Блуждая в потёмках, я никого не целую. Мы не целуемся никогда, если встретим друг друга. Кто это — «мы»? Точно не итальянские крестьяне. Правда в том, что мы избегаем друг друга. Я говорю про выпускников школы.
Обозревая свои социально-политические перспективы, напоминающие дырку от бублика в виде Туманности Андромеды и анальное отверстие с пирсингом, рекурсивно напоминающими кольцо Ориона, мы в «Пятёрочке» быстро идём к кассе, не дай бог встретим друг друга, надо успеть. Все те чувства, которые нас объединяют — отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие антидепрессантов, — оказываются недостаточными даже для того, чтобы хлопнуть по плечу.
Что уж тут говорить о поцелуе?
Мы вообще будем только молчать до гроба, как в счастливом браке, за тем исключением, что в браке молчат, потому что для любви нельзя найти слов, а мы молчим, потому что каждое наше слово будет использовано против нас.
Школа — это место преступления. С тех пор мы друг друга покрываем. На выпускном мы обводили мелом, украденным из класса, трупы, причём лишь ради того, чтобы появился повод выпить. Похороны товарища, как и похороны надежды, остаются такой же скрепой, как и раньше. А потому сплетня — это главный жанр загробной жизни.
Креплёное вино в плетёной корзинке разбито и разлито на полу вместо крови.
Единственный выход: преуменьшать цену друг перед другом. Иначе придётся целоваться, с горя, от нежности, потому что большие потери объединяют. Но мы скажем, что ничего не потеряли, кроме, разумеется, утраченного рая детства. Всё для того, чтобы ненароком в него не вернуться. Там скучно, и никто не умирает. И некого обвинить. Отвечая на вопрос «как дела?» фразой «дела — у прокурора», не кривишь душой. И она, о боже, у тебя есть.
О чём это я? За все годы в школе я ни разу не целовался.
Глеб Буланников
