VIII. Мясная пища для поэта

«Одиссея» представляется нам так же, как представлялась уже в поздней античности: полной фразеологизмов, метафор и аллегорий. Однако для Гомера, как уже было отмечено, они не являются таковыми. У него, однако, есть собственная фразеология и собственные метафоры, связанные в основном со словом, речью.

Слова у Гомера «крылаты», они то спрятаны «за ограду зубов», то вырываются из-за нее как бы даже помимо воли говорящего. Когда человек, герой или повелитель, говорит нечто важнейшее, — это произносит не он сам, а его «священная сила». Гомер, когда необходимо, виртуозно создает «эффект присутствия» автора в произведении, — эффект, столь ценимый в литературе нашего времени. Обычно диалоги в «Одиссее» начинаются стереотипно:

Налицо обычное повествование от третьего лица, или, по словам Белинского, повествование, «внешнее по отношению к автору» (этой «внешностью» у критика характеризуется вообще эпос как таковой). И вдруг «угол зрения», под которым автор и слушатели-читатели смотрят на героев поэмы, резко меняется.

Перед словами Евмея:

Это внезапное прямое обращение автора к своему герою похоже на начало оды. (Интересно, что он обращается так не к одному из главных героев, а к свинопасу. Образ «верного слуги» впоследствии станет расхожим в мировой литературе. И в древнем мире, и в позднейшие времена преданный слуга ценился на вес золота, и недаром Гомер удостаивает его такой собственной награды: авторского обращения к нему. Это все равно что обращение бога к Одиссею.)

Эти тропы и фигуры, стилистические и композиционные приемы свидетельствуют о том, что ко времени Гомера в Древней Греции сформировалась уже некая литературная традиция. Известны имена певцов, которых сказание относит к предшественникам «великого слепца»; в их числе — легендарный Орфей. Без сомнения, такие певцы существовали. Они так же, как и Гомер, соединяли воедино мифологическое, сказочное и историческое, создавая свои произведения, т. е. песни. Они посвящались, как правило, конкретной бытовой теме (войне, охоте, религиозному обряду, свадьбе либо похоронам) и не поднимались до эпической высоты «Илиады» и «Одиссеи». Потребовался индивидуальный талант Гомера, чтобы на основе этих разрозненных песен создать замечательные поэмы.

В «Одиссее» есть эпизод, позволяющий понять значение таких певцов в жизни древнегреческого общества. Слепой певец Демодок — его увечье напоминает о слепоте самого Гомера — развлекает гостей на пиру у феакийского царя. Он поет о Троянской войне (т.е. фактически «Илиаду») и заставляет Одиссея (одного из главных персонажей «Илиады»!) расчувствоваться. Этот эпизод подготавливает момент, когда главный герой поэмы начнет рассказ о своих странствиях.

Можно предположить, что здесь мы тайно присутствуем при моменте зарождения «Одиссеи»: повествование странного гостя запало в память Демодока и стало основой поэмы, которую впоследствии слепой певец сочинил. Поэт превратил безыскусный рассказ Одиссея в творческое произведение, уснастил фантастическими подробностями, поднял случай до масштаба аллегории. Впоследствии его повествование было обработано лицом или лицами, коих мы знаем под именем Гомер.

Могло ли быть такое? Разумеется. Древние певцы могли черпать темы для творчества и участвуя в боевых походах, и на таких вот пирах, куда их приглашали (и награждали, как мы узнаем, мясной пищей). Такая картина создания шедевра выглядит, конечно, утрированной. Тем не менее она поможет уяснить в общем виде творческий процесс, результатом коего стало рождение поэмы.

Рассказ Одиссея, услышанный певцом, повествует о реальных, т. е. исторических событиях. История, таким образом, дала «Одиссее» сюжетную канву, характеры, имена некоторых персонажей. Но деяния и характеры любого героя в литературном произведении должны быть чем-то обусловлены — нравственно, психологически, «физиологически»… Гомер обуславливает их мифологически. Ведь именно мифология являлась основой его мировоззрения. Через ее призму он видит и своих героев, и злоключения их, и удачи. Участие богов и духов в судьбе человека принимается им за аксиому. Поэтому он вводит их и непосредственно в поэму. Так персонажами Гомера становятся не только смертные люди, но и мифологические существа.

Участие же последних и желание певца создать произведение, несущее дидактическую нагрузку, логически приводит к тому, что первоначальная фабула, вполне реалистическая, обретает черты сказки. Суть последней в том, что герои поэмы, люди и мифологические персонажи, участвуют в коллизиях, уже не заимствованных из мифов, а придуманных самим автором. Сказка, таким образом, относится к мифу так же, как вся поэма — к «породившему ее» историческому случаю: естественно вытекая из него, она живет по своим законам.

Итак, выстроив эту схему, мы видим, как соотносятся в «Одиссее» друг с другом три её составляющих: сказочное, мифологическое и историческое, чем и обусловлено именно такое, а не иное, соотношение их.

Особо следует отметить один парадокс. Без исторического случая поэма не появилась бы. Но этот случай, давший «пищу» воображению Гомера… совершенно не важен для восприятия «Одиссеи», даром что он — реален, а мифология и сказка — плоды фантазии. Если бы никогда не было ни Одиссея, ни Троянской войны, поэмы Гомера безусловно остались бы великими произведениями, нисколько не потеряв из-за изъятия «исторического элемента».

Ваш Роман Олегович Иванов