Родители Збышека
В Варшаве Збышек снимал маленькую комнату у потрясающего человека, который двадцать лет жил в Аргентине, а потом вернулся в Польшу. Большой, толстый, мы звали его Хичкок. В нашей комнате было где спать, стол, шкаф, стеллаж, комод, пианино и много других инструментов. Когда Хичкок в день нашего приезда поставил пластинку с «Аргентинским танго», я поднялась и стала танцевать, вернее, двигаться под музыку. Ему это понравилось. У него было много пластинок. Он ставил их по очереди, а я говорила: «О, Брамс. Третья симфония». Она и моя любимая, поэтому я знала. Хичкок ставил следующую. Я опять называла — тоже любимая. И он завелся. Кульминацией стала пластинка «Ученик чародея» композитора Дюка. Я опять угадала. Потому что у меня была пластинка с «Болеро» Равеля. И на другой стороне «Ученик чародея». Это и сейчас мало кто знает, кроме музыкантов и тех, у кого была такая же пластинка. С тех пор Хичкок полюбил меня беззаветно. И учил аргентинской кухне. Когда у него бывали гости, он всегда звал нас со Збышеком и приглашал меня на танго. Я умела слушаться партнера, и он гордился мной.
Из Варшавы мы выехали в Бельско-Бяла, где жили родители Збышека. Польша произвела на меня сильное впечатление. Городочки маленькие, но в каждой огромный действующий костел.
Добирались мы целый день. Я устала и проголодалась. Но Збышек предупредил, что перед Рождеством кроме селедки и воды ничего нельзя есть до первой звезды.
В первый вечер за столом собралась только семья. Пришел старший брат Збышека с женой, мама с папой и мы. На Рождество готовят двенадцать блюд. Я помогала,
Как она мне потом рассказывала, когда Польшу освобождали, русский танкист увидел ее и заявил: «Забираю тебя, люблю тебя». Сразу. А у нее глаза — огромные маслины. И как она сказала: «А я занемела». Так и в тот момент. Она — мама, любившая Збышека до такой степени, что когда он появлялся — больше никого не существовало. И тут жена любимого сына сидит на кухне и обсасывает рыбью голову, когда в столовой стол ломиться от яств. У нее в буквальном смысле открылся рот. Это было смешно.
С папой, у которого после Освенцима осталась четверть желудка и седая голова, мы поладили без всяких языков. Но мама до конца наших отношений так и находилась немножко в состоянии обалдения. Хотя Збышек привозил ей польские журналы с обложками, на которых то я одна, то мы с ним. И она гордилась и радовалась.
В общем, наутро после застолья я вышла в гостиную, где сидели все мужчины с одинаковым выражением на лицах и одним вопросом, который даже я поняла с моим скудным тогда знанием польского: кто может сбегать? Потому что выпито все. И они решают, кто в состоянии сходить за спиртным. Никто не в состоянии. А я как раз летом была в гостях у Медеи Джапаридзе, потрясающей актрисы, для меня самой красивой женщины в мире, и нашла у нее книжку «Старая грузинская кухня» на русском языке, но с ять. И там прочитала про мацони. А у меня часто были проблемы с желудком, и я заинтересовалась, выписала разные рецепты с мацони. Даже в Польшу захватила маленький пузырек закваски, потому что подумала про праздники, застолья. И в Варшаве заквасила молоком. Збышек еще спросил:
— Что это?
— Сюрприз.
Я прочитала, почему во время грузинской свадьбы, которая длится не один день, никто не падает, не пьянеет, не дерется. Потому что тамада не только произносит тосты, но и ведет застолье, следит за соблюдением очередности: сначала подается определенная еда, потом определенная выпивка, потом мацони, потом танцы, песни…
И когда наутро никто не мог подняться, чтобы пойти за спиртным, я сказала: «Сейчас». И достала свой эликсир. А суп из мацони делается быстро. Надо немного риса, мацони и лук. И туда размешать сырое яйцо. Я сварила большую кастрюлю. Мама Збышека внимательно следила за всеми моими действиями. Она стояла, обхватив себя руками, и молчала. А я привезла в подарок хохлому — большую миску-ладью и деревянные ложки. Налила суп в миску, поставила ее на ковер, потому что стол уже убрали, раздала ложки и
Отъезд из Советского Союза
После Рождества я должна была вернуться в Москву. Играть в «Двух товарищах». Но начался буран, и мы застряли в варшавском аэропорту. Я позвонила Гончарову, он заявил: «Не верю». Но чтобы не отменять премьерный спектакль, сделал замену — ввел польскую девочку, которая училась на его курсе на режиссера. А он и в училище поставил «Двух товарищей» с ней в роли Тани. И зрителям Маяковки объявили, что в связи с нелетной погодой Ирина Печерникова застряла в Польше, у нее свадьба, поэтому играть будет польская артистка. И она сыграла два спектакля — я четыре дня сидела в аэропорту.
Потом начались репетиции в новых спектаклях. И на репетициях я вдруг поняла, что вместо того, чтобы готовиться к выходу на сцену, я в уме пишу письма Збышеку, причем, стараюсь с польскими словами. И в конце мая
— Андрей Александрович, отпустите с гастролей, у меня всего один спектакль.
— А я знаю, вы не вернетесь. Отпустить отпущу, потому что я все вижу. Но вы не вернетесь. Хотя потом все равно вернетесь, никуда не денетесь. И это больша-
— Выходит, вашей первой любви театр помешал, а первому браку нет? Как вы решились уйти из театра ради мужчины?
— Первый раз я была моложе. И почувствовала, что все равно уйду от этого человека.
— Иначе он подавил бы?
— Да. Он не дал бы мне жить в театре. А в театре особенно в молодом возрасте надо пожить.
— А уезжая к Збышеку…
— Я ехала только на летнее время, на отпуск. И была уверена, что вернусь в Москву к началу сезона.
