Нет, я не самозванец. Когда в 1993 году представительная делегация российских журналистов (главные редакторы «Комсомолки» и «Сегодня», замы главных, обозреватели) отправилась в Германию писать о
Вот
Уже 20 лет меня и мою семью мучает загадка: что произошло со мной в 1980 году, почему, за что убрали меня из «ЛГ» и кто именно это сделал?
К тому моменту я уже почти 15 лет проработал первым заместителем главного редактора «Литературной газеты».
Я безвылазно сидел в маленьком кабинете — в десять раз меньшем, чем в «Вечерке», — и читал, читал полосы, оригиналы… Все проблемные, острые, дискуссионные, «опасные» статьи требовали моей визы.
Журналистская и писательская молва утверждала, что новую «ЛГ» создал я (к чему очень ревниво относился А.Б. Чаковский). Это так и не так. Сделал газету большой, свыше двухсот человек, коллектив: лучшие перья страны, виднейшие прозаики, поэты, публицисты.
Вернемся, однако, к моей загадке.
…Апрель 1980 года. Программа «Время» в самом конце показала вручение Борисом Пастуховым премий Ленинского комсомола, промелькнула и моя массивная фигура. Телефон на даче «Литгазеты» в Переделкине, где жила моя семья, стал разрываться от звонков: «Поздравляем! Желаем! С тебя причитается!..».
Мы с женой решили спрятаться от звонков, прогуляться перед сном. А дорога еще была снежной, колеи от автомобильных колес глубокие. Я шел, приплясывая. Премия Ленинского комсомола была очень почетной. Известные писатели, артисты, композиторы, дирижеры с гордостью носили звание ее лауреатов.
Внезапно нога соскользнула в автомобильную колею… Боль была резкой, острой, кое-как добрались до дачи. Вызвали «Скорую». Диагноз — перелом. На другой день в поликлинике ногу уложили в гипс, вручили костыли и отправили меня на дачу.
Началось сидение в кресле с задранной ногой. Но я потребовал, чтобы острые статьи мне привозили
В субботу, кажется, 19 мая, вдруг позвонил Чаковский (до этого за все время моего сидения в гипсе не звонил ни разу): «Мне надо срочно с вами поговорить. Но чтоб без жены…». Договорились, что я доковыляю на костылях до калитки.
— Я от Зимянина, — сказал он. — Вас переводят из газеты на другую работу…
— За что? Почему?
— Зимянин сказал, что вы сами все знаете, мне ничего не объяснил. Он непреклонен.
Трое суток я не спал, анализировал, вспоминал — три ордена, звание заслуженного работника культуры России, Почетная грамота Президиума Верховного Совета РСФСР, что гарантировало персональную пенсию, прочие награды, — и вдруг…
Решил выйти на работу — в гипсе, на костылях, попытаться что-нибудь выяснить. В первый же день моего появления в редакции меня вызвал завотделом пропаганды ЦК КПСС Е.М. Тяжельников. Беседа продолжалась полтора часа. Признано целесообразным перевести меня на другую, менее видную работу. За что? Вел вредные разговоры с иностранцами. Какие, с кем? «Сами знаете…»
— Значит, я лишен политического доверия ЦК?
— Нет. Вы направляетесь в издательство «Прогресс». Это крупнейшее переводное издательство, там работают 150 иностранцев, всего почти две тысячи человек.
Никакого шумного скандала в те времена не допускали, расправлялись с неугодным без всяких объяснений.
Позвонил в секретариат Зимянина, попросил принять меня на пять минут. Через несколько мгновений секретарь сказал: «Михаил Васильевич поручил передать, что вас ожидает Стукалин».
Еще с палочкой после перелома приехал к Б.И. Стукалину, председателю Госкомиздата СССР.
— Ну что, поработаем вместе? Через неделю коллегия Госкомиздата вас утвердит…
И ни слова объяснения.
За четыре года работы в «Прогрессе» я не раз звонил Зимянину по директорской «вертушке», послал ему два письма с просьбой принять на несколько минут. Глухо…
Однажды, листая телефонный справочник правительственной
— Аркадий Иванович? Это Сырокомский. Вы помните меня? Примите, пожалуйста, на десять минут, очень нужно.
— Давай приходи завтра в десять.
Пробыл я у Вольского полчаса, поплакался в жилетку, слезно попросил: помогите вернуться в журналистику, должность, оклад — все неважно. Лишь бы газета…
— Попробую. Но идеологией ведает другой помощник Генерального — В.А. Печенев. Пиши письмо, только покороче.
Еще через день меня принял Вадим Алексеевич Печенев.
— Да, я знаю о вас, знаю, что вы создали самую популярную и авторитетную у интеллигенции газету. Но туда вам возврата нет. Главное для вас сейчас — вернуться в номенклатуру ЦК. Это и будет означать политическую реабилитацию.
В своих мемуарах и большой статье в «Огоньке» Печенев рассказывает, как боролся за мое «возвращение», звонил
Потом позвонил мне В.Н. Севрук, зам. зав. Отделом пропаганды, многолетний куратор массмедиа. Пригласил приехать.
— Решено возвратить тебя в номенклатуру ЦК. Хотя подходящих вакансий в газетах и журналах нет. Разве что во Всесоюзном агентстве по авторским правам: член правления, начальник управления по экспорту и импорту прав на художественную литературу. Соглашайся! Ты же литературу хорошо знаешь…
Я согласился. Два года в ВААПе были самым мучительным отрезком моей жизни.
Но есть Бог.
…1986 год, лето, я опять в больнице, в ЦКБ. В тот день с интервалами в несколько часов в отделении, где я лежал, раздались три телефонных звонка. О них я еще расскажу.
…Четыре с половиной года после этого я провел в здании «Известий», в кабинете, где
Но загадка осталась. Правду знал — из оставшихся в живых — лишь один человек: Зимянин. И вот, в середине
— Михаил Васильевич, сколько лет прошло, меня не перестает мучить: за что и почему убрали из «Литгазеты»?
— Спросите тех, кто лежит у Кремлевской стены. (Кто они — Брежнев, Суслов, Андропов? — В.С.). Я солдат партии. Вышестоящий партийный руководитель поручил мне перевести вас на другую работу, что я и сделал. К вам, товарищ Сырокомский, я относился с уважением. Скажите еще спасибо, что это дело поручили мне, будь иначе — вам пришлось бы куда горше.
Не так давно и Зимянин ушел в мир иной, унеся с собой мою «загадку».
У меня есть четыре версии. Первая. В
Вторая. В Москву в качестве гостя посла ФРГ приехал главный редактор влиятельнейшей в Западной Германии еженедельной газеты «Цайт» Тео Зоммер. Посол устроил прощальный ужин для узкого круга, пригласив нескольких руководителей центральных газет, в том числе и меня. Мы уже прощались, когда Зоммер обратился ко мне:
— Господин Сырокомский, мы с вами много спорили в Гамбурге, какая система лучше — социализм или капитализм. Вы убежденный защитник своего правительства. Но согласитесь: оно сделало грубую ошибку, введя свои войска в Афганистан.
— Согласен с вами, — ответил я.
А рядом стоял представитель нашего МИДа, тоже приглашенный на ужин. Был март
Версия третья. В апреле того же
— Слушай, это же настоящий культ, — заметил я. — В «Правде» никогда не дают больше двух фото Брежнева. И ты еще говоришь, что у вас печать более свободная и менее официозная, чем у нас…
Тот журналист, может быть, работал на ШТАЗИ, охранку ГДР. А Хонеккер, чуть что, напрямую звонил или писал Брежневу и всегда добивался своего…
Четвертая версия. Время — то же. «Невъездной» посол СССР в Дании Н.Г. Егорычев, опальный московский партийный лидер, приезжая по делам на несколько дней в Москву, обязательно приглашал меня к себе домой и расспрашивал о жизни в столице. В тот вечер, сидя в его кабинете, я яростно критиковал застойные явления в городской партийной организации, говорил о растущей апатии коммунистов. Николай Григорьевич слушал меня с большим интересом, забыв предупредить, что в его квартире установлены подслушивающие устройства, в чем он сам убедился на ряде случаев.
Так за 20 лет я и не узнал, за что же расправились со мной в мае рокового для меня и моей семьи
Виталий Сырокомский
