В канун столетия БДТ сыграл премьеру «Аустерлица» Винфрида Георга Зебальда — первую в России постановку актуального европейского романа начала XXI века. Спектакль Евгении Сафоновой показался обозревателю «Огонька» важной вехой отечественного театрального процесса последних лет.
Так уж исторически сложилось, что нынешний российский театр почти не интересуется современной литературой: у нас и Сорокина с Улицкой ставят не так чтобы очень часто, а о западной прозе и вовсе говорить не приходится. Как бы взахлеб мы ни читали какого-нибудь «Щегла» Донны Тартт или «Карту и территорию» Мишеля Уэльбека, этих книг для отечественных подмостков не существует: несколько режиссерских поколений умудрились обойти вниманием абсолютное большинство бестселлеров, переведенных на русский язык за последние 10–15 лет. Дело тут, конечно, не только во внутрицеховой замкнутости или герметичности культурного пространства — долго казалось, что перевод большого европейского романа на язык сцены с помощью имеющихся в арсенале постсоветского театра инструментов попросту невозможен. Успешно опровергая этот тезис, первая в России постановка Винфрида Георга Зебальда выглядит событием вполне этапным: один из ведущих режиссеров поколения 30-летних Евгения Сафонова нашла для его модернистской прозы на редкость точный сценический эквивалент.
Сын солдата вермахта, Зебальд узнал о холокосте не дома, а в школе, чтобы впоследствии посвятить писательскую карьеру исследованию трагедии послевоенной Европы, сохраняя память о катастрофе, преодолевая недоговоренности и забвение. В его последнем (2001) романе историк архитектуры Жак Аустерлиц рассказывает безымянному конфиденту о перипетиях своей судьбы: как он рос в приемной семье священника в Уэльсе, как перед выпуском из гимназии узнал, что имя, на которое он привык откликаться, ему на самом деле не принадлежит. Внук еврея из Санкт-Петербурга и сын чешской певицы, погибшей в нацистских застенках, Аустерлиц был вывезен в Англию в рамках спецоперации «Киндертранспорт». Для того чтобы пересобрать себя заново, вспомнив все, протагонисту приходится совершить путешествие в прошлое, где частное и коллективное, точь-в-точь как в биографии самого Зебальда, неразрывно перемешаны друг с другом. По привычке выступая одновременно в трех амплуа — как режиссер, художник и автор инсценировки,— Евгения Сафонова воспроизвела в спектакле БДТ ключевую конструктивную особенность романа: историческая память — одновременно и главный герой, и место действия «Аустерлица».
На сцене — две зеркально расположенные комнаты, от пола до потолка занятые сотнями мелких ячеек с документами. О том, что в «Аустерлице» дотошно реконструированы интерьеры архива одного из крупнейших концлагерей, Терезиенштадта, можно и не знать: Сафонова превращает документальное пространство в символическое — в хранилище памяти, в мыслящий океан планеты Солярис, выталкивающий на поверхность вереницу зыбких, нечетких образов. Большую часть спектакля декорация скрыта от глаз зрителя за полупрозрачным экраном-занавесом, на котором оживают силуэты забытых, вытесненных, давным-давно ушедших людей: молчаливые, безымянные призраки на мгновение проступают из белого шума истории, чтобы раствориться в нем навсегда. Работа художников по видео и свету Михаила Иванова и Константина Бинкина по тонкости не уступает живописи старых мастеров: дышащая, пульсирующая, полная меланхолии визуальная симфония «Аустерлица» проявляет, как фотопленку, устройство прозы Зебальда, где граница между документом и вымыслом размыта до полной неразличимости.
В спектакле Сафоновой есть что-то от спиритического сеанса: когда четверо сосредоточенно глядящих перед собой и не вступающих в коммуникацию друг с другом артистов поочередно негромко читают текст романа, кажется, что они ведут прямую трансляцию из той метафизической реальности, отсветы которой зритель видит на экране — пытаясь понять ее устройство, оживить ее героев, установить с ними связь. В «Аустерлице» есть сильнейший пассаж о ночных бабочках, залетевших по ошибке в дом; если их не вынести на улицу, замечает Зебальд, «они останутся сидеть недвижимо до последнего вздоха, цепляясь своими крошечными лапками, сведенными предсмертной судорогой, за то место, где их постигло несчастье». Кажется, именно эта фраза подсказала режиссеру мизансцену: на протяжении почти двух часов Алена Кучкова, Александра Магелатова, Мария Сандлер и Алексей Фурманов не покидают узкой полоски авансцены, оставаясь практически неподвижными. Фигуранты спектакля словно бы впали в экзистенциальный столбняк — их пригвоздила к месту оторопь от постижения того, что произошло с человечеством в ХХ веке.
Для того чтобы овеществить ключевой мотив первоисточника, Сафонова решается на смелый театральный ход: большую часть действия главный герой отсутствует на сцене. Голос Василия Реутова будет звучать в записи, всякий раз возникая то из-за спины зрителя, то внезапно доносясь откуда-то сбоку (срабатывает стереофония динамиков, расставленных композитором Владимиром Ранневым по всему периметру зала). Крупные планы его выразительного, изъеденного рефлексией лица будут появляться на экране. Пару раз фигура героя, молчаливо перебирающего архивные папки, мелькнет по ту сторону занавеса. Но за все это время премьер БДТ не произнесет ни одного слова — право голоса он получит только в финале: обретение Аустерлицем себя Сафонова показывает через обретение дара речи. Кульминационный монолог Реутов произносит медленно, тяжело, физиологично, усилием воли мучительно борясь с привычкой к немоте — голос то и дело садится, дыхание перехватывает, комок подступает к горлу. Приехав в Прагу, город своего детства, Аустерлиц находит родной дом, старая няня открывает дверь родительской квартиры и наконец-то называет его по имени. В это время за спиной протагониста впервые за весь спектакль поднимается занавес, а пространство архива начинает излучать все более и более яркий свет: герой преодолел разрыв между реальностями прошлого и настоящего, дистанцию между «тогда» и «сейчас».
…То, что к неожиданным для себя эстетическим и смысловым рубежам российская драма вышла именно на сцене обновленного БДТ, конечно, трудно признать случайностью. «Аустерлиц», показанный театром за несколько недель до почтенного юбилея, рифмуется с выпущенной в сентябре минувшего года «Славой» Константина Богомолова, занимавшегося ревизией «наследия прошлого», идеологии и эстетики сталинизма. Соседство этих спектаклей многое говорит о сегодняшнем БДТ: едва ли не самая болезненная и актуальная в России, тема исторической памяти и исторических травм стала для петербургской труппы центральной. Накануне столетия перед легендарным театром стояла амбициозная задача: для того чтобы не потеряться в стремительно меняющемся художественном ландшафте, БДТ предстояло выбраться из-под глыб академизма, превратившись в социокультурный институт, чутко улавливающий токи времени и готовый откликаться на его главные вызовы. Судя по двум ключевым премьерам юбилейного сезона, худруку Андрею Могучему и его подопечным это вполне удалось.
Дмитрий Ренанский
