С большим вниманием прочитал книгу Д. Волкогонова «Триумф и трагедия» («Октябрь», №№10-12, 1988). Высказывая свое отношение к ней, берусь отдать должное Д. Волкогонову за ту огромную работу, которую он проделал, пытаясь дать свой анализ путей развития нашей партии, особенно в 20-е годы, свою трактовку условий, позволивших Сталину утвердить тоталитарную диктатуру. Автор работы «Триумф и трагедия тщательно воспроизводит обстановку тех лет, что, конечно, помогает многое понять и объяснить. Однако представляет необходимым кое-что прокомментировать, дополнить, а порой и оспорить.
Начнем, пожалуй, с личностных характеристик, причем отойдем от хронологического принципа изложения. Например, Д. Волкогонов пишет: «Скажем сразу, что Сталин смог на всю жизнь сохранить аскетизм как черту своего характера. После смерти у него фактически не оказалось личных вещей, кроме подшитых валенок и залатанного крестьянского тулупа. В своей житейской простоте и непритязательности он не изменял своим взглядам до конца, хотя уже в тридцатые годы сформировался большой штат «обслуги». Такими же были и большинство его товарищей по ЦК». И еще: «Аскетический образ жизни, пожалуй, не был позой, а следствием сохранившегося с дореволюционных лет искреннего неприятия роскоши».
Серго Анастасович Микоян — советский и российский историк и публицист, доктор исторических наук
Аскетизм Сталина в последние, по крайней мере, два десятка лет — это слишком сильно сказано. Достаточно привести хотя бы некоторые факты об образе жизни «великого вождя всех времен и народов».
Начать хотя бы с дач. В работе «Триумф и трагедия» упоминается Зубалово. Однако не говорится, что Сталин, выехав оттуда после гибели Надежды Аллилуевой, оставил там сына Василия и дочь Светлану (им было соответственно 11 и 7 лет), а также старшего сына Якова, который, впрочем, будучи военнослужащим, мало бывал там. Между тем Зубалово — просторный дом конца XIX века в стиле французских дворцов XVIII столетия, с большой территорией, обнесенной кирпичной оградой, не считая хозяйственных построек. У их отца появились взамен две дачи, построенные специально для него: «ближняя» и «дальняя». Несмотря на то, что последняя посещалась редко, там всегда все было готово к приезду хозяина: и «обслуга», и охрана, и продукты. Итак, три дачи под Москвой. Если сосчитать, во что это обходилось государству, то вряд ли слова «искреннее неприятие роскоши» окажутся правомерными. Кроме того, началось строительство дач и на курортах. Причем не в качестве обезличенных «государственных», как стал складываться их статус после 1953 года, а именно «дач тов. Сталина», их адреса — в Сочи, Боржоми, Новом Афоне, Холодной речке, на озере Рица, в Мюссерах...
Возьмем хотя бы последнюю, просто для примера. Чтобы на этом необитаемом участке Черноморского побережья между мысом Пицунда и Сухуми построить достойную его резиденцию, создали солидное подсобное хозяйство, нечто вроде небольшого, но образцового совхоза, проложили в скалах 20-25 километров асфальтированных дорог (закрытых, разумеется, для «посторонних»), целую гавань с бетонным пирсом, дома для охраны и «обслуги» (сейчас в них расположился довольно большой пансионат!). Наконец, два дачных дома: большой и малый. Большой проектировал один из ведущих тогда архитекторов, М. Мержанов.
Правда, иногда на некоторых из этих дач могли проводить отпуск и другие члены Политбюро, но всегда только с личного разрешения Сталина. Тот мог милостиво спросить собравшегося на отдых (так было, например, с А.И. Микояном, впервые за два десятка лет собравшимся в отпуск в 1947 году): «Ты куда едешь?» — «Не знаю пока». — «Можешь поехать в Мюссеры. Там легко купаться в любой шторм за пирсом (сам Сталин никогда, кстати, в море не купался. — С. М.)». — «Но ведь это же твоя дача, товарищ Сталин». — «Я туда не поеду. Я опять на Холодную речку. Можешь поехать».
Или обратимся к его знаменитым «ужинам», начинавшимся в 10-11 вечера и кончавшимся в 3-4 утра. Собиралось, скажем, 8, 10 или 12 человек. Изысканные блюда подавались на стол в большом количестве. Шампанское, коньяк, лучшие грузинские вина, водка лились рекой. Сам хозяин пил не так много, отдавая предпочтение сладкому шампанскому и винам типа «Хванчкары». Но других пить заставлял исходя из тезиса «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Отказ пить воспринимал как боязнь проболтаться о чем-то, желание что-то скрыть. Поэтому никто в конечном итоге не отказывался. Даже иностранных гостей, вроде Тито или Ракоши, Сталин заставлял напиваться до неприличия (Тито однажды сказал наутро своим товарищам, что к Сталину на ужин больше никогда не поедет; об этом, конечно, Сталину доложили те, кто прослушивал все разговоры в резиденции гостя, и — кто знает? — не отсюда ли пошло подозрительное отношение к югославскому лидеру?).
Все содержимое — икра вперемешку с чуть остывшими отбивными, капуста по-гурийски с жареными куропатками, притом вместе с посудой, приборами и бокалами — оказывалось как бы в кульке, где лишь звенели битые фарфор и хрусталь, и уносилось.
Запасные чистые тарелки, приборы, хрустальные фужеры в изобилии стояли неподалеку, чтобы «обслуга» не мельтешилась во время разговоров. Иногда хозяин вдруг произносил по-грузински два слова, в переводе означавших «новая скатерть» или «свежая скатерть». Немедленно появлялась «обслуга», брала скатерть с четырех углов, поднимая ее. Все содержимое — икра вперемешку с чуть остывшими отбивными, капуста по-гурийски с жареными куропатками (а Сталин их особенно жаловал), притом вместе с посудой, приборами и бокалами — оказывалось как бы в кульке, где лишь звенели битые фарфор и хрусталь, и уносилось. На новую, чистую скатерть приносились другие яства, любимые Сталиным, только что приготовленные. Думаю, даже Лукулл и Нерон не назвали бы все это аскетизмом!
Нужны другие примеры?
Светлана Аллилуева рассказывала, что обмолвилась отцу о своих денежных затруднениях. Тогда он разрешил ей ежемесячно получать крупную сумму. С какого счета? Члены Политбюро тогда, по традиции, не получали гонораров за публикации (о зарплате Сталина не приходится и говорить, — наверное, ее не хватило бы и на 2-3 «ужина», о которых рассказано выше). Но этим дело не кончилось. На радостях, что дочь развелась с мужем-евреем, он предоставил ей вообще открытый счет в банке. Будучи довольно скромной женщиной (в отличие от своего беспутного брата Василия), Светлана все же невольно обрадовалась, позвонила жене моего старшего брата и сказала: «Элька, ура! Теперь с деньгами у меня вообще нет проблемы!» Наивная подруга спросила: «Как это — открытый счет? На какую сумму?» «Ну, понимаешь, он сказал, что я могу брать, сколько хочу, без ограничения».
Чем не аскетизм?
А куда же подевались шинели и мундиры из первоклассной шерсти, щедро расшитые настоящим золотом, в которых он появлялся повсюду и запечатлен на тысячах фотографий?
Д. Волкогонов пишет о подшитых валенках и залатанном тулупе (видимо, хранился в память о «сладкой жизни» на печи в хате сибирской крестьянки в Курейке до революции — так с ним жестоко тогда расправился царизм!). А куда же подевались шинели и мундиры из первоклассной шерсти, щедро расшитые настоящим золотом, в которых он появлялся повсюду и запечатлен на тысячах фотографий? Или сапоги из тончайшей кожи (он ведь любил очень мягкие сапоги, к тому же бесшумные при ходьбе)? Автор, со слов А.Н. Шелепина, пишет, — правда, в другом месте — об одном маршальском мундире. Разве не ясно, что это все сентиментальные истории, имеющие определенную направленность? По крайней мере, я сам видел его и в ослепительно белом мундире с неизменным золотым шитьем и такой же фуражке (на авиационном параде в Тушине), в защитного цвета мундире, в мундире из ткани золотистого цвета… Конечно, это мелочи и даже нормально для генералиссимуса, но зачем же на неверно преподанных мелочах рисовать облик аскета? Вождь владел всей страной, буквально всей, вместе с людьми. При чем тут опись имущества в гардеробе?
Он думал, что владел и природой. Однажды велел посадить на «ближней» даче на открытой поляне молодое дерево лимона. «Он будет расти!», — сказал Микояну. Тот возразил: «Зиму ни за что не переживет!» «Нет, переживет!», — упрямо сказал хозяин одной шестой части земного шара. Потом увидел, что лимонное дерево съеживается под осенними холодами, и велел срочно построить над ним небольшую оранжерею, чтобы спасти. Не будем считать, во что обошелся этот каприз, — мелочь по сравнению с другими капризами. Например, в Абхазии и сейчас могут вспомнить, как он велел уничтожать кипарисы и взамен высаживать эвкалипты — сначала на своих дачах, а потом и вообще в республике. Гиганты-кипарисы не поддавались пилам. Тогда было велено их взрывать (местные жители утверждали, что на запретной для всех территории происходили испытания атомных бомб!) Чем провинились красавцы кипарисы, воспетые поэтами, перед вождем народов? Скорее всего, считали некоторые члены Политбюро, тем, что за таким деревом легко мог спрятаться человек. Операция по посадке эвкалиптов (почти все они вскоре засохли) обошлась Абхазской ССР в 200 млн. руб.
Бытовая «оправа» действительно не имела большого значения.
Д. Волкогонов, естественно, может не знать подобных фактов. Кроме того, он, видимо, подсознательно соразмеряет быт Сталина с бытом Брежнева. Конечно, занятие не очень плодотворное, ибо ставит схоластические вопросы: что «аскетичнее» — коллекционировать полученные в подарок автомобили зарубежных марок или построенные за казенный счет дома-дворцы? Обеспечивать дочь нетрудовыми доходами, чтобы та могла объезжать на «мерседесе» ювелирные магазины, или давать распоряжение об открытом счете дочери в государственном банке (благо «государство — это я»)? Питать пристрастие к подаркам из золота и драгоценных камней или управлять всем золотом державы и щедрой рукой изничтожать ее «самый ценный капитал»?
Конечно, в общем-то прав Д. Волкогонов, что Сталин умел выделять главное из своих пристрастий, а таким главным была для него неограниченная власть, а не мишура, как для Брежнева. Бытовая «оправа» действительно не имела большого значения. Однако она не оставляет нам все же возможности говорить ни о каком «аскетизме» Сталина.
Раздел о личной жизни «триумфатора» вообще удался Д. Волкогонову меньше, чем страницы, посвященные его политической борьбе. Видимо, повлияли устные рассказы тех, кто никак не может расстаться с холуйской психологией: работников охраны, «обслуги» и т. д. Ну, как можно всерьез, без кавычек, писать о любви Сталина к театру и кино? Даже если он 10-20 раз ходил на одну и ту же оперу. Тогда уж надо применить образ «задушил в своих объятьях» и театр, и кино! Ведь после войны ни один фильм не мог выйти на экраны без личного разрешения вождя. В результате в иные годы страна получала не более 5-7 фильмов в год — и мы помним каких! [В одном из них — в «Клятве» — я, будучи старшеклассником, даже снимался в роли статиста на Красной площади, поднимавшего партбилет в ответ на слова Сталина «Клянемся!». Как близко это было к реальности, я тогда и не догадывался — ведь весь народ стал статистом].
Известно, что Сталин бывал у Горького в гостях, ставил «Девушку и смерть» выше, чем «Фауст» Гете, высоко оценил Маяковского, даже уделял личное внимание Булгакову и не дал санкции на его арест. Но было бы кощунством сказать на этом основании, что он любил литературу и поэзию, имея в виду не только длинный мартиролог писателей и поэтов, но и сталинскую «культурную политику» в целом, от железных тисков которой мы, по существу, избавляемся только последние три года.
Все назначения делались через приказы наркома обороны и постановления Председателя Совнаркома, а обе должности занимал сам отец Василия
Говоря о феерическом взлете в ВВС Василия Сталина, Д. Волкогонов возлагает ответственность за это на «окружение» вождя, на неких «доброхотов». Между тем сам автор упоминает, что все назначения делались через приказы наркома обороны и постановления Председателя Совнаркома, а обе должности занимал сам отец Василия. Так кто же делал все это? А снятие пьяницы с поста командующего ВВС Московского военного округа произошло, между прочим, как раз по предложению членов Политбюро, высказанному лично Сталину. Правда, они заранее договорились, что выскажут это мнение одновременно и все вместе, а мотивировать будут тем, что Василий бросает тень на свою фамилию. Так и сделали. Сталин посмотрел на них внимательно, помолчал, затем сказал, что согласен.
Арест Василия в 1953 г. преподносится Д. Волкогоновым просто тенденциозно: «А главное — хотели спрятать подальше человека, который немало знал. Ведь соратники Сталина все остались на своих местах». Автору, видимо, никто не поведал, что Василий ходил в посольство КНР, рассказывал там, как и везде, байки о том, что Сталина убили, что страну ведут в пропасть, вел переговоры о том, чтобы уехать под покровительство Мао Цзэдуна… В те годы подобное поведение могли пресекать только одним способом, успешно внедренным отцом Василия. Кстати, к счастью для Василия, тогда ни у кого не дошли еще руки до выяснения его роли в аресте ряда высших офицеров ВВС в конце 1940-х годов.
Василий был осужден вместе с группой своих подчиненных за разбазаривание средств, отпущенных для нужд ВВС, на иные цели, которые он сам определял в нарушение всех правил, имеющих силу законов. Правда, хищений ради личной корысти суд не установил, да в этом его и не обвиняли.
Хотелось бы дополнить Д. Волкогонова в вопросе о литературном, теоретическом творчестве Сталина. Дело в том, что есть документальные данные, по которым можно смело предположить, что работа «Об основах ленинизма», принесшая ее автору определенное признание как «теоретика», в значительной мере опиралась на работу, написанную молодым партийным ученым Ксенофонтовым и присланную им Сталину для оценки. Письмо Ксенофонтова Сталину и ответ на него объясняют и тот факт, что Ксенофонтов очень рано и без лишней волокиты с «шитьем дела» был уничтожен.
Вождь слепо верил карающей деснице своей машины безопасности
У внимательного читателя столь серьезного и полезного исследования, коим является «Триумф и трагедия» (к тому же написанному ярко, местами просто с блеском), все же возникает и ряд недоуменных вопросов по поводу некоторых формулировок и даже заключений автора.
Например, могут только дезориентировать фразы типа «Вождь слепо верил карающей деснице своей машины безопасности». Отсюда ведь совсем недалеко до того, чтобы переложить ответственность за террор на злую волю машины, которой Сталин якобы слепо верил. Нет! Он прекрасно знал, что делал, именно он деформировал саму суть машины безопасности, направил ее десницу не против врага, а против своей же партии, своего народа — и не ради безопасности, а ради своей абсолютной власти. Об этом, кстати, пишет сам Д. Волкогонов в 12-й книжке «Октября» (с. 133), где он критикует Н. С. Хрущева за подобное допущение.
На стр. 91 в № 11 «Октября» мы читаем не менее странную фразу. Автор, выговаривая Светлане Аллилуевой за ее метания, отмечает, что ее отец с «железной» фамилией «в самые тяжкие годы своих бесчисленных арестов тем не менее никогда не помышлял об эмиграции». Неужто это упрек и тем большевикам, которые в те годы, не имея «железной» фамилии, все же эмигрировали?
Об аресте брата первой жены — Алеши Сванидзе — автор пишет так, будто бы всерьез верит, что подобный арест мог состояться без прямого указания Сталина. То же относится и к жене Поскребышева, которую будто бы арестовал Берия. Между тем совершенно ясно, что стоило бы Берии арестовать без разрешения Сталина кого-либо, близко стоящего к Сталину или вообще входящего в его «компетенцию», Берия был бы неминуемо отстранен от карательных органов. Ибо это означало бы выход из-под контроля вождя этих органов, которые он сделал главным инструментом своей политики.
Вы — враги народа, я от вас отрекаюсь!
Что касается Алеши Сванидзе [Жену А. Сванидзе арестовали вместе с ним на нашей даче в Зубалове-1 (где, кроме самих Сванидзе, жили Гамарник. Микоян, Карахан, Барский, Уншлихт, семья Ф. Дзержинского, семья Аллилуевых), и она тоже погибла. Никогда не забыть мне, с какой болью моя мама рассказывала своей сестре, как восьмилетний сын Сванидзе кричал им в момент ареста: «Вы — враги народа, я от вас отрекаюсь!» — С. М.], то хотел бы дополнить рассказ Д. Волкогонова: его расстреляли по прямому приказу Сталина, причем, насколько я знаю, спустя 2-3 года после ареста! Вождь отправил к нему в камеру наркома Меркулова, чтобы сказать: «Товарищ Сталин поручил передать, что если вы признаетесь, что были шпионом, вам будет сохранена жизнь. Иначе — расстрел!» Алеша ответил: «Передайте ему вот это» — и плюнул в лицо наркому. Об этом эпизоде сам Сталин спокойно рассказал членам Политбюро, добавив: «Ишь, какой гордый оказался Алеша! Я не ожидал». Даже члены так называемого «окружения» похолодели, особенно те, кто лично знал и любил Алешу. Но Сталин, муж его сестры Като («единственного существа, которое, возможно, он по-настоящему любил» — по Д. Волкогонову), оставался совершенно спокойным, как будто речь шла о мухе.
В связи с так называемой «любовью» к Като нелишне вспомнить и откровенную нелюбовь к ее сыну Якову — укладывается ли все это в нормальные человеческие понятия о чувствах?
Вообще-то Д. Волкогонов в других местах своей книги справедливо отказывает Сталину в подобных чувствах. Он ищет истоки эволюции его из человека в злодея и приходит к такому заключению: «Подполье ожесточило его», «суровое детство, жизнь подпольщика — вечного беглеца — сделали ссыльного холодным, черствым, подозрительным». Мне лично видится здесь элемент оправдания. Но позвольте, разве Сталин один во всей большевистской партии находился в подполье, ссылался и т.п.? Это был удел всей партии. Кстати, при арестах Сталина ни разу никто даже не ударил; его не гнали по голодному этапу, когда «шаг в сторону рассматривается как побег, стрельба без предупреждения»; он жил не в холодных бараках, а в теплой крестьянской избе; вместо изнуряющего лесоповала от зари до зари он выходил полюбоваться на бурную стихию ледохода на Иртыше… От чего тут очерстветь? И какими тогда могли бы вернуться наши репрессированные и реабилитированные? Я знаю многих из них и никого, кто очерствел бы.
Чтобы не дежурить по очереди на кухне, он специально делал обед несъедобным
Сам Сталин спустя три десятка лет, посмеиваясь, рассказывал членам Политбюро, как они одно время вели общее хозяйство со Свердловым. Чтобы не дежурить по очереди на кухне, он специально делал обед несъедобным. А когда Сталину хотелось съесть двойную порцию супа, он, отведав из своей тарелки, плевал в тарелку Свердлова. Тот, естественно, отодвигал ее, а довольный «товарищ по ссылке» съедал все.
Д. Волкогонов как бы остерегается прямых выводов о причинах гибели М.В. Фрунзе. Он ссылается почему-то на книгу Гамбурга «Так это было», чтобы сказать: «Сталин с Микояном… говорили с профессором Розановым и настаивали на операции». Между тем сохранились воспоминания самого А.И. Микояна, и, наверное, правильнее обратиться к ним, а не к книге Гамбурга.
В тот день на кремлевскую квартиру Сталина зашли Киров и Микоян, работавшие один в Закавказье, а другой — на Северном Кавказе. Сталин рассказал им, что Фрунзе настаивает на операции, такого же мнения придерживается хирург Розанов. Тогда Микоян предложил немедленно переговорить с Розановым, чтобы выяснить, почему он считает операцию необходимой. Оказалось, он считает ее лишь целесообразной, исходя из того, что нарком обороны не сможет соблюдать режим язвенного больного. Но главное не в этом. Главное: сам Фрунзе не хотел операции, так что Сталин солгал Кирову и Микояну. Ведь ему представился уникальный случай убрать такого видного партийного руководителя, к тому же наркома. Замена его послушным и недалеким Ворошиловым уже показывает, что смерть Фрунзе была ступенькой на длинном пути триумфатора…
Вот почему Д. Волкогонов проявляет, на мой взгляд, некоторую наивность, когда рассказывает, как Сталин не поддержал требования Зиновьева и Каменева об исключении Троцкого из партии (вскоре после смерти Ленина). «Сталин был еще не тот, каким он станет в конце двадцатых-тридцатых годов», — пишет автор.
Отнюдь нет! Сталин уже был тот. Именно поэтому ему нужен был в партии Троцкий. Только ведя борьбу против Троцкого, мог он добиваться невыполнения завещания Ленина, укреплять свое положение, манипулировать другими членами Политбюро, расширять себе опору в ЦК! Убрав сразу же Троцкого, выступив вместе с Зиновьевым и Каменевым, он лишался бы основного козыря в своей борьбе за власть.
Сталин вообще стремился изолировать Ленина в Горках, скрывал от партии его последние записки
Вернемся, однако, к словам Д. Волкогонова о том, что «когда Ленин критиковал Сталина (по вопросу «автономизации», монополии внешней торговли, фронтовым делам, другим), тот всегда обычно (? — СМ.) быстро соглашался с ленинскими доводами. Духовная, интеллектуальная «власть» Ленина над Сталиным была полной». Разве, кроме фактов, приведенных выше, документы не сохранили в деталях перипетии интриг со стороны Сталина, чтобы, вопреки точке зрения Ленина, протащить решения против монополии внешней торговли? А в вопросе об «автономизации»? Наконец, достаточно вспомнить о предыстории оскорбления им Н.К. Крупской. А позорные депеши на места, рекомендующие не принимать всерьез статью Ильича «Как нам реорганизовать Рабкрин»? Об этом ведь пишет и сам Д. Волкогонов. А разве мы не знаем, что Сталин вообще стремился изолировать Ленина в Горках, скрывал от партии его последние записки — и не только «завещание»?
«Быстрое согласие» — пока Ленин оставался здоров — было приемом, продиктованным избранной им тактикой борьбы за власть: выглядеть верным ленинцем, чтобы именно на этом пути компенсировать свою теоретическую ущербность по сравнению с другими членами Политбюро и получить поддержку второго и третьего эшелонов партийных руководителей.
Как же мог Гитлер поставить в Москве еврея и коммуниста?? Даже в своем бреду Сталин не мог такое представить.
Не убеждает предположение автора о том, что, предвидя войну с гитлеровской Германией, Сталин мог рассуждать следующим образом: «Ведь если фюрер придет с мечом, то посадит здесь Троцкого» и т. д. Как же мог Гитлер поставить в Москве еврея и коммуниста?? Даже в своем бреду Сталин не мог такое представить. Ссылки на Молотова. сказавшего незадолго до смерти, что Сталин хотел ослабить социальную базу для квислингов и лавалей, надо воспринимать как очередную попытку этого неисправимого сталиниста оправдать все содеянное вождем и им самим.
Рассказывая о судьбе Рудзутака, автор вновь, как бы забывая о собственном, совершенно правильном анализе причин «чистки» ленинской гвардии, делает допущение, что Сталин поверил доносу Ежова. Думаю, логичнее предположить, что «доносы» на членов Политбюро и вообще высшего эшелона партии шли в обратном направлении. Это, кстати, иллюстрируется большим количеством примеров в работе Д. Волкогонова. Что же касается конкретно Рудзутака, то была одна причина, которая делала его гибель неизбежной, имея в виду злопамятство Сталина. После того, как весной 1924 года руководящие слои в партии узнали о «завещании» Ленина, фамилия Рудзутака стала обсуждаться в качестве альтернативной фигуры на пост генсека. Рудзутак имел то преимущество в глазах руководителей среднего уровня, что не входил в группы соперничавших друг с другом «вождей», не имел амбиций, т.е. мог бы нейтрализовать карьеристские поползновения не только Сталина, но и Троцкого, Зиновьева, Каменева…
…Пытаясь предложить комментарий, дополнения или поправки к книге Д. Волкогонова, я отдаю себе отчет в том, какой гигантский материал обработал автор первого в нашей стране научно-политического исследования о Сталине и сталинщине. Читатель должен быть безмерно благодарен ему за эту работу. Наличие некоторых противоречивых формулировок в книге выглядит результатом огромного массива информации, буквально «навалившейся» на автора в условиях ограниченного времени. Да, этот труд должен был появиться как можно скорее, ибо слишком много времени упущено после 5 марта 1953 года и даже после XX съезда КПСС. Первопроходческая работа не может не требовать доработки в книжном варианте…
