Бабушка умирала от рака. Внучка была рядом. Всю неделю — в больнице. До этого весь год — дома. Бабушка в 74 года продолжала преподавать, хотя дорога на работу давно превратилась в муку. Она шла, почти не отпуская стены домов. Внучке пришлось оставить свои дела и зажить бабушкиными передвижениями. А потом, в больнице — её неподвижностью.
От бабушки не скрыли диагноз. Лечить было поздно. В её палате все умирали. Тем болезненнее внучка ощущала собственное здоровье. Медсестра признала её за свою и давала разные поручения.
В соседней палате доживал последнее красивый грузин. Никто не знал, сколько осталось. А он хотел услышать. Чтобы опередить? Его редко видели задумчивым, тем более хмурым. А когда не смотрели?
Медсестра говорила: тяжёлый пациент, — и относилась настороженно. Тяжёлый — по созревшему в нем решению, по его отношению к себе, больному. С тех пор, как он пытался покончить с собой, его охраняли от него же.
Внучка подружилась с ним, и охрану доверили ей. Они выходили гулять вместе. На балкон. Отпускать его в парк было рискованно. Их запястья соединяла верёвка. Иногда внучка терялась: кто кого охраняет?
Она любовалась им, как гордым, сильным зверем, попавшим в западню, но непокорным.
Они стояли на балконе и дышали весной. Её рука вдруг рванулась вниз, будто зажила самостоятельно. Мгновенная боль, как ожог, и — свобода. Она повернулась к нему, но его не было рядом. Он лежал внизу.
Так и осталась загадка верёвки: перерезал ли он ее, просто сильный мужчина не сумел перетянуть слабую женщину, или верёвка сама воспротивилась? Запястье саднило памятью, когда в почтовом вагоне она везла гроб его семье. Сама так решила. Уже не верёвкой, но
Она хотела доставить гроб и сразу уехать. Оборвать, как оборвал он. Она чувствовала себя виноватой, что не уберегла. Но вдова сказала: «У меня трое сыновей и ни одной дочери. Ты — моя дочь». И у нее засаднило запястье, словно её сердце сместилось туда.
Ваша Алла Витальевна Перевалова
