Кушетка, цветочный горшок, полка с книгами, лампа под абажуром, картина на стене… Каждая деталь обстановки кабинета может сыграть в процессе психоанализа весомую роль. Какую именно? Несколько любопытных наблюдений психоаналитика Ирины Сизиковой.
Трудно представить кабинет психоаналитика без мягкой мебели. Удобно расположившись на кушетке или в кресле во время сессии, пациент расслабляется и погружается в собственные фантазии. Но это не значит, что пространство, которое его окружает, не перестает на него влиять.
С момента установления контакта пациент бессознательно осваивается в окружающей его обстановке. Он изучает мебель, элементы интерьера, материалы, растения, которые поначалу растворены в общем фоне. Он создает свои собственные ориентиры и значимые линии движения между предметами мебели, картинами и прочим.
В результате между его бессознательными представлениями и средой возникает тесная связь. Пациент открывает для себя пространство по принципу матрешки, где лицо и тело аналитика представляются самой маленькой матрешкой, кабинет и здание — средними, улица и район города — большими.
То, в какой последовательности клиент их зрительно воспринимает, отзывается в имеющемся у него нарциссическом образе тела. С другой — отсылает его к бессознательным конфликтам. Если попытаться озвучить его нарциссическую позицию, это может выглядеть так: «Такому ценному существу, как я, нечего делать в этом старом доме (я достоин большего)»; «этот высокомерный аналитик недостоин такого любимого существа, как я (я достоин большего)»; наконец, «у этого аналитика слишком добрый и слишком любезный для меня вид (я этого не заслуживаю)» и так далее.
В динамике лечения может играть роль не только интерьер кабинета, но и приемная, в которой пациенту иногда приходится ждать начала сессии, и даже само здание, в котором проходит работа.
Многие симптомы могут проявиться в отношении пациента к кабинету, расположенному на высоком или цокольном этажах. Пациентов с фобиями отпугивают лифты с решетками, поскольку из них можно непосредственно видеть подъем и спуск, что может напомнить им многие образы из сновидений, тогда как закрытые лифты с раздвижными дверьми создают чувство изолированности, которое у некоторых пациентов может спровоцировать приступ клаустрофобии.
Что делать с такими случаями? Часто они не поддаются проработке, потому что пациента переполняет тревога, он чувствует, как в самой ситуации снова возрождается угнетающее его прошлое, пленником которого он себя бессознательно ощущает, и это немедленно толкает его к бегству.
На все эти обстоятельства необходимо обращать внимание в ходе первичных консультаций и в дальнейшем, в ходе аналитической работы. Приведу два примера из клинической практики, которые проясняют сложную связь бессознательного пациента и воспринимаемого им пространства.
Сергей
20-летний студент художественного училища страдал от повторяющихся депрессий. По ряду причин семейная ситуация, в которой проходило его развитие, сформировала между ним и его матерью настолько глубокую связь, что все остальные люди оказались посторонними по отношению к ней.
Необыкновенно трудно было выстроить для него психологическую картину отношений между ним и мамой, так чтобы не навредить их близким отношениям и в то же время помочь ему стать самостоятельным, не «проваливаясь» в одиночество.
Постепенно я стала замечать, что Сергей приходит раньше назначенного времени и сидит на ступеньках лестницы, ведущей в офис, где находится мой кабинет (кабинет на цокольном этаже) или ходит по подвальным помещениям. Я здоровалась и просто делала свои дела, в назначенное время он ждал у дверей кабинета.
В этот период он все время сеанса посвящал рассказам о месте, где находится сам дом. Затем — описаниям помещений, расположенных на цокольном этаже, потом переходил к описанию помещений офиса и в конце — кабинета. Депрессивность уменьшалась, он смог вернуться к учебе в училище и жить в отдельной от мамы и ее семьи комнате.
Надо сказать, я не делала интерпретаций переноса, часами мы обсуждали то, что я выше назвала «матрешкой», вложением зрительных образов один в другой. В конце лечения Сергей рассказал, что самым важным для него было наблюдать за «жизнью здания, жизнью помещений в нем».
В то, что он назвал «жизнью», входило сосуществование помещений, взаимодействие их между собой, и то, как я обращалась с каждым из помещений, включая кабинет. Как реагировала на «потребности» помещений (убирала, украшала, ремонтировала, вызывала аварийную службу). Позволяла им жить своей собственной жизнью, жизнью именно такого помещения, а не другого.
Так Сергей использовал место анализа для проекции и проработки внутреннего конфликта, связанного с собственной идентичностью.
Жизнь растений
Растения в аналитическом пространстве быстро становятся символами жизни и связанных с нею проблем. Сначала они воспринимаются пациентом в качестве элементов, полностью растворенных в окружающей обстановке, но постепенно становятся предметом обсуждения.
Думаю, каждый из нас встречал людей, которым требуется время, чтобы отличить растение от предмета мебели, настоящее растение от искусственного. Именно «искусственный» характер аналитической ситуации часто сначала связан с фантазией о том, что растения аналитика — подделка.
Рост растения, который происходит на глазах у пациента, лежащего на кушетке, может быть для него невидимым и в то же время его озадачивать. Таким образом, он отказывает ему в непрерывности развития: когда бутон, который он видел три раза в неделю, становится цветком, он может начать спрашивать: «Откуда взялись эти цветы? Вы специально их привязали к ветвям?» Так пациент, по сути, отвергает различие между предметом, наделенным жизнью, и безжизненным предметом.
Марина
Женщина двадцати пяти лет проходила анализ, в том числе из-за «психогенного» бесплодия; для нее на первом месте — порядок, потом работа, здоровье. Мои растения никогда ее не интересовали, и мы никогда не говорили о них. На одном сеансе она вдруг тихим приторным голосом делает замечание о том, что уже несколько раз видела, что я не сразу ставлю на место книги в шкаф после их использования, тогда как пальма, напротив, всегда полита.
Она добавляет, что, если времени мало, лучше убрать книги, а не поливать пальму. Я объясняю, что это невозможно, ведь пальма, если последовать ее совету, погибнет, а книга — нет. Мои слова приводят Марину к озарению: гибель всех растений, которые у нее были, в ее сознании была связана не с редким и скупым уходом за ними, а, как и ее бесплодие, с непонятным капризом природы.
Вода, увиденная ею в поддоне, заставила ее осознать различие между тем, что наделено жизнью, и тем, что не обладает ею. Это вернуло Марину к вопросам о качестве материнской заботы, зависимости, связанной с ребенком: обнаружилась тревога из-за ее неспособности заботиться о другом, поскольку она была зациклена на своих жалобах.
Симптом «бесплодие» перестал означать лишь болезнь тела. Он превратился в защиту от вторжения (ребенка), которое заставило бы ее отказаться от нарциссической позиции, которую она считала обязательной, когда имеешь дело с агрессией мира в целом и с исходной агрессией собственной матери.
Эти истории показывают, насколько важно аналитику быть внимательным к тому, как элементы обстановки кабинета влияют на пациента. Психоанализ — это, конечно, место слушания, однако пациент видит и смотрит тоже, он использует то, что видит в процессе анализа, чтобы подтвердить или опровергнуть свои фантазии и догадки.
Ничто из предметов интерьера, ни один знак, никакое отсутствие знака (ведь отсутствие знака — это тоже знак) не могут избежать наполнения смыслом, когда они вступают в резонанс с историей пациента. Место анализа должно предлагать пациенту удовлетворительный образ, в котором он мог бы либо узнать себя, либо восполнить свои нарциссические недостатки, либо создавать репрезентацию своей внутренней психической жизни.
Ирина Сизикова
