И, чтобы несколько сгладить минорный настрой при воспоминании об этих печальных утратах, не могу не сказать несколько слов об одном человеке — ныне, слава Богу, здравствующем, и не просто здравствующем, а заряжающим всех, кто его знает, неиссякаемым зарядом жизненной энергии и оптимизма. Речь идет о моем старом друге и коллеге, враче и поэте Викторе Романовиче Максимове. Если пытаться охарактеризовать его одним словом, лучше всего, на мой взгляд, к нему подходит определение «блестящий».
Виктор Максимов — блестящий специалист, врач-скоропомощник высочайшей квалификации. Он же — блестящий литератор, поэт, на стихи которого пишут песни такие известные композиторы, как Александр Морозов, Владимир Поляков, а исполняют такие звезды как Эдита Пьеха, Вахтанг Кикабидзе. Он же — блестящий, остроумный собеседник, сыплющий афоризмами и эпиграммами порой несколько даже рискованного свойства...
Когда-то нас вместе с ним назначили заместителями главного врача Скорой помощи, причем это произошло буквально в один и тот же день! Считаю этот факт в известной степени символичным, так как даже после того, как Максимов покинул Службу 03, мы с ним остаемся добрыми друзьями и по сей день. Но, по правде говоря, его острого язычка побаиваются многие. С другой стороны, однажды его хлесткая эпиграмма на тему «Кстати, о пернатых...» (которую я, приличия ради, просто не рискну здесь привести)*, способствовала, как ни странно, образованию... новой счастливой семьи. А именно, благодаря острому словцу Максимова наш с ним шеф, главный врач Скорой помощи Н. М. Каверин обратил свое внимание на некую очаровательную девушку, на которой вскорости и женился.
Но жизнь сложилась так, что Максимов перешел на службу в Управление делами Президента России, где занимается опять-таки вопросами Скорой помощи, И там уже, будучи, видимо, не таким загруженным, как прежде, он начал писать по-настоящему. А недавно, к нашему искреннему восхищению, выпустил свой первый сборник стихов. Вот что говорится в предисловии об его авторе:
У Максимова две любви, две страсти, два призвания — Медицина и Поэзия. Многие годы он был врачом Скорой помощи. Эта работа, требующая подчас предельного напряжения, собранности, и, если хотите, мужества, как нельзя лучше соответствует его натуре. В клинике, с ее размеренным, раз и навсегда установленным распорядком, он бы, кажется, заскучал. На Скорой же все пришлось ему по сердцу — ибо она в чем-то сродни отважной, честной и стойкой службе русского гусара!
И как мне думается, никто лучше него не выразил в стихотворных строках, всю суть Скорой помощи. Свидетельством тому — стихотворение Максимова, являющееся, на мой взгляд, истинным гимном нашей Службы:
Ноль три
03 звонят, когда случается беда,
И мы спешим на зов о помощи всегда,
Мигают ярко синим цветом маяки,
А на 03 — не прекращаются звонки.
Нам путь(дорогу уступают, но не все.
И мы летим порой по встречной полосе.
За жизнь других идем осознанно на риск,
И только слышен тормозов тревожный визг.
И в мороз, и в зной, и в слякотную полночь,
В час любой с зари и до зари
К вам спешит на вызов, к вам спешит на помощь
Служба беспокойная — 03.
Встречают нас кто молчаливо, кто с мольбой.
С недугом, с болью мы опять вступаем в бой.
Мы видим слезы, видим горе, видим смерть,
Работа Скорой — непростая круговерть.
Дежурство кончится, и тяжесть сбросить с плеч,
И можно было бы себя и поберечь.
Но жить без Скорой мы не можем даже дня,
Она судьба и для тебя и для меня.
И в мороз, и в зной, и в слякотную полночь,
В час любой с зари и до зари
К вам спешит на вызов, к вам спешит на помощь
Служба беспокойная — 03...
Скажу прямо, с точки зрения профессионала всё здесь явлено предельно выразительно, рельефно и правдиво. И я немало горжусь тем, что Скорая породила в лице моего друга и коллеги Вити Максимова своего собственного замечательного поэта, летописца наших трудных будней!
Естественно, за долгие годы работы в Скорой помощи жизнь сводила меня с таким количеством ярких, замечательных, выдающихся личностей, что для одного лишь их перечисления потребовалась бы, вероятно, специальная глава. Вот почему я просто не в состоянии на страницах этой книги воздать им всем должное, подробно описав моменты наших встреч...
* Текст приводится сугубо по филологическим основаниям. Уникальное культурологическое явление — русская частушка, здесь впервые наряду с классическим типажом включает еврейский персонаж, вместе они образуют функциональный, жизнеутверждающий симбиоз. — Прим. редактора
Как у нашего Арона
На ..ю сидит ворона.
Как ворона запоёт,
У Арона ..й встаёт
То же ужасное, одиозное слово «был» приходится теперь мне употреблять, вспоминая и о моем давнем закадычном друге, выдающемся отечественном писателе и драматурге Григории Горине.
Молодой, врач Гриша Горин после окончания мединститута пять лет отработал на 20й подстанции Скорой помощи, в Люблино. Мы с ним дружили и во время совместной работы. Но по-настоящему сдружились уже после того, как он стал знаменитым писателем.
Думаю, кое-какие сюжеты для своих произведений он мог почерпнуть и из своей скоропомощной практики, где порой случаются поистине анекдотические эпизоды. Так, он любил вспоминать, как однажды приехал по вызову в семью одного старого еврея, сын которого был женат на русской девушке. У старичка разболелся живот.
Подхожу я, рассказывает Гриша, начинаю, его ощупывать, пальпировать, и определяю, что ничего страшного нет. В этот момент старик вдруг говорит:
— Скажите, доктор, отчего у меня эта боль в животе?
— Ну, причины могут быть разные, — пожимает плечами Гриша. — Может быть, вам диету надо соблюдать.
— Скажите, а от мацы это может быть? — не отстает больной.
— Да нет, конечно! — удивляется Григорий. — С чего вы взяли? И тут этот старый еврей, мигом забыв о своих болях, чуть ли не с кулаками набрасывается на молодую невестку:
— Вот тебе, стерва! Слышала, что доктор говорит? А ты мне всё — маца, маца, маца!..
Помню, сколько бы Гриша ни рассказывал нам этот анекдот из жизни, мы хохотали до слез.
Помню также и его рассказ о случае с одной юной девицей, занимавшейся мастурбацией, с риском для собственной жизни. А именно, она додумалась втиснуть себе во влагалище… обыкновенную электрическую лампочку — да так, что эта лампочка в итоге лопнула и разорвалась на мелкие осколки! Пришлось вызывать Скорую. Гриша, по его словам, увидев это, поначалу страшно перепугался и не знал, что делать. Но потом отвез не в меру сексуальную девицу в клинику, где и сдал с рук на руки хирургам-гинекологам.
К слову, когда-то в Институте имени Склифософского был даже специальный Музей инородных тел, извлеченных хирургами из человеческого организма. Чего там только не было! По сравнению с некоторыми, мягко выражаясь, фалло-имитаторами в виде бутылок от шампанского та самая лампочка выглядела, право же, не столь уж и страшно…
Но — вернемся к Грише Горину. Всякий раз, когда мы с ним встречались, он с большим теплом вспоминал о годах, отданных Скорой помощи.
А однажды нам даже случилось лететь вместе в Америку. Я вылетал к дочери и зятю в Калифорнию и стоял в очереди на регистрацию, И вижу — в той же очереди стоит и Гриша! Подхожу к нему, здороваемся.
— Ты куда? — спрашиваю.
— Я в Сан-Франциско.
— И я в Сан-Франциско. Вот здорово! Одним и тем же рейсом!
Как выяснилось, Гриша тогда летел на празднование девяностолетнего юбилея своего отца, живущего в Америке. Но не успели мы с ним сказать и пару фраз, как вдруг по громкой связи объявляют о задержке нашего рейса не более и не менее, как на восемь часов. Что было делать? Отправляемся в буфет. Ну, Горин есть Горин, личность узнаваемая, знаменитая. Сидящие за столиками люди начали с таким энтузиазмом просить Гришу составить им компанию, что он отказывать не стал. И я, естественно, от него ни на шаг… Так что, в итоге время провели мы очень весело, хотя Гриша был человеком практически непьющим (правда, много курил). И потом, уже в салоне лайнера, все двенадцать часов лету с упоением вспоминали минувшие дни…
Надо сказать, мы никогда не забывали о нашем знаменитом сослуживце и всегда приглашали его на свои праздники. Так, помню, Гриша пришел к нам на 80-летний юбилей, подарил мне свою последнюю по времени книгу, но тут же, извинившись, куда-то умчался по срочным делам. Сам же он, в свою очередь, приглашал меня на все свои премьеры и в Ленком, и в Театр Сатиры, и в Дом кино. Помню, с каким нетерпением все мы, его друзья, ждали премьерного спектакля в Ленкоме по его пьесе «Шут Балакирев», до которого Гриша, увы, не дожил.
И с ним же связано одно из самых тяжелых переживаний моей жизни, в котором боль утраты соседствует с чувством некоторой моей вины. Я говорю «некоторой», так как, конечно же, не всё было в моей власти. И все же, все же… Рана в моем сердце не утихает и по сей день.
А происходило следующее. Оказывается, у Горина давно начались нелады с сердечно-сосудистой системой, но сам он об этом никогда никому не говорил, не придавая, очевидно, этому особого значения.
И вот однажды он звонит мне в половине двенадцатого ночи:
— Игорь, извини за беспокойство, но что-то я себя неважно чувствую. Только что приехал из Новгорода, где у меня все это и началось.
Я спрашиваю:
— Что именно?
— Ну точный диагноз я знать не могу, хотя я и сам как-никак врач. Но вещи достаточно неприятные — что-то щемит в области сердца, сильные боли за грудиной… Мне там сразу же сделали кардиограмму по методу Холтера, — ты знаешь, о чем речь — но, правда, ничего серьезного не обнаружили. Я и подумал, это всё — невралгия, ерунда. Но вот приехал, и опять у меня сердце защемило — да так, что просто не вздохнуть!… Уж не стенокардия ли? Как ты считаешь?
Я говорю:
— Ты лучше других понимаешь, что вообще-то впервые возникшая стенокардия уже является абсолютным показателем для срочной госпитализации. Поэтому сделаем так. Я сейчас же пришлю к тебе нашу инфарктную бригаду, а ты лежи и не вставай.
Бригада Скорой помощи мчится на Ленинградский проспект, дом 60, где тогда жил Гриша со своей женой Любой. Тут же делаем Горину ЭКГ. И что же? Снова подтверждается диагноз на основе ЭКГ, сделанной в Новгороде — никаких серьезных отклонений от нормы. Казалось бы, — о чем тревожиться? Но что-то меня изнутри беспокоило, и я, подчиняясь этому подсознательному импульсу, все же начал уговаривать Гришу лечь в больницу:
— Ты же сам знаешь, как врач, что ЭКГ — это еще не последняя инстанция, бывают исключения из правил. Мало ли что?
На что он отвечает:
— С какой стати мне на ночь глядя куда-то ехать? Тем более, что и ЭКГ нормальная, и чувствую я себя сейчас уже намного лучше, болей никаких нет.
И тут я, увы, дрогнул, проявил слабинку:
— Ну ладно, оставайся дома. Но с одним условием — не вставать до утра. И завтра я тебя в любом случае отвезу в Кардиоцентр.
Проходит ночь. А утром мне звонит взволнованная жена Гриши:
— Грише снова стало очень плохо! Что делать?
Я, не медля ни секунды, посылаю к Горину всё ту же врачебную бригаду. И на этот раз ЭКГ дает картину обширнейшего инфаркта миокарда, плюс кардиогенный шок, плюс низкое давление и все в том же духе…
Но наши скоропомощники, надо отдать им должное, не из тех, кто теряет присутствие духа. Они так просто не сдаются. И они сделали всё от них зависящее, чтобы вытащить Гришу из этой, казалось бы, безнадежной ситуации.
Тут же было решено отвезти его в Боткинскую больницу, так как она располагалась буквально через дорогу. Гриша в этот момент уже лежал на носилках, которые вот-вот должны были внести в нашу машину. Вдруг он говорит:
— Ребята, что-то у меня голова кружится…
И тут же умер.
В итоге выяснилось, что причиной смерти стал действительно инфаркт. Вот почему я до конца дней своих буду сожалеть о том, что силой не отвез, его тогда в больницу, несмотря на его нежелание ехать. Конечно, всякое могло бы быть. Возможно, даже это бы не помогло. Но вероятно, на душе у меня не было бы такого давящего чувства вины…
И вот что у нас получилось в итоге. Сам Юрий Никулин на протяжении всего праздничного шоу сидел, как известно, наверху на своего рода царском троне. Подарки, цветы и все тому подобное поздравляющие складывала к его ногам, где сидел один из его внуков. А его жена Татьяна Николаевна и сын Максим сидели по бокам. Я это говорю к. тому, что мне в нашем аттракционе предстояло выступить в качестве атлета-бегуна, взбегающего наверх к виновнику торжества...
1988 г. С Джесси
Но перед этим происходит самое эффектное. Как и было задумано, в полной темноте на арену врывается машина Скорой помощи с сиренами и мигалками. Из неё выходит доктор Элькис собственной персоной в элегантном костюме, с огромным букетом роз. А следом за ним из машины выпархивают шесть очаровательных, медсестричек. в сногсшибательных, белых мини-халатиках и с ногами прямо от ушей. Словом, зрелище — закачаешься!.. Все мы выстраиваемся в каре, и в это время звучит голос ведущего (по цирковому — шпрехшталмейстера):
— Дорогой Юрий Владимирович! Вас поздравляет главный врач московской Скорой помощи Игорь Семёнович Элькис, который в свое время тридцать шесть лет отработал на Скорой вместе с вашей мамой Лидией Ивановной Никулиной!
Публика, естественно, аплодирует, звучит туш. И тут я начинаю свой стремительный забег наверх. Чего мне это стоило, лучше и не вспоминать... Причем самым главным для меня в этот момент было сохранить элементарное равновесие. Дело в том, что к трону Никулина была проложена снизу некая лестница-времянка, довольно-таки хлипкая на вид. Это я испытал уже во время репетиций, когда, пробуя взбегать наверх, чуть было пару раз не загремел с ходящих ходуном ступенек. Гнеушеву я заявил уже тогда:
— Ты что со мной делаешь, Валентин? А если я грохнусь с этой твоей лестницы прямо во время представления?
— Так это же и замечательно! — довольно ухмыляется Гнеушев. — Представляешь, какая прелесть? Главный врач Скорой помощи скачет вверх по лестнице с букетом роз... И вдруг как ё....ся на всем скаку! Великолепно! Перелом ноги обеспечен как минимум. Все зри тели орут: Скорую, Скорую! — А чего её звать, когда она вот уже, на месте? Ты, значит, лежишь, из Скорой вылезают фельдшеры, кладут тебя на носилки и уносят под гром аплодисментов. И твоя Скорая под вой сирены вылетает с арены вместе с тобой!
Я говорю:
— Ну, ты и сукин сын. Назло не упаду!
Кстати, с Валей мы после всего этого крепко подружились, он — мужик, что надо.
А у меня тогда прошло все достаточно гладко — и мое эффектное появление в цирке, и поздравление Никулина от лица Службы 03...
Но вот, что касается репетиционных травм, то, как ни странно, на праздновании действительно присутствовал человек, выступавший... со сломанной ногой. И был это ни кто иной, как сам мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков! А дело было так.
Оказывается, Лужков должен был во время циркового шоу прыгать из-под купола на парашюте... Но во время репетиции, неудачно приземлившись, сломал себе ногу. И потому практически всё время находился на арене с наложенной на место перелома специальной вакуумной шиной. Но, насколько мне известно, режиссеры представления сумели обыграть и этот факт — а именно, что у Лужкова это была не простая, а... «бриллиантовая» нога! Словом, шуток и розыгрышей было не счесть, все повеселились от души.
Надо сказать, что кроме той машины Скорой помощи, что въезжала на арену, у нас была припасена для Никулина еще и другая точно такая же машина, правда, значительно меньше в размерах. А точнее — сувенирная. Вещь, между прочим, достаточно дорогая, изготовленная умельцами из большого куска горного стекла: своего рода параллелепипед, внутри которого светилось изображение машины Скорой помощи, выгравированное лазером.
И вот, когда в числе шестисот (!) приглашенных на юбилейный банкет гостей мы с моим заместителем Раисой Васильевной Гуляевой приехали в ресторан Метрополь, там мы за праздничным столом и вручили Юрию Владимировичу наш фирменный сувенир.
На что стоявший рядом с юбиляром Юрий Михайлович Лужков отреагировал следующим образом:
— А ну-ка, дайте посмотреть, что они дарят? А, понятно. Кстати, единственный раз, когда Скорая приехала вовремя.
Но шутки шутками, а сувенир наш, судя по всему, произвел на собравшихся большое впечатление. Тем более, что это были сплошь одни прославленные звезды — Марк Захаров, Иосиф Кобзон, Геннадий Хазанов, Григорий Горин. Всё это — люди, с которыми меня связывали либо знакомство, либо давние дружеские отношения. Но о них — в свое время.
Что же касается самого Юрий Никулин, этот юбилей, к сожалению, оказался в его жизни последним. Диабет дал осложнение на сердце. Ему, естественно, сделали коронарографию, которая показала, что необходима срочная операция. Он был помещен в один из самых, внушительных кардиологических центров страны, где им, не медля, занялись наши лучшие специалисты... Но операция, увы, уже не могла ничего изменить. И великий артист ушел из жизни, если мне не изменяет память, в возрасте семидесяти шести лет. Но воспоминания о нем, конечно же, останутся в моем сердце навсегда...
И, безусловно, апогеем, вершиной этого удивительного никулинского карнавала жизни стало торжественное празднование его 75-летнего юбилея в Цирке на Цветном бульваре, носящем ныне имя Юрия Никулина. Когда я услышал о том, что готовится что-то совершенно грандиозное и эпохальное, я, конечно же, не мог не позвонить ему с вполне конкретным предположением:
— Юрий Владимирович, вы настолько связаны по жизни с нашей Скорой помощью, что было бы несправедливо, если бы Скорая помощь вас не поздравила публично.
Он отвечает:
— Игорек, милый, конечно же, я тебя приглашу персонально. И на торжественную часть и на банкет в Метрополе.
Я говорю:
— Спасибо большое, но я не об этом. Для нас — большая честь, что ваша мама отработала у нас без малого сорок лет…
К слову, ни один юбилей Службы 03 не проходил без участия Юрия Никулина. Он был у нас и на 50-летнем юбилее Скорой помощи, и на 60-летнем… И всегда произносил практически один и тот же тост:
— Дорогие мои, спасибо вам от всего сердца за вашу работу! Уж я-то как никто знаю, чего это стоит и как это тяжело…
В данном же случае он посоветовал мне следующее:
— Ну, если уж ты хочешь быть на моем юбилее не только в качестве гостя, а задумал выступить в программе, тебе придется обратиться к нашему главному режиссеру Вале Гнеушеву. Наслышан, небось, о нем?
Тут мне пришлось чуть призадуматься, ибо по тем временам Валентин Гнеушев был, может быть, самым большим оригиналом в Москве, о котором ходили самые разноречивые слухи.
Так, говорят, он имел обыкновение со своей неизменной сигарой в зубах скакать верхом на лошади по изумленному Цветному бульвару, приводя в смятение всех его обитателей и случайных прохожих. А если кто-то пытался выражать недовольство, Гнеушев в полном соответствии со своей фамилией обкладывал прохожего таким отборным русским матом, что бедняга уже и не знал, куда бежать!
И вот к этому-то грозному Гнеушеву мне и предстояло обратиться со своими предложениями. Но, так как всё равно деваться некуда, звоню ему, готовый ко всему. И вот что звучит мне в ответ:
— Какая, на х.., Скорая помощь? Тут вся Москва раком стоит, все рвутся поздравить Никулина!
А дальше — нечто уже нечленораздельное, какой-то тигриный рык.
Я говорю:
— Минуточку. А знаете ли вы о том, что мать Никулина 36 лет отработала у нас диспетчером?
Гнеушев тут же прекратил орать:
— И что?
— А то, что у меня есть идея великолепного циркового аттракциона. Представьте себе, что на арене гаснет свет. И тут на нее с сиреной и мигалками влетает машина Скорой помощи! Зрители в шоке — что стряслось? А дальше происходит вот что…
Гнеушев, надо отдать ему должное, мгновенно сменяет гнев на милость:
— А что, в этом что-то есть. Это может стать гэгом! Знаете, приезжайте-ка вы к нам сюда, мы сядем и обсудим все подробно.
Но, дабы логично завершить эту главу, посвященную творческим людям, признаюсь, что и на моем родословном древе имеются весьма внушительные творческие ветви — такие, как, к примеру, моя любимая родственница Аллочка Сурикова — знаменитый кинорежиссер, мастер эксцентрического жанра, признанный классик отечественной кинокомедии. Достаточно вспомнить хотя бы такие ее фильмы, как «Человек с бульвара Капуцинов», «Московские каникулы»...
К слову, может быть, мало кому известно, что именно Аллочке принадлежала в свое время блестящая идея создания детского юмористического киножурнала Ералаш, который теперь так процветает под руководством Бориса Грачевского...
Какова же степень нашего с ней родства? Отец Аллы Ильиничны был двоюродным братом моей мамы. Соответственно, мы с Аллочкой — троюродные брат и сестра. Я ее знаю, к сожалению, не с детства, так как она жила тогда не в Москве, а в Киеве. Там же она вышла замуж за товарища Сурикова (коего я не имел чести знать) и переехала в Москву, где и началась ее блистательная творческая карьера. Теперь Алла замужем уже за другим человеком, у нее дочка от первого брака, два внука...
Мне, не скрою, очень приятно, что Аллочка всегда приглашает меня на премьеры своих новых фильмов. Кстати, в титрах нескольких ее фильмов выражается благодарность главному врачу Скорой помощи И. Элькису за содействие в проведении съемок. Известно ведь, что почти все фильмы Аллы — искрометные эксцентрические комедии с обилием всевозможных рискованных трюков, где требуется мастерство каскадеров. Естественно, что при этом всегда должна дежурить бригада Скорой помощи, — мало ли что...
Но и вне этого у нас с Аллочкой — самые теплые родственные отношения. К сожалению, по причине своей занятости я не смог не так давно побывать на ее юбилее, но, надеюсь, она на меня не обиделась.
Таким образом, вполне возможно, что и во мне, хотя я вроде бы и не отношусь впрямую к разряду так называемой художественной элиты, присутствуют кое-какие творческие гены. Ведь творчество — понятие слишком многообразное, чтобы его можно было втиснуть в какие-то однозначные рамки. Это — как счастье, которое каждый понимает по-своему...
Медицина — странная страна! Поди определи с первого взгляда, что в ней от науки, что от искусства и что от повседневного рутинного ремесленничества. Да и как может быть иначе, если ее объектом является такой в высшей степени сложный феномен как Человек? А если конкретно — человеческий организм во всей его непредсказуемости и парадоксальности. Никто не может знать, на что способен человек, где лежит предел его физических и умственных возможностей.
Вот почему, по моему мнению, основной, составляющей нашей профессии является все-таки Творчество в союзе с Наукой. Бывает, ни один самый точнейший медицинский прибор не в состоянии соперничать с мгновенным подсознательным прозрением, озаряющим опытного, знающего врача в момент постановки диагноза. А проще говоря, хороший врач — скорее в своем роде художник, человек творчества, чем какой-нибудь до отказа напичканный эрудицией педант от науки.
Но это, повторяю — только мое личное мнение, может быть, спорное, с которым не все согласятся...
В защиту своей позиции еще раз могу привести сколько угодно примеров того, как люди, изначально посвятившие себя искусству врачевания, становились выдающимися представителями так называемых изящных искусств, в том числе литературы. И Чехов, и Булгаков, и Аксенов, и Арканов, и Розенбаум — все они были до своего второго рождения профессиональными врачами. А Григорий Горин и Александр Розенбаум — еще и представителями славного сообщества скоропомощников!
На московской Скорой помощи когда-то работали и знаменитый наш актер и режиссер Александр Калягин и одаренный артист Театра Сатиры Борис Кумаритов...
А многие ли, скажем, знают о том, какое трепетное отношение к Скорой помощи было всю жизнь у прославленного, легендарного Юрия Никулина? И вовсе не потому, как может кое-кто подумать, что наша Скорая спасла ему когда-то жизнь или что-нибудь в этом роде. На самом же деле, Юрий Владимирович так любил Службу 03 потому, что на ней он практически просто вырос!
Всё дело в том, что его мама, Лидия Ивановна Никулина, 36 лет проработала на «Скорой помощи» в качестве диспетчера. Естественно, что маленький Юра то и дело забегал на службу к маме, тем более, что Никулины жили где-то неподалеку, в районе Трубных улиц.
Меня с ним познакомил в свое время наш тогдашний главный врач Николай Михайлович Каверин — к слову, сам по себе человек необычайной творческой одаренности. Надо было видеть, с каким потрясающим режиссерским мастерством он овладевал вниманием аудитории, как виртуозно управлял огромным многоступенчатым механизмом Службы 03. Надеюсь, что кое-чему у него в этом смысле научился и я, будучи одним из его заместителей...
Итак, в один прекрасный день Н. М. Каверин пригласил меня в свой кабинет и представил — со свойственным ему радушием:
— Вот, Юрий Владимирович, знакомьтесь — это мой зам Игорь Семёнович Элькис, еще молодой, но подающий очень большие надежды.
Я, признаюсь, засмущался — ведь передо мной стоял сам Юрий Никулин! Но он, крепко пожав мне руку, сказал всего лишь:
— Очень рад. Надеюсь, мы будем дружить.
Что меня больше всего в нем тогда поразило — это его необыкновенная простота в общении. Ни малейшего налета звёздности, напыщенности и всего того, чем так грешит наша богемная элита...
И, как оказалось, я не ошибся. Юрий Владимирович оказался и в самом деле очень добрым, душевным, отзывчивым человеком.
Будучи отнюдь не богатырского здоровья, он никогда не заводил речи о себе, заботясь только о других. Раздается, бывало, звонок, в трубке — его неповторимый голос:
— Доктор, милый! Это тебя Никулин беспокоит (то, что он называл меня всегда на «ты», чрезвычайно льстило моему самолюбию — при том, что сам я весьма щепетилен в подобных вопросах), — тут, знаешь ли, такое дело, жена Карандаша — глубокая старушка, очень плохо себя чувствует. Нельзя ли куда-нибудь ее устроить, чтобы немножко подлечить?
Или:
— Есть тут у нас один коверный, рыжий клоун, старенький уже. Нельзя ли чем-нибудь ему помочь? Может быть, в госпиталь какой-нибудь устроить, подлечить...
Мы со своей стороны, естественно, старались помочь, как могли. И всякий раз я задавал ему один и тот же вопрос:
— Юрий Владимирович, а как вы сами себя чувствуете?
Он, как правило, отшучивался или отнекивался, переводя разговор на что-нибудь другое. А между тем, сам долгие годы страдал от диабета, который чреват очень большими осложнениями — в частности, на сердце. Но об этом он предпочитал не упоминать:
— Ну что ж, если прижмет, к вам первому и обращусь. А к кому же еще?
За всем этим невольно забывалось, что он серьезно болен. Да и как можно было думать о чем-либо подобном, когда он был настоящим человеком-праздником, неистощимым на шутку и розыгрыш, и всю свою жизнь умудрялся превратить в какой-то нескончаемый праздничный карнавал?
