В город мы приехали рано утром. Сошли с автобуса и, прозябая, шаркали вдоль Обводного до Лиговского проспекта. На Лиговском чемодан раскатался, и стало даже легко. Через тридцать минут плотного катилова по неравноутопленной брусчатке мы втиснулись в лифт мини-отеля на Невском с нарочито устойчивым названием, вроде тех, что больше подходят людям в клетчатых костюмах. Добрая женщина-ресепшионист разрешила нам припарковать чемодан за своей стойкой, хотя и положено парковать их там только с одиннадцати часов. А мы стояли и неуместно смущённо потели возле стойки в восемь.
Где-то в Санкт-Петербурге. Unsplash
Вне ручки чемодана кисть сначала неуютно повисала и всё соскальзывала с плотных улиц в карман. Но после завтрака всё поунялось, и можно было порасширить свое личное пространство, сделать будто совсем человечьим. После завтрака разрумянили лица над водами Фонтанки и Мойки, суя счастливо щёки в объектив мыльницы-малыша. Вернулись в отель и проспали до трёх.
Уже под вечер вышли, не торопясь, и доставили себе удовлетворение — погодой и удовольствие — ходьбой по проспектам. На Дворцовой набережной азартно наблюдали за мнущейся в своих гранитных ободах Невой. В ней блестели петербургские огни, а она хотела остаться чёрной. И прятала блики в ямки волн. Это мы сфотографировали на память и решили подписать «о неудачном чёрном». С первой попытки отыскали Эрмитажный театр. Гуляли вокруг, делая вид, что это совсем не холодно — не идти внутрь. Но холод непреодолим, особенно когда холодом дует в лицо — и в затылок, и в уши...
Зашли в театр, протиснули рюкзак с сумкой через камерную версию аэропортовых рентгенов. Возле гардероба долго пили стылую воду из бутылочки с соской, совсем задуманной как для спортсменов. В буфете изысканно пили кофе со сливками. В приобнявшем амфитеатре с удивлением обнаружили себя на хороших местах.
К слову, давали Жизель.
Недурно и в общем-то плавно.
Полусфера покрывалась проекциями. Настоящий аттракцион декораций. В антракте запечатлелись на память и продолжили слушать квартет в бальной зале. Там сиял паркет. Скрипки совсем хорошие, тоненькие. Второй акт был неприлично белоснежен. Длинные, слегка пышные юбки скрывали усталость ног. Стало совсем плавно. Но Жизель всё равно умерла. Мы почти плакали.
Ехали в отель на автобусе шипящем и теплом. После балета мне казалось, что мы отвратительно резко живём и действуем. Но я одёргивал себя моментально и продолжал смотреть на геометрическую перспективу проспектов.
Следующее утро выдалось заспанным и весьма сытым. Площадь вся в людях и солнечном свете. Мы опять не спешили, доехали до Русского музея и там глубоко изучили Брюллова. В обед ели много утомительной азиатской еды. А после азиатского высматривали московские изразцы во Владимирском дворце.
К слову, у Николаевичей семейный цвет — синий был, а у Владимировичей — малиновый.
После слушали Травиату в Санкт-Петербургъ Опере. Прекрасный итальянский язык прикрывал глаза. Опера сильна в общих местах и хороша в драматических. Удивительна была публика, которая пришла слушать про куртизанку, но куксила лица и взрывала надбровные мосты морщин недоумением относительно наряда куртизанки. Мы лица держали в расслаблении.
Перед сном выпили бельгийского крик де лютин и холодными губами целовались.
Егор Сомов
