Два раза в год - в день рождения и в день смерти отца - в ноябре и в июне я с самого утра "заряжаюсь" по-особенному. Я стараюсь отменить на работе все важные дела, я прихожу домой раньше обычного. У меня уже заранее в холодильнике заготовлена бутылка водки. Я запираюсь в кухне, ставлю перед собой отцовский портрет, зажигаю свечу, достаю бутылку, и мы с отцом начинаем выпивать, закусывать и разговаривать, разговаривать, разговаривать... Дети в кухню не заглядывают - жена моя непременно их чем-то занимает. Она, честь ей и хвала, относится к моим ритуальным дням с полным пониманием и сочувствием...
Мы обо многом переговорили за те годы, что его нет. Мне кажется, я узнал его больше, чем за то время, когда мы с ним "контачили" физически. Но я также понял, что совершенно его не знаю, как это ни горько констатировать. Да, я, любящий, почитающий, боготворящий сын, не знаю своего отца. Не втискивается он в привычные рамки того, кого мы называем "отцом". Не вписывается. И предъявлять ему какие-то претензии по части того, что он мало со мной общался, недостаточно мною интересовался, совершенно нелепо. Он - другой. Он любил меня ПО-СВОЕМУ, горячо и искренне. Я был его сыном, но тоже ПО-СВОЕМУ... Требовать, чтобы он любил меня, как все отцы, чтобы он цацкался со мной, как все отцы, чтобы проверял мои уроки, чтобы читал мне нравоучения - столь же бессмысленно, как требовать от натурального англичанина, который кроме своего родного языка никакого другого языка не знает, общаться с вами исключительно по-русски, и не просто по-русски, а еще и по-тургеневски...
Я человек абсолютно материалистического склада, я хоронил своего отца, вернее, я хоронил лежащее в гробу его тело, облеченное в какой-то "чужой" костюм. Я понимал -отец УМЕР, это - объективная реальность, но до сих пор меня не покидает ощущение, что он играет в каком-то очередном турнире, где-то очень далеко, откуда сложно дать о себе знать, но не сегодня-завтра он "проклюнется", и я услышу его голос: "Как дела, Гусеныш?.. У меня? Спасибо, плохо. Стою на "минус один", но если выиграю последние восемь партий, буду иметь "плюс семь", что достаточно для второго места, так как у Карпова будет "плюс восемь"!"
Сейчас уже не так остро, а в первое время я чувствовал себя так, словно у меня отняли ногу... - я испытывал настоящие фантомные боли. И в душе у меня была абсолютная реальная пустота, объемное пространство, заполненное ранее моим отцом. В то время на наше с женой решение родить еще одного ребенка повлияло и это обстоятельство - как-то заполнить душевную пустоту. И родилась дочка. И назвали мы ее Мишель, а дома она проходит как Миша. Смотрю я на нее и вижу в ней отца, и все свои чувства по отношению к нему переношу на нее. То есть, выражаясь медицински, произошла некоторая компенсация...
У мамы с отцом свои особые взаимоотношения, в которые я никогда не пытался вникнуть. Когда папа женился на Геле и родилась Жанночка, я воспринял это спокойно, без эмоций: Геля - жена моего отца, Жанночка - моя родная сестра, мама моя - моя мама. С Гелей у меня с самого начала и по сей день прекрасные теплые отношения. Жанночка - по-прежнему моя единственная и любимая родная сестричка.
Мама, как всякая мама, считает, что она про мои взаимоотношения с отцом знает все. Однако есть период в моей жизни и в жизни отца, о котором она знает не слишком много... Это был период, когда все папины болячки разом заявили о себе.
Случилось это, по-моему, в 1989 году. То время для меня было тяжелое. Я брал дежурства в клинике почти каждый день. Просто денег не было... Да еще и каждую неделю кровь сдавал - донором подрабатывал. И вот как-то вечером на дежурство звонит Геля: отца срочно увезли в больницу с сильным желудочным кровотечением, практически без сознания...
Звоню в больницу и разговариваю с замечательным врачом и фантастическим человеком Иосифом Гейхманом, обожавшим и боготворившим папу. Он говорит: "Ситуация критическая, хотя на данный момент кровотечение прекратилось, но оно может возобновиться в любой момент..." Я - единственный дежурный врач на четыре отделения. Покинуть больницу не могу. Задача для сумасшедшего: или броситься к умирающему отцу, оставив на произвол судьбы больницу, или остаться в больнице с риском опоздать к отцу... Звоню постоянно. Отвечают: динамики никакой. Еле дожил до утра. Снова звоню. Отвечают: без изменений, без сознания. Хватаю такси, еду в реанимацию... Лежит человек. Вроде бы мой отец, и в то же время какой-то не очень-то и знакомый. Милая, родная личность, и в то же время не он... Землистого цвета лицо. Какие-то нервозные люди вокруг него бегают, и никто толком ничего не может сказать. Рядом Геля плачет. И все твердят одно и то же: желудочное кровотечение - будем советоваться, что делать... Вскоре зовет нас с Гелей к себе в кабинет Гейхман и говорит, а у самого глаза, полные слез: "Ребята, не хочу вас расстраивать. Вот рентгенограмма. На рентгенограмме - тумор. Опухоль". "Какая опухоль?! С чего опухоль?!" "А вот так, - говорит, - дичайшая опухоль свода желудка, из-за которой практически не видно пищевода... Значит, мы в свое время проморгали - это не дефект снимка..."
Решают класть на стол в экстренном порядке. Гейхман предупреждает, что такую операцию здоровому-то человеку сделать - все равно что трамваем переехать, а отец после такой кровопотери... Предлагаю себя в доноры, а они смотрят на мои исколотые руки и говорят, что не имеют права... Я кричу, угрожаю, требую, чтобы именно мою кровь отцу перелили, мол, у нас и группа одна, и резус-фактор... Они пошептались, положили меня на стол, взяли кровь, влили папе и повезли на операцию. А меня после такой кровоотдачи повело... Вывезли на балкончик в кресле... Посиди, кислороду поглотай...
И вот в первый раз в жизни стал я на этом балкончике молиться. Нет, не Богу. Отцу! "Ты всю жизнь над всеми подсмеивался, ты все всегда в шутку переводил... Молю тебя! Пошути и на этот раз! Сделай так, чтобы все онемели от удивления! Ты можешь!.." Бормочу, а сам думаю: какой юмор при таком кровотечении? Какие шутки при такой опухоли?! Потом спустился к лифту, стали мы с Гелей ждать конца операции... Появляется Гейхман, который всю операцию рядом с отцом простоял, и выражение лица у него, как у человека, который вдруг понял, что он - идиот. "Ничего, - говорит, - там нет... Никакой опухоли нет... Куда она подевалась, я не знаю... Есть только сильно эрозированная набухшая слизистая, кровоточит при малейшем прикосновении... Забили губкой, залили кровь, удерживаем давление..."
Папу отвезли в реанимацию, и, представьте себе, через некоторое время он начал подавать признаки жизни, лицо порозовело, в себя пришел...
"Ты чего, - говорит, - Гусеныш, здесь околачиваешься?" Через день-два все пошло на лад... Веселая получилась шутка... Тогда-то я всерьез подумал: "А папка мой - не от мира сего..."
Но впереди нас ждало еще одно нечто "веселое"... Отец начал садиться на кровати, читать газеты, журналы, кроссворды стали мы с ним разгадывать... По части кроссвордов ему не было равных. Но папа настолько еще был слаб, что разгадает четыре-пять слов и в дремоту сваливается... Прошло недели две. Возвращаюсь я после дежурства домой, дома меня приятель ждет с коньяком. Он из экспедиции вернулся... Сидим, коньяк "уговариваем". Не заметили, как стемнело. Вдруг звонок. А я боюсь поздних звонков, особенно ночных... В трубке Геля плачет: "Папа опять в больнице..." - "Что значит "опять"?" - "А ты же не знаешь - он сбежал из больницы". - "Как сбежал?!" - "Скучно, сказал, ему там стало. Он плащ свой на пижаму надел, тихонько такси вызвал и поехал домой. А лифт не работает. Он на третий этаж - пешком. Я оглянуться не успела, как он на радостях капустного рассола выпил. Опять таз крови... Только что увезли..." Кинул я в сумку оставшийся коньяк на всякий случай, схватил такси и - в больницу. Отец - опять белый, опять без сознания... В тот момент у меня даже мысль нехорошая промелькнула: "Ну, зачем так, папа? Ну, что ты все время смерть за нос дергаешь? Ну, нравятся тебе такие игры - играй... Но сделай хоть паузу - мы же тоже люди..."
И опять то же самое: кровь, переливание, проблемы... Опять поругался с анестезиологами, но уговорил их на мою кровь. И тут позволил себе определенную глупость, сущее мальчишество... "Что бы, - думаю, - моему отцу сейчас было приятно?"... Забежал в туалет, выпил коньяк и - лег на стол, берут у меня кровь и почти тут же отцу перекачивают... Вдруг смотрю - как в сказке про аленький цветочек: легкая розовинка сквозь кожу засветилась... Минут через пять-семь открыл он глаза, по сторонам повел и говорит, причем еле языком ворочает: "Гусь... Такое впечатление, как будто коньячку отведал..."
Может быть, это и случайное совпадение, но так было...
И опять отец пошел на поправку, ну, конечно, с нагноением швов и другими "талевскими радостями"... Каждый день возле него врачи... Вызвали главного гастроэнтеролога Латвии. Замминистра, профессор, совершенно замечательный дядька. Заходит он в реанимацию, а отец, как всегда, с "Кентом" во рту. Посмотрел на него профессор сурово и говорит: "А вот курить вам бросать никак нельзя". Отец потом сказал: "Этот меня лечить может... Все понимает..."
Только-только отец стал выкарабкиваться, и уже должны были его из реанимации в палату перевести, скоропостижно, прямо в больнице, умирает Гейхман. Тяжелейший инфаркт. Лежит буквально через стенку от отца. А у папы интуиция была фантастическая. Занервничал страшно. "Пусть, - говорит, - Иосиф зайдет ко мне". А как ему сказать, что Иосиф умер? "Срочно, - отвечают, - уехал домой... Завтра придет". Завтра опять нет Иосифа. "Заболел, - говорят отцу, - воспалением легких". Отец чуть ли не в истерику: "Скажите, что с Иосифом?" Пришлось накачать отца пантопоном и сказать... Он, по-моему, сутки после этого в прострации пролежал, но потом как-то целеустремленно пошел на поправку... Когда выписывали, пошутил: "Из-за вашей больницы совсем шахматы запустил..."
Но это было его последнее улучшение. Дальше тащило только вниз. Притормаживало и - опять вниз...
В следующий раз я увиделся с отцом только в Израиле. Я приехал в Израиль 30 января 1990 года, а уже через два дня отец оказался у нас в Натании. С Гелей и Жанночкой. Как игра воображения... Замечательный был, помню, вечер... Я сделал тогда много фотографий. Отец шутил, выпивал... Мы все смеялись, валяли дурака... Но, странное дело! Когда через несколько дней я проявил и отпечатал фотографии, то увидел, что со снимков на меня глядит совсем другой человек. Да, это он, Михаил Таль, мой отец, которого еще неделю назад я обнимал, целовал, ощущал физически, но в то же время и не он... Словно покинуло его что-то витальное, живое. Я вспомнил моего знакомого парапсихолога, который по фотографии мог определить, жив человек или мертв... Я показал снимки жене, и она сказала: "Слушай, нехорошо что-то с отцом..." Но я настолько не верил, или не хотел верить, что с отцом может произойти когда-нибудь самое страшное, что даже обругал Надю и сказал, что отец вечен и никогда с ним ничего плохого не будет. Хотя по дереву постучал...
Через некоторое время отец стал мне звонить... Нет, он и раньше звонил, но не чаще одного раза в два-три месяца. А тут зачастил, и мне стало от этого неспокойно. Наши отношения не были ортодоксальными. Эгоистическое отношение к отцу как к собственности сохранялось, пока я был маленьким. Мне хотелось, чтобы мы жили вместе, чтобы отец баловал меня и ходил со мной в театр и в зоопарк, как все "нормальные" отцы, но я приучил себя к тому, что это невозможно. И мне было очень обидно. Но после 14-15 лет обидные чувства как-то сами собой исчезли. Я вдруг понял, что частота "нормальных" отношений между отцом и сыном, в конце концов, не имеет существенного значения. Есть более важное ощущение: отец жив, отец здоров - он присутствует, он ЕСТЬ... Вот он позвонил:
- Гусевич, привет! Я в Риге. Как дела?
- Привет, папка! Сколько пробудешь?
- Недели две... А что - я тебе уже надоел?
- Не то слово... Завтра я у тебя... Или послезавтра...
И вот я примчался на улицу Горького.
- Гусь, не знаю, насколько ты поумнел, но подрос достаточно. Как дела?
- Нормально. А у тебя?
- Отлично! Нет одной почки, завалил турнир, потерял деньги! Остальное ужасно.
Еще несколько фраз, и он берет газеты, а я смотрю телевизор, сидя рядом с ним. И чувство, как у собаки, когда хозяин рядом. Пусть даже не гладит, но он рядом. Он ЕСТЬ. Не как выдающаяся личность двадцатого века, являющаяся моим отцом, а просто как мой отец... Кстати сказать, я всегда стеснялся величия моего отца и никогда не пользовался привилегиями сына выдающегося родителя. Когда меня спрашивали иногда, не сын ли я того самого Таля, всегда отвечал, что мы однофамильцы. Мне казалось, что если скажу, что мой отец - тот самый Таль, то стану получать незаслуженные авансы. Не знаю, как кому, а мне это всегда было неприятно...
Потому-то и неспокойно стало у меня на душе, когда он зачастил со звонками. При этом и тональность разговоров стала минорной. Он продолжал шутить (он не мог без этого), но шутки стали какими-то безнадежными... Как говорят, юмор висельника...
- Пап, как ты себя чувствуешь?
- Неважно... Зато абсцесс мой в прекрасной форме, гораздо лучше моей игры на турнире в Испании...
- Тебе надо приехать в Израиль и подлечиться.
- Гусь, я не араб, чтобы создавать Израилю дополнительную головную боль...
Продолжение следует...
