И раньше львиную долю денег съедала квартплата. А теперь, после смерти Розы, жить стало еще труднее. Появились большие излишки площади, за которые платили в тройном размере. В те годы кооперативного строительства не существовало; получить квартиру практически невозможно. Поэтому каждый метр — на вес золота. И бабушки решили «сдать» одно окно.
Денег на перегородку не было. Ограничились занавеской. Повернули шкаф боком, вбили в торец огромный гвоздь, и повесили занавеску — от шкафа до стены. Конечно, не до потолка. Ничего не видно, но все слышно. «Дверь» в занавеске «прорубили».
Говорят, когда-то шкафом была перегорожена комната Иосифа Бродского в питерской коммуналке. Однажды к Бродским пришли англичане. Переводчик никак не мог подобрать подходящее слово, чтобы охарактеризовать это жилье. Наконец сообразил: «Полторы комнаты».
Вскоре и жилец нашелся, девочка-студентка, Алла. Соседка встретила знакомого, который рассказал, что из Чистополя приезжает к нему племянница, поступать в институт. Общежития пока нет. Вот и ищет он временное пристанище, чтобы и не дорого, и близко от его дома. А он живет в Старопименовском...
Договорились, что дедушка зайдет вечером, познакомиться.
Мама открыла дверь и ахнула:
— Арий Давыдович! Вы!
Арий Давыдович Ротницкий, Арий-Колумбарий... Кто из редакционных работников не знал его! Должность траурная: в Литфонде руководил похоронами.
Личность, как и Борода, известнейшая. В книге «Легендарная Ордынка» Борис Ардов пишет, что, разговаривая, Ротницкий «машинально измерял фигуру собеседника, мысленно прикидывая, какого размера потребуется гроб». А однажды московская писательница заболела, и руководители Литфонда попросили Ротницкого навестить ее. Увидев Ария Давыдовича, женщина решила, что ее дела совсем плохи.
— Здравствуйте, Арий Давыдович, — смеялась мама. — Проходите, пожалуйста. Но у нас сегодня, к счастью, никто не умер...
Работал Ротницкий до глубокой старости. Писатели не отпускали: как будут умирать без своего благодетеля! И как жить будут? У Ротницкого всюду связи — и лекарство достанет, и в больницу устроит.
А уж в вопросах питания ему не было равных. Пайки, заказы, обеды... И это — в период дефицита! Понятно, что на него молились не только сами писатели, но и руководство творческого Союза.
Осенью 1934 года состоялся первый Всесоюзный съезд советских писателей. Ротницкий — многие называли его Лев Давыдович — сотрудник Организационного комитета, отвечающий за питание делегатов. Съезд проходил в Доме Союзов, а застолье — в ресторане, на улице Горького. Главное требование к меню — чтобы блюда были вкусными.
Арий Давыдович очень старался. И это заметили. Горький пригласил его в президиум съезда, публично поблагодарил. Потом Ария Давыдовича премировали «за образцовую отличную работу по питанию делегатов путевкой в Дом отдыха и лимитом на 300 рублей».
«Харч» был настолько хорош, что за несколько дней некоторые делегаты прибавили в весе. Встречая Ротницкого, улыбались-восторгались. Благодарили. Тут-то он и решил сохранить их слова в свой адрес для истории. Две тетрадочки школьные завел. Подходил к столику за обедом, тетрадочку раскрывал:
— Напишите, пожалуйста, ваше впечатление о питании!
Я видела эти тетрадки. Люди известнейшие! Вот несколько автографов.
Михаил Пришвин: «Вы меня накормили, и сытый я на съезде всему радовался».
Константин Тренев: «Желаю Вам, Арий Давыдович, всю жизнь так питаться, как Вы нас питали».
Бруно Ясенский: «Льву Давыдовичу, художнику в своей области, борцу за высокое качество».
Борис Лавренев: «Серьезной Вашей заботой о насыщении наших грешных утроб во время съезда Вы полностью реабилитировали имя-отчество, скомпромитированное Вашим тезкой. Хвала Вам и спасибо».
Видимо, речь шла о Троцком...
Исаак Бабель: «В очень радостном состоянии в день окончания съезда».
Понятно: в день окончания был огромнейший банкет.
Записи в тетрадочках Ротницкого оставили Пастернак и Фадеев, Маршак, Лидин, Леонов, Эренбург. Поистине, путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Впрочем, и к сердцу женщины.
Мариэтта Шагинян: «Сердечное спасибо дорогому Льву Давыдовичу за внимание к нашему брату-писателю».
Ольга Форш: «Выражаю свою благодарность не только за вкусное „меню“, но и за культурную беседу, его сопровождающую»...
В общем, писатели дорожили Ротницким. Все же ушел на пенсию. Всю жизнь занимаясь похоронными делами, видимо, решил не спешить в мир иной: дожил до 97 лет.
Его преемником в Литфонде стал Лев Наумович Качер. В феврале 1992 года Лилия Беляева, мой автор, подарила книгу «Спецпохороны в полночь»:
Елене Мушкиной... И вообще — с самыми лучшими пожеланиями.
У книги два автора: Лилия Беляева и Лев Качер. Конечно, там немало слов о Ротницком.
Арий Давыдович часто заходил к нам, навещал Аллу. Розовощекий, с ухоженной бородкой, весь какой-то аккуратный. Часы карманные, на цепочке... Однажды обратил внимание на фотографию Гольденвейзера на стене:
— А у меня в комнате висит фотография Льва Толстого. Он подарил ее мне в 1907 году, в Ясной Поляне.
— Так ведь и Гольденвейзер ездил в Ясную Поляну, к Толстому, — обрадовалась Катя. — Только годом раньше, в
Арий Давыдович — из Тулы. Был членом детской комиссии. Создал в городе библиотечный фонд, который так и назывался: «Фонд Ротницкого». Кто-то предложил повезти в гости к Толстому ребятишек. Нагрянуть без приглашения нельзя: Льву Николаевичу уже под восемьдесят...
— Мне поручили написать письмо, — рассказывал Ротницкий. — Долго думали, как обратиться. Наконец, решили: «Душевноуважаемый Лев Николаевич!»
— Как?!
— Душевноуважаемый... Текст письма я не забыл: «Руководители комиссии детских развлечений в Туле желают устроить прогулку детям к вам в Ясные Поляны, а потому почтительнейше Вас прошу, не найдете ли возможность сообщить, будем ли мы у Вас желанными гостьми и не доставим ли мы своим присутствием Вам беспокойства». Я подписал: «Преданный Вам Ротницкий».
Получили согласие. Отправились 26 июня. Было очень жарко. В аллею Яснополянского сада вошли примерно в 10 часов утра. Лев Николаевич был на веранде. Удивился, что приехало так много детей — около тысячи... Я объяснил, что были и еще желающие...
Малыши захотели искупаться. До реки Воронок — версты три. Я сказал, что нельзя, а Толстой вдруг разрешил. Взял большую белую шляпу с полями и пошел с нами. Все были рады. Правда, когда ребята стали нырять, он испугался.
Чай пили из самоваров. Семь самоваров поставили, самый большой — на десять ведер. Пили по очереди. Потом подсчитали: выпито 60 ведер чаю. Перед отъездом детям раздали гостинцы.
Несколько раз Лев Николаевич спрашивал, что же это такое, наша комиссия? Но поговорить не удалось. И он пригласил меня приехать еще раз.
Арий Давыдович решил не откладывать.
Софья Андреевна встретила его радушно, сказала, что Лев Николаевич работает, а у них правило: не отвлекать: «Скоро обед. Вы гость Льва Николаевича, значит, за столом будете сидеть справа от него».
Наконец, появился Толстой. Узнал Ротницкого, спросил, как дети доехали. Тут уж Ротницкий подробно рассказал о своей комиссии «детских развлечений». Она была создана при Тульском отделе «Общества охранения народного здравия».
Оказывается, в тот приезд детей Толстой речь для них приготовил, даже записал в дневнике. Но все так спешили...
— Прощаясь, — сказал Ротницкий, — он дал мне свою фотографию. И текст той речи.
— Тоже помните?
— К сожалению, нет. Но дома текст есть. В следующий раз принесу.
Не забыл, принес. Даже переписал, чтобы нам оставить:
«Хотелось бы ожидаемым детям сказать вот что. Дети, любите друг друга!.. И если вы ждете от меня, чтобы я что-нибудь сказал Вам, то я ничего не могу сказать от себя и повторю только: „Любите друг друга!“... Исполняй люди эти слова, только старайся люди отучаться от всего того, что противно любви: от ссор, зависти, брани, осуждения и всяких недобрых чувств к братьям — и всем бы было хорошо и радостно жить на свете».
Арий Давыдович уверял, что эта речь Толстого нигде не публиковалась.
— Жаль, — вздохнула я. — А то показала бы ее Шкодкиной, пусть почитает. Недобрые чувства — по ее части.
***
В те дни я, внештатный корреспондент газеты «Московский комсомолец», сражалась за справедливость. Мама поддерживала:
— Не расстраивайся. Журналистика — профессия сложная...
— Но первая статья!
— Что ж, боевое крещенье. Ты же права. А потому борись!
Статью эту я запомнила на всю жизнь. Первая — она едва не стала последней... Большой материал о работе с трудными подростками. Почему-то выбрала Тимирязевский район Москвы. Десятки раз встречалась с учителями, с родителями, работниками милиции. И конечно, с заведующей роно Шкодкиной. Покритиковала ее в статье немножко...
В день выхода номера купила огромный торт, и бегом — в редакцию.
— Срочно к Флеровскому!
Алексей Иванович, заместитель главного редактора, спокоен, корректен:
— Вы, когда работали над статьей, к Шкодкиной приходили? Разговаривали с ней?
— Конечно.
— А она звонила, говорит, вы у нее не были.
— ???
Через несколько дней снова вызывает:
— Шкодкина опять звонила...
Силы неравные: внештатная девчонка и член Бюро райкома партии, заведующая роно...
Мудрый человек был Леша Флеровский. Понял: лучше один раз увидеть, чем сто услышать.
— Поехали. На очную ставку.
Едем на редакционной машине. Флеровский внимательно следит, правильно ли я указываю дорогу, уверенно ли поднимаюсь по лестнице, в какой коридор сворачиваю.
Заведующая роно встает из-за стола, любезно улыбается Флеровскому, протягивает руку.
— А мы с Вами знакомы, — говорю я.
Улыбки как не бывало.
— Вижу вас впервые.
Комната поплыла перед глазами. А Флеровский смотрит, слушает, на ус мотает...
И все же Бог есть! Неожиданно в подсознании всплыло алиби. Неделю назад, когда я была здесь в последний раз, позвонил директор какой-то школы. Разговор был долгим, на высоких тонах: заведующая упрекала, что ремонт задерживается. Я невольно слушала. Запомнила фамилию директора!
— Что ж, — говорю, — позвоним ему, спросим, был ли такой разговор...
Сразу засуетилась, сказала, что опаздывает, что мы еще вернемся к статье. Так визит и закончился. Конечно, Флеровский все понял.
— Доведи дело до конца, — настаивала мама. — Ты же права!
И я перешла в наступление. Каждый день просила Флеровского позвонить в роно. У Шкодкиной новая версия:
— Кажется, с корреспондентом я все-таки разговаривала... Но не лично, а по телефону. Это тоже нехорошо.
— Алексей Иванович, но как же тогда мне удалось услышать разговор с директором школы! Пожалуйста, выведите ее на чистую воду!
Нет, спустил на тормозах. Я в его глазах была реабилитирована; с ней связываться не захотел.
А я все думаю: если бы не позвонил при мне тот директор школы? Если бы не запомнила я его фамилию?..
