Как я уже писал в рассказе «Приезд Калинина в Армению», я работал в новокуйбышевском филиале московского института, директором которого был бывший полковник КГБ (
Как я узнал, Меняйло раньше работал начальником лагерей для учёных. После выхода на свободу этим учёным нельзя было проживать в крупных городах, тем более в Москве. И Меняйло их определял на хорошие должности в филиал своего института. Одним из таких бывших подопечных Меняйло был некий Гарниш — австрийский еврей, выходец из весьма состоятельной семьи. Гарниш до войны сдуру попёрся в Советский Союз устанавливать рабочие контакты с самым прогрессивным научно-инженерным составом всех времён и народов и в итоге оказался в ГУЛАГе. Лет ему было далеко за 60. Это был немного ниже среднего роста с курчавой сединой довольно полный человек. Примечательными были его розовые полные губки бантиком. Очень часто он начинал смеяться по одним ему известным поподам. Смеялся он с закрытым ртом, пыхтел и чуть ли не лопался на глазах. При этом бантик сильно разбухал и увлажнялся.
Наши лаборатории были расположены напротив друг друга, и очень часто он приходил ко мне в кабинет и рассказывал всякие истории. Я не знаю почему, но я ему очень нравился, часами он просиживал у меня и отвлекал от работы. Дело в том, что у Гарниша лаборатория была организована образцово, все точно знали свои обязанности, и, если бы Гарниш вдруг исчез на пол года, никто бы этого просто не заметил, настолько блестящим был Гарниш организатором. Это был технолог высочайшего класса. Мне — молодому разгильдяю, у которого каждый день возникали новые идеи, который привык работать сам по себе и ненавидел руководить людьми, гарнишевский уровень умения руководить был просто недостижим. В лаборатории у меня было больше 30 человек.
В Новокуйбышевске Гарниш женился на научной сотруднице, работавшей в лаборатории, начальником которой я состоял. Это была скромная, умная женщина и они жили с Гарнишем видимо душа в душу. В то время я состоял членом местного комитета, и на одном из заседаний рассматривалось заявление Гарниша с просьбой освободить его от оплаты налога за бездетность, который в его годы платить было, мол, вопиюще глупо. Вскоре у Гарниша родился сын. Они отличались только масштабами и были копиями друг друга. Помню Гарниша, медленно прохаживающегося со своим сыночком по улицам города. У сына был точно такой же розовый бантик. Одет он в пальтишко точно такого же покроя и из точно такого же материала, как у папы. Меховой воротник был точно таким же, как у увеличенной копии. Но особенное сходство между сыном и отцом подчёркивалось барельефом передней части туловища. У обоих был далеко выступающий живот, который без изгиба переходил в такую же выступающую грудь. Т.е. вся передняя часть Гарнишей представляла собой очень изящную округлость. По тому, как Гарниши прогуливались по улице, можно было понять, что оба они неимоверно счастливы. Я всегда испытывал чувство большой радости, зная, сколько этот человек натерпелся в своей жизни.
То, каким был этот человек, можно понять из такого эпизода. Одному ему известными путями он установил, что его престарелая мать жива и живёт в Италии. Когда он мне об этом рассказал, то я задал ему довольно глупый вопрос: «И что она ответила на ваше письмо?» Гарниш посмотрел на меня очень внимательно, словно пытаясь
После окончания университета Гарниш был принят на работу в лабораторию Эмиля Фишера — великого австрийского химика, который в начале ХХ в. синтезировал аминокислоты и изучал их строение. Спустя некоторое время Гарниш подготовил первую свою статью, красиво её отпечатал и оформил и передал Фишеру через секретаршу. Через некторое время секретарша сообщила Гарнишу, что в
Впрочем, в дальнейшем по рассказам Гарниша произошёл инцидент, в результате которого в течение года Фишер с ним не разговаривал и его не замечал. В один из дней, кипятя колбу на горелке, Гарниш вспомнил о том, что должен был давным давно вернуть журнал в библиотеку. Он отставил горелку в сторону, взял журнал и вышел из лаборатории. Когда он вернулся, то увидел Фишера с секндомером в руках. Глядя на Гарниша спирепым взглядом, Фишер произнёс:«Герр Гарниш, горелка бессмысленно горела 14 минут 36 секунд.» С Гарниша вычли
Однажды было
Когда совешание закончилось, я быстрым шагом направился к себе, боковым зрением отметив, что Гарниш пытается меня догнать. После того, как я сел за стол, ввалился Гарниш, весёлый-весёлый, бантик его губ увеличился и стал совсем влажным — первый признак того, что Гарниш готовится долго хохотать. Вот, что он мне рассказал.
— Они все ничего не понимают, — сказал он, махнув рукой в сторону директорского кабинета, — а вам я всё расскажу. Когда я сидел в сибирском лагере, то обратил внимание на то, что в одном месте трава зеленеет значительно раньше, чем в других местах. Потом я сообразил, что в этом месте проходит теплотрасса. Правдами и неправдами я добыл семена редиски и посеял из на этом месте. Ранней весной, когда приехала инспекция из Москвы, начальство угощало их свежей редиской, выращенной в лагере. После этого события меня отметили и сделали десятником, что давало мне очень много свободы и других благ. Однажды вечером, когда уже стемнело, и я возвращался в свой барак, дорогу мне преградила молодая женщина, одетая налегке. Оказывается, она меня давно поджидала и думала, что я пошёл другим путём. Потом вдруг заметила меня и выскочила из барака. Поскольку я был небольшим, но всё же начальником, то она решила мне пожаловаться на то, что её муж изменяет ей с другими женщинами. Пока она мне это говорила со слезами на глазах, я стоял близко к ней и слушал её.
Вдруг откуда ни возьмись, появился надсмотрщик, который заорал дурным голосом: «Что, сношаетесь на виду у лагеря?!» Я ошалел от обиды и стал рассказывать, по какому поводу я остановился для разговора с этой девушкой. Но он меня не слушал и продолжал орать и матерно ругаться. Тогда я громко перебил его рёв и закричал, что у меня штаны застёгнуты, и он может в этом сам убедиться. Тогда надсмотрщик замолчал и зловещим голосом с расстановкой сообщил мне на сколько дней карцера я осуждён за этот свой поступок. Потом он повернулся к девушке и рявкнул: «А ты, б…., не могла выбрать другое место для давания?!»
И тогда девушка, скромно потупив глаза и вытянувшись по стойке «смирно», произнесла: «Виновата, гражданин начальник, исправлюсь!» На что надсмотрщик ответил: «Убирайся прочь, б…., и больше мне на глаза не показывайся!»
Потом, сидя в карцере и обдумывая, что произошло, я понял, что эта молодая неграмотная девица преподнесла мне урок философии, урок трезвого взгляда на жизнь. И этот урок своей невольной и случайной учительницы я помню всю жизнь.
Ваш Леонид Владимирович Андреев
