили глаза: ну, сейчас дядя будет рассказывать, что он и Лермонтова снимал, и Пушкина…
Еще частый вопрос: «А как вы с артистами договариваетесь?» — который и вы мне задали в начале разговора. Я не договариваюсь — жизнь так складывается. Вот, например, один из мужей Аллы Пугачевой — Саша Стефанович — был моим другом детства. Он и привез как-то Аллу к нам на дачу в Переделкино. Куда до этого каждую субботу привозил «манекух» — манекенщиц. И тут он приезжает с незнакомой девушкой, отводит меня в сторону и говорит: «Так, старик, никаких «манекух» никогда не было». И знакомит меня с Аллой. Первая фотография Пугачевой снималась на той же кухне с плиточкой.
— А эта кухня — она жива-здорова?
— Да, в этой квартире сейчас живет мой сын Степан. Кстати, фотографии Пугачевой и Боярского не зря стоят в альбоме на одном развороте. Я их снимал в 1977 году, а в 1978-м выпустили полиэтиленовые пакеты, на одной стороне которых была Алла, на другой — Миша. Я шучу, что в цивилизованной стране был бы уже Биллом Гейтсом, по крайней мере, районного масштаба. Потому что жители всего Советского Союза ходили с этими пакетами — миллионные были тиражи.
Со съемкой Боярского тоже связана потрясающая история! У меня все истории потрясающие. (Смеется.) Это была обложка «Антисоветского экрана». Боярский тогда был на вершине славы. В его обожателях ходила и вся женская часть моей семьи. Когда они узнали, что я буду фотографировать самого Боярского, то напросились на съемку. А у меня машина была марки «Нива». Мои дамы набились в салон, а Мише не осталось места. Боярскому пришлось разместиться в багажнике. Мы поехали в яхт-клуб на съемку. На Каменноостровском меня тормозит гаишник. Я говорю: «Извините, мы спешим, у нас съемка Михаила Боярского». Ну, это имя должно же сработать! Милиционер видит, что в салоне одни девичьи лица. Тогда я веду его к автомобилю, открываю багажник, а там сидит, обхватив руками коленки, Михаил Боярский. Он мне еще и подыграл: «Здрассти», — говорит милиционеру. У того глаза на лоб полезли. А в голове, видимо, мелькнула мысль: «Да кто же этот человек, если он самого Боярского в багажнике возит?!» В общем, нас отпустили. Причем на фотографии — Миша в моей рубашке и с моей же гитарой. А его гитара цвета фанеры тоже в кадре немного виднеется. А на Алле Пугачевой — балахон от Славы Зайцева.
— Марину Влади вы тоже снимали в наряде от Славы Зайцева…
— Да. Эта съемка была все на той же кухне, просто я постелил на пол белую бумагу, поэтому плитка не видна. Я с Мариной, кстати, познакомился еще раньше, чем с Высоцким. Помню премьеру фильма в Доме кино «Сюжет для небольшого рассказа», где играла Влади. После показа вокруг нее толпились мэтры, все народные и лауреаты окружили ее: Марина! Богиня! И петушком таким за их спинами скакал Володя, который был ниже ростом. Мол, эй, мужики, баба-то моя! А они внимания не обращают, токуют вокруг Марины как тетерева. Влади мне как-то признавалась: «Чувствую себя столетней старухой — ко мне все подходят и говорят, что на моей «Колдунье» выросли». Она же в фильме совсем молоденькой снималась. Я про себя тогда подумал: «Хорошо, что я не успел ей сказать, что тоже вырос на «Колдунье» и рыдал, когда героиня Марины погибла». Влади старалась всегда ходить в обуви на низком ходу, чтобы не ранить самолюбие Володи. Он же все время повторял: «Нам бы росточку…» Хотел «росточку» и, как ни странно, — быть членом Союза советских писателей. Но так и не стал.
В жизни Влади одевалась очень просто, как перепелочка: джинсы, маечки… А я хотел снять ее такой женственной — что называется, «выказать всю нашу любовь» народной артистке всего Советского Союза, хоть и без звания. Поэтому обратился за помощью к Славе. Во время той съемки Марина примерила четыре образа. И Славе я безумно за них благодарен
Юлия Решетова
