Когда умирают кони — дышат,
Когда умирают травы — сохнут,
Когда умирают солнца — они гаснут,
Когда умирают люди — поют песни.
Велимир Хлебников
Голова отдельная, самостоятельная от меня, отделившаяся, ведет мысль, я ей теперь тихо повинуюсь, тихо соглашаюсь, тихо устремляюсь вслед. Следы у моей головы еле заметные, тонущие в грязи, никаких акцентов не расставляющие. После продолжительной болезни, как странной, всё деформирующей травмы, перешивающей каждую тумбочку в комнате, определяющей ей новое значение, я теряюсь. Если голова была заперта внутри дома, значит, тело было заперто в гроб.
Блестела, мигала мне фраза Хайдеггера о том, что путь на кладбище — это путь домой, что в смерти человек находит и определяет самого себя. Дом и домовина (синоним слова «гроб» в разговорной и литературной речи) имеют один корень, — когда осознаёшь это, хочется петь, поражаешься, как не заметила. Из сферы das Man человек переходит в мир подлинного бытия. Если в социуме — нашем мире — он заменим и заменяем, усреднён, выступает в качестве «любого», то в смерти нельзя умереть ни за кого, нельзя попросить другого сделать это вместо тебя. Смерть опоясывает тоненькой красной ниткой — ни оборвать, ни перерезать, ни подарить. Всегда твоя и для тебя неотступная. Чем ближе мы подходим к месту захоронения, тем ярче мигает сокрытость бытия. Все это рифмуется с «Лавром» Водолазкина.
«С того самого дня Арсений поселился на кладбище. У одной из стен он увидел два сросшихся дуба, и они стали первой стеной его нового дома. Второй стеной стала стена кладбищенская. Третью стену соорудил сам Арсений… Четвертая стена Арсению не понадобилась: на ее месте был вход».
Я в щель просовываю голову. Здесь можно подглядеть за работой смерти. Миллион человек на острове Сулавеси в Индонезии каждые три года проводят ритуал манене (дословно церемония очищения трупов). Тянутся вереницей тоненькой гробы на руки поднятые, вырытые из под земли. Каждый живой несет своего мёртвого родственника. Город превращается в одну огромную бездонную яму. Народ торджи (соединяющий протестантизм и анимистические верования) считает смерть продолжением цикла жизни. После неё душа перемещается в невидимый глазу мир, тот, который тонкой плёнкой накладывается на наш. Душа всё ещё способна находится рядом с близкими, зайти домой, но не следить за телом, поэтому она обращается за помощью. Плоть аккуратно вынимается из гроба. Лицо человеческое здесь уже мало заметно. Есть только тело костяное. Его чистят, делают лёгкий макияж, переодевают, часто даже делают фотографии на память.
Манене
Глазу становится дико от того, как близко можно подойти к разлагающемуся телу, сколько счастья оно может вызывать, смеха. Дико от того, что фотографии современные, не прикрытые чёрно-белым цветом, старинной дымкой. Люди держат в руках телефоны — атрибуты современности. Место рождения сливается с кладбищем. И становится светло. Я представляю, как мой дедушка моет бабушку после её смерти, бережно кладет на кровать, ждёт родственников. Его опыт запечатан так же сильно, как и опыт торджи. Как будет выглядеть платье моей бабушки спустя столько лет, я никогда не узнаю.
Тело торджи живого сплетается с телом торджи мёртвого: они так близки друг к другу, что даже воздух вокруг един. Подобная близость возможна только в Индии, во время проведения Сати (ритуальная традиция в индуизме). Обряду более 3 тысяч лет, и на данный момент проводить его запрещено. Слово «Сати» — прилагательное женского рода на санскрите, означающее «настоящая», «существующая», а также «правдивая», «честная». Оно переливается речным камушком и вопреки своему блеску связано с огнём.
Суть ритуала:
1. Смерть мужа.
2. На следующий день его жена, ставшая вдовой, должна последовать за ним.
3. Их тела сжигают вместе, подобно одному телу. Живое становится неотделимо от мертвого.
Я хочу сразу же вынести за скобки социальные и политические конфликты, связанные с этим обрядом, хочу отсечь принуждение женщин к подобному со стороны семьи в угоду традициям, а не безопасности. Подобное присутствует в истории, но я хочу сконцентрироваться на сати так, будто бы это легенда, сказка, миф, случай. Пусть девушка, которую я подразумеваю в рассказе, добровольно соглашается последовать за любимым (такие девушки также существовали). Проснувшись на следующий день после смерти любимого вдова облачается в самый красивый наряд, поскольку наступает пик её жизни, самая высшая точка. Вариативность следующих действий большая. Вдова, зайдя в подготовленное заранее место, кладёт голову трупа к себе на колени, после их поджигают родственники. Мёртвый спит на живом и заражает его своей мертвенностью, как болезнью. Мёртвый кладет голову на колени, как ребёнок. Все влюблённые умирают в один день, их души встречаются в ином мире. Так было, есть и будет. Это порядок вещей. Смерть здесь всё ещё жертвенная, мученическая, открытая. Практически нет упоминания о реальности и о том, как настоящее живое тело может отреагировать на огонь. А она прорывается. Часто вдову привязывают к трупу или же приковывают цепями. Часто брахман оглушал девушку дубинкой, если она пыталась выпрыгнуть. Часто давали опиум, чтобы было не так больно. Всё это возвращает к настоящему, и мерцание, которое вело меня, слегла тускнеет. Я стараюсь удержать в голове колени и спящего, жалею.
Мухаммад Касим. Бриде, сжигающая себя на погребальном костре мужа. «Суз ва Гудаз» Мухаммада Ризы Нави. 1-я пол. XVII в. Бостон, МИИ
Если продолжать движение на ощупь, окажется, что не всегда необходима смерть двоих в любви. Соединяется то, что принадлежит разным мирам. К этому подталкивают египетские мифы. Исида (олицетворение женственности и материнства) собирает останки мужа Осириса (бог возрождения, царь загробного мира, судья душ усопших) — растерзанный, он разбросан по всему миру богом Сетом. Она уговаривает тело срастись словом или действием. Но воскрешение не случается. Оно не мешает Исиде зачать от трупа (или от первой в мире мумии) ребенка Гора. Отец оживёт только после рождения сына, когда тот отдаст ему свой левый глаз. Это маленькой рифмой тянется к мелодии об искуснице: «Если мы не будем петь песни, то и Села-Сата не станет шить египетской иглою». Села-Сата — богиня искусств и ремёсел, покровительница девушек в чечено-ингушской мифологии, как и бог Гор она была рождена от трупа, только мёртвой оказалась мать (простая девушка), а не отец (Села). Из сказаний известно, что среди орстхойцев была очень красивая девушка, но не ней никто не женился, и перед смертью она попросила, чтобы её могилу караулил Солса (герой народного эпоса) три дня. Но Солса не выдерживает и на третий день его поглощает сон, — в этот момент девушку насилует влюблённый громовержец Села. Мёртвая девушка тут же рожает девочку. От вида бездыханного богам не противно — смерть для них прозрачна.
Всё это уводит от страха смерти, уравнивает тела, делает их похожими, подобными, идентичными. Голова сразу же хочет мифу поверить, упасть в него, перестать отделять одно от другого, так, чтобы слились вместе руки и ноги, стали отражениями рассказывающими. Ухожу во вьюгу путающую. Заметает следы. Но внутреннее будет храниться всегда — запертое, куда бы не понесло тело. Страх остаётся запертым, первое в абзаце — ложное.
Но страх мой — практически зародыш, ему не хватает бойкости и силы. Внутренняя истерика тиха. Как на самом деле должен звучать её голос… В 2011 году около Благовещенска человек умер после захоронения «наудачу», в попытке преодолеть страх смерти, перед кончиной он звонил своему другу из гроба, чтобы сказать, что с ним всё в порядке. Произошла гибель от недостатка кислорода или слишком большого веса земли — неизвестно. Предположительно, он занимался танатотерапией. Данный метод телесной практики подводит очень близко к фобии. Буквально сталкивает человека в неё. Смерть пытаются перешить в высшую точку покоя. Человека помещают в вырытую яму, чаще всего погружают в заранее подготовленном мешке с трубкой для подачи кислорода, противогазе или же специально оснащённом гробу и закапывают на некоторое время.
«Могила все равно уже готова, так что нечего терять. Конструкция временной могилы была ужасно примитивна, просто прямоугольная яма, в которую я легла, надев теплую кофту и штаны. Мне дали противогаз для дыхания, хобот выводили наружу — так и дышала».
Слова людей, закопанных заживо, сыпались. Глазу и уху непривычно от их будничного тона, кажется, что на человека надели неудобный колющийся свитер, и он вынужден терпеть и жаловаться. Мешки сравнивали с узкими колготками, вес земли с тяжёлой шубой, недостаток кислорода с плохим устройством трубки. Все это бьёт сильно, как и ритуал манене. Так могут жаловаться только умершие души из «Бобока» Достоевского. Делаю почти полный круг и слегка торможу.
Было и то, что идёт дальше, вглубь, а именно катарсис. Это ощущение уже сложнее, приравнивается скорее к озарению, бесконтрольному знанию, обрушивающемуся. В греческом религиозном врачевании катарсис — освобождение тела от какой-либо вредной материи, души — от «скверны» и болезненных аффектов.
Славяне похожим образом закапывали в землю болезнь. Технология была несколько иная: больного помещали в землю по шею, оставляя голову наверху. Часть недуга забирала земля, часть — вода: рубашку больного обязательно разрывали и оставляли гнить под водостоком. Есть ещё один, очень отдалённо похожий на закапывание ритуал: «перепекание» детей. Больного ребёнка обмазывали ржаным тестом, клали на хлебную лопату и убирали в теплую печь. Там силы трех миров — небесного, земного и загробного — исцеляли дитя.
Катарсис мигает в учении о трагедии. По Аристотелю, трагедия, вызывая сострадание и страх, заставляет зрителя сопереживать, тем самым очищая его душу, возвышая и воспитывая его. Здесь я немного ухожу в сторону и привожу Аристотеля для того, чтобы сконцентрироваться на неком внутреннем очищении. Существуют мягкие методы в танатотерапии (они считаются более верными). Здесь происходит работа не с физическим, но с воображаемым. Главная задача человека — лишь вообразить себя мертвым, представить себя на месте трупа. Отсутствие какого-либо движения длится примерно столько же, сколько участник может провести под землей. Но при этом человек не недоступен, как в гробу, напротив, к нему могут подходить другие, трогать, перекатывать, проверять его «мёртвость».
Закрываю глаза и представляю, как тысячи рук перекатывают мое тело. Я его теряю.
Екатерина Савельева
