Владимир Павлович Эфроимсон – известный советский генетик, по судьбе которого не раз прошлась репрессивная машина сталинских лет. Перед вами – его уникальная биография, представленная в первую очередь в воспоминаниях самого учёного. В заключительной, четвёртой, части – о послевоенной деятельности В.П. Эфроимсона и научной реабилитации.
Читать Часть 1
Читать Часть 2
Читать Часть 3
В 1946-1948 годах В.П. Эфроимсон работал доцентом кафедры дарвинизма и генетики в Харьковском государственном университете – читал лекции студентам и вёл практические занятия по генетике. В 1947 году он защитил докторскую диссертацию «Проблемы генетики, селекции и гибридизации тутового шелкопряда», получившую высочайшие оценки ведущих специалистов.
23 февраля 1948 года в связи с приказом заместителя министра высшего образования СССР Алексея Васильевича Топчиева (1912-1969) В.П. Эфроимсон был уволен из университета за «поступки, порочащие звание преподавателя высшей школы».
Таким поступком оказался перевод на русский язык рецензии выдающегося учёного Феодосия Григорьевича Добржанского (1900-1975) на книгу академика Трофима Денисовича Лысенко (1898-1976) «Наследственность и её изменчивость». Ф.Г. Добржанский в 1927 году уехал на стажировку в США, в лабораторию Томаса Ханта Моргана (1866-1945), а в 1930 году принял решение остаться в США, то есть стал «невозвращенцем».
Рецензия Ф.Г. Добржанского была опубликована в Journal of Heredity, который получала по официальному обмену Харьковская сельскохозяйственная библиотека. Свой перевод В.П. Эфроимсон читал студентам, а один экземпляр вручил заведующему кафедрой дарвинизма, чтобы тот переслал текст в ЦК ВКП(б).
После сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина (ВАСХНиЛ), длившейся с 31 июля по 7 августа 1948 года, Владимир Павлович был лишён докторского звания. В мае 1949 года он был арестован вторично и осуждён на 8 (или 10) лет исправительно-трудовых лагерей по статье 58-10 «за антисоветскую агитацию и пропаганду», в частности – «за клевету на Советскую армию» и отправлен в Джезказган (с 8 сентября 1992 года – Жезказган).
«После войны я работал в Харьковском университете на кафедре генетики и в своей педагогической практике прикладывал все силы для развенчания лысенковских вымыслов. В 1947 г. я защитил докторскую диссертацию, которую ВАК утвердил, но в том же 47-м высокая комиссия Минвуза под руководством будущего главного ученого секретаря АН СССР А.В. Топчиева выгнала меня из университета под предлогом «раболепства перед западом, за поступки, порочащие высокое звание преподавателя высшей школы». Через полтора года меня повторно арестовали, сначала как «тунеядца», потом осудили как «клеветника на Советскую Армию».
Любопытно, что следствие имело в своем распоряжении обстоятельный том, разоблачающий Лысенко, – тот самый, который я передал в Отдел науки ЦК. Но официально он не был зарегистрирован, то есть как бы и не существовал для следствия. Дело в том, что мне, вероятно, следовало бы дать расстрел как диверсанту за борьбу против величайшего советского ученого... Или самое малое – 25 лет... Но вспомнили мой рапорт и предъявили это обвинение. Видимо, что-то все же удерживало от ареста по настоящей причине.
Обвинение в клевете на Советскую Армию было смехотворным. Ведь о моих сугубо официальных действиях в свое время знала вся 33-я армия. Я пробовал зафиксировать в следственном деле мои данные относительно Лысенко и добиться приложения к нему моей «докладной записки» на 300 страницах. Но когда мне стало ясно, что мой материал по отношению к Лысенко никак к делу приложить не хотят, я объявил голодовку, уже будучи в Бутырской тюрьме. Но меня так обработали, что я и до сих пор испытываю частичную амнезию – потерял память на имена... Это была настоящая пытка. Я хочу о ней рассказать.
Когда я объявил голодовку, требуя предъявить мне истинное обвинение, в связи с которым я был арестован, меня начали кормить искусственно через нос. Но это еще не пытка. Это только неприятность. Это просто очень больно, когда шланг проталкивают через нос. Не было пыткой и то, что меня поместили раздетым в холодную камеру с койкой, представлявшей собой сплошной стальной лист, с открытой, забранной решеткой стеной: камера прямо сообщалась с улицей, где было довольно холодно.
Пытка заключалась в том, что хотя через шланг можно безболезненно вводить одновременно, одноразово сколько угодно питательной жидкости, мне вводили раствор глюкозы очень часто и каждый раз очень небольшое количество. Молниеносное чувство разогревания, зубы перестают стучать. Можно раза два пройти по камере. Потом приходится сесть, потом лечь.
Каждые 20–30 минут вертухай будил меня и очень сердечным голосом уговаривал: «Ты же видишь, тебе умереть не дадут. Чего ты себя зря мучаешь?» Я удивлялся сначала, почему он все время меня будит и сразу же вызывает медсестру, которая снова вводит мне небольшое количество глюкозы. Я только впоследствии понял смысл этих манипуляций. А может быть, следствию не выгодна была моя смерть: ведь если бы я заснул на своем металлическом ложе и без движения пролежал бы на нем более получаса – воспаление легких и смерть почти неизбежны.
Весь ход моего следствия, все, что со мной произошло, убедило меня в том, что органы являются главной опорой лысенковщины.
В 1954 г. в лагере я узнал о расстреле Берии, о том, что в органы приходят новые люди. И тогда я написал решительное заявление прокурору СССР с требованием вызвать меня в Москву для дачи показаний по делу общегосударственного значения с концовкой: «За правильность и доказуемость моих сообщений готов нести любую ответственность, вплоть до уголовной».
Уже после отправки моего письма до меня дошла газета «Известия» с письмом Станкова, разоблачавшего махинации Лысенко в ВАКе. Впоследствии мне стало известно, что Н.С. Хрущев как секретарь ЦК Украины своими глазами убедился в том вреде, которые приносят на Украине «новаторства Лысенко». Для меня позднее стало ясно, что при активных настояниях со стороны биологов и генетиков с Лысенко можно было покончить еще в 1954 г. Но момент был упущен. Лысенко смог «убедить» и Хрущева».
В 1955 году Владимир Павлович был освобождён из лагеря. Амнистирован в 1956 году. В 1956-1961 годах – библиограф в Библиотеке иностранной литературы (Москва). С 1961 года – сотрудник Института вакцин и сывороток имени Мечникова. Докторская степень возвращена в 1962 году. В 1967 году присвоено звание профессора. С 1967 года – заведующий отделом генетики Института психиатрии Минздрава РСФСР. С 1976 года по 1989 год – ведущий научный сотрудник и профессор-консультант Института биологии развития АН СССР.
«Меня освободили из лагеря в 1955 г., но жить в Москве не разрешали, поэтому я поселился в Клину. Хочу добрыми словами вспомнить замечательного ученого и человека Владимира Владимировича Алпатова, который тогда буквально спас меня от прозябания, предоставив мне, еще не реабилитированному, возможность реферировать научные статьи в журнале Всесоюзного института научной и технической информации (ВИНИТИ).
После реабилитации в 1956 г. я возвратился в Москву, но не мог устроиться на работу в единственную тогда лабораторию генетики, возглавляемую Н.П. Дубининым – он долго водил меня за нос, и только впоследствии я понял, что он не только со мной так поступал. Но в 1956 г. мне на помощь пришла женщина, имя которой должно остаться в памяти людской, – директор Библиотеки иностранной литературы Маргарита Ивановна Рудомино. Она уберегла меня и многих-многих других опальных исследователей от пребывания в тунеядцах.
Меня она зачислила в библиотеку на должность старшего библиографа, тем самым дала возможность вновь вернуться к науке, чем я и воспользовался, написав к 1958 г. книгу «Введение в медицинскую генетику», которая увидела свет лишь в 1964 г. – и это тоже целая детективная история...
Неожиданно в 1955 г. я получил вызов в прокуратуру по своему заявлению, отправленному из лагеря в 1954 г. 16 июля 1955 г. я пришел к заместителю Генерального прокурора Союза ССР Салину и выложил ему на стол томик разоблачающей Лысенко документации, а к нему – 30 страниц резюме со ссылками на основной труд.
Салин, прочитав мое тридцатистраничное резюме, сказал: «Я не нахожу в действиях Лысенко состава преступления». Я был ошеломлен: как же так? Если то, что написано мною, вранье хотя бы на 10%, тогда я – преступник, клеветник и диверсант, занимающийся подрывной деятельностью. Если там хотя бы 10% правды – тогда преступник Лысенко... Но Салин стал меня выпроваживать в ЦК, к будущему министру сельского хозяйства В.В. Мацкевичу, и т.д. Я ушел от него потрясенный.
Единственным реальным следствием моего посещения прокуратуры оказалось то, что осенью 1955 г. мне было отказано в реабилитации. Да еще яростное сопротивление лысенковцев всем попыткам вернуть мне отнятую докторскую степень.
В 1955 г. я познакомился с замечательным ученым Вениамином Иосифовичем Цалкиным – правой рукой академика Владимира Николаевича Сукачева, бывшего тогда президентом Московского общества испытателей природы. К тому времени вышла поразительно чудовищная книга Фейгинсона «Основные вопросы мичуринской генетики», и в связи с выходом этой книги возникла необходимость как следует стукнуть по лысенковщине и показать, что не все шарлатанство может сходить безнаказанно.
Я написал обстоятельный и разгромный отзыв об этой книге. Но печатать эту рецензию под моим именем было невозможно (я еще не был реабилитирован). Тогда мне нашли двух соавторов – Васина и Лепина, пожилых пенсионеров, которых уже никак невозможно было ущемить.
Убийственная рецензия пошла в «Бюллетень МОИП» под их именами, но тут-то как раз меня и реабилитировали, и я успел «приписаться» третьим, последним автором для того, чтобы иметь возможность драться и отстаивать эту рецензию.А в следующем номере «Бюллетеня МОИП» пошла уже под моим именем статья под невиннейшим названием, но с совершенно убийственным содержанием – это был удар по основным трудам группы Лысенко.
Можно счесть глупостью то, что человек, еще никак не укрепивший своих позиций, сразу кидается в бой против могущественной мафии, но я считал, что медлить нельзя, основываясь на уроках 1954 г., когда ни у кого не хватило ни времени, ни мужества нанести удар по пошатнувшейся было лысенковщине.
Кстати, о реабилитации. Мне надо было собрать свидетельские показания людей, которые знали, что я вовсе не клеветал на армию. Начальник санитарной службы Лялин, к тому времени, кажется, генерал, тот самый Лялин, который отчитывал меня сорок минут за мой рапорт, сказал, что он ничего не помнит. Но все подтвердил бывший главный эпидемиолог армии Яков Тимен, который никогда не был моим другом, более того, который в свое время по каждому моему промаху тыкал меня носом в лужу, как щенка. Это интересная деталь, как мне кажется...
Тот же Тимен порекомендовал меня на работу в Институт вакцин и сывороток имени Мечникова. В разговоре с директором института я упомянул о том, что в ВАКе рассматривается вопрос о возвращении мне докторского диплома. На вопрос, кто же мешает, я сказал, что мешает член президиума ВАК академик Жуков-Вережников. К нему отправился секретарь парторганизации института и узнал от Жукова-Вережникова (в 1961 г.!), что «конечно, Эфроимсон сейчас на свободе, но мы же всегда можем посадить его обратно»...
Еще через полгода меня все же взяли в этот институт. Я с большой теплотой до сих пор вспоминаю годы моей работы в нем. В то время я собрал материал для книги, вышедшей в 1971 г., – «Иммуногенетика». Смею надеяться, что институт не проиграл, зачислив меня сначала в отдел информации, а затем в отдел генетики иммунитета. Но основные силы я все же продолжал направлять на работу в области медицинской генетики и генетики человека.
Когда в 1964 г. вышло мое «Введение в медицинскую генетику», это было воспринято основной массой генетиков и врачей как прорыв через лысенковские заслоны. В 1968 г. книга переиздается. Она удостоена очень лестных отзывов и рецензий, а ведь я начинал практически с нулевого цикла. Дело в том, что самая крупная и самая опасная брешь в генетике была пробита в 1937 г. ликвидацией Медико-генетического института, ликвидацией медицинской генетики, и я считал своим долгом броситься именно в эту брешь».
Основные труды В.П. Эфроимсона посвящены широкому кругу фундаментальных проблем генетики: действию ионизирующей радиации на наследственные факторы, управляющим механизмам канцерогенеза и лучевой болезни, анализу основных механизмов иммунитета, генетике психических болезней, медицинской генетике, близнецовым исследованиям, генетике интеллекта и др.
В.П. Эфроимсон – основоположник иммуногенетики в СССР; автор остававшейся долгие годы единственной монографии по медицинской генетике – «Введение в медицинскую генетику», первое издание которой вышло в 1964 году, второе – в 1968 году.
Последние двадцать лет своей жизни Владимир Павлович Эфроимсон посвятил работам по проблемам социобиологии. Им написано три работы: «Гениальность и генетика», «Педагогическая генетика» и «Генетика этики и эстетики». Все они вышли в свет после смерти учёного: в 1995 году – «Генетика этики и эстетики», в 1998 году – «Гениальность и генетика» и «Педагогическая генетика» (обе работы – в одной книге). Книга «Гениальность и генетика» издавалась ещё дважды: в 2002 году (под названием «Генетика гениальности») и в 2017 году.
Владимир Павлович Эфроимсон умер в Москве 21 июля 1989 года. Похоронен на Донском кладбище.
Денис Романов
Текст подготовлен по материалам:
Захаров И.А. Генетика в 20 веке. Очерки по истории.
Кешман Е.А. Интервью с Владимиром Павловичем Эфроимсоном (частично опубликовано в журнале «Огонёк», №11, март 1989 года; доступно на сайте).
Кешман Е.А. Ветвь человеческая. Набросок биографии В.П. Эфроимсона (доступна на сайте).
Шноль С.Э. Герои, злодеи, конформисты отечественной науки.
