СЦЕНА 1. СПОРТИВНЫЙ ЗАЛ ШКОЛЫ.
Худой долговязый мальчишка в синей футболке, мешковатых спортивных штанах и стареньких кроссовках пытается выполнить упражнение на перекладине. Подтягивается один раз, из последних сил второй. Одноклассники, сидящие на длинной лавочке вдоль шведской стенки, подбадривают.
— Давай, Дерсу, давай!
— Смотри в штаны не наложи!
— Бабушка манной каши не дала!
Парень срывается с перекладины и падает боком на мат. Взрыв смеха.
Учитель физкультуры — молодой, мускулистый, в спортивной форме, открывает журнал,
— Ладно, Белошицкий, трояк за год я тебе поставлю, — видно, что он с трудом сдерживает раздражение, — но поверь — для того, чтобы стать полярником или геологом, надо не только книжки про них читать, но еще и спортом заниматься. А на тебя рюкзак надень — упадешь.
— А он свою бабушку возьмет, — выкрикивает кто-то, — она рюкзак понесет.
— А его внутрь посадит.
Смех.
— Если бы твоя бабушка справки от врачей не носила, я бы из тебя давно нормального парня сделал. Вон Фарид какой малосильный был, а сейчас, — учитель поворачивается к сидящим, — Зайнулин, к перекладине, — учитель помогает ему «допрыгнуть», — а ты иди на место.
Все это время парень сидит на мате, опустив голову и обреченно теребя шнурок. Потом нехотя поднимается и, периодически оглядываясь на Фарида, ловко крутящегося на перекладине, идет на место. Один из сидящих подставляет ему ногу. Он спотыкается и чуть не падает. Смех.
— Тихо, тихо! — одергивает учитель. — Молодец, Фарид, иди, садись.
Ставит оценку.
— Кто следующий? Валуев, к перекладине.
СЦЕНА 2. МУЖСКАЯ РАЗДЕВАЛКА. ВДОЛЬ СТЕНЫ ШКАФЧИКИ ДЛЯ ОДЕЖДЫ.
Мальчишки умываются и переодеваются после физкультуры. Шум, гам, смех, толкотня. Брызгаются водой, толкаются, кидаются кроссовками. Смеются над главным героем.
— Загремел Шурик, как мешок с костями ..
— Жаль, у него моторчика, как у Карлсона, нет.
— Вот если бы его бабушка за ноги подталкивала...
Сашка, умывшись, подходит к своему шкафчику. Дорогу ему перегораживает рыжий парень.
— Шура, это было прикольно! Как Винни-Пух с дерева. Ты теперь у нас не Дерсу Узала, ты теперь Винни-Пух, — он напевает, кривляясь.
Хорошо живет на свете Винни-Пух,
У него жена и дети — он лопух!
Смех.
Доведенный до отчаяния Сашка (лицо мокрое и непонятно — где вода, а где слезы) отталкивает его с такой силой, что тот отлетает к стенке,
— Отвянь, придурок!
После чего поворачивается, открывает шкаф и начинает стаскивать через голову футболку,
— Ах, ты!..
Рыжий бросается на Сашку, но его неожиданно хватает за локоть Фарид.
— Тихо, «дядя Федор»! Тебе же сказали — «отвянь». К тому же ты здесь не самый сильный.
— И не самый слабый! Не то, что некоторые... — орет «дядя Федор», пытаясь вырвать руку.
— Вообще-то сила — преимущество быка, а не человека, — Фарид насмешливо смотрит на него.
— Пусти, дятел, больно! — пытается вырваться «дядя Федор»
— А ты, Феденька, не задирайся и больно не будет.
Фарид разжимает пальцы и поворачивается к остальным,
— А вы чего ржете как мерины на конюшне? Сена не досталось, что ли?
Настроение меняется. На лавочку вскакивает один из мальчишек и кричит, дурачась,
— Сено кончилось, осталась только солома, да и ту «дядя Федор» схрумкал! Иго-го-го..
Он вытаскивает из угла швабру и несется кругами по раздевалке, изображая лошадь.... Смех...
Сашка, стоящий перед открытым шкафчиком, спиной ко всем и с полными слез глазами, долго крепится — потом не выдерживает, поворачивается и смеется вместе со всеми.
Фарид открывает шкаф, извлекает из портфеля книжку Джека Лондона, отдает Сашке.
— Здорово написано про золотоискателей. Неужели правда бывает такой мороз — человек плюнет, а падает ледышка?
— В Антарктиде на станции Восток минус 89 однажды было, а у нас в Оймяконе минус 68, — отвечает тот со знанием дела и начинает надевать брюки.
Фарид достает резиновое кольцо.
— Дарю, это кистевой эспандер. Начни с него — руки должны быть сильными.
Сашка берет кольцо, несколько раз сжимает. Сначала быстро, потом все хуже и медленнее...
СЦЕНА 3. ДВЕРЬ С НАДПИСЬЮ «БИБЛИОТЕКА». САШКА ЗАХОДИТ ВНУТРЬ.
Здоровается с библиотекаршей. У стойки несколько школьников, в руках книги. Все галдят и толкаются.
— Тише, тише! — успокаивает библиотекарша, — все, все успеют сдать. Вы еще завтра учитесь.
Школьники — наперебой:
— Наталья Павловна, завтра только один урок.
— Дневники с годовыми оценками раздадут и свободны!
— Тихо, тихо! Вы в библиотеке.
Сашка огибает толпу, проходит меж стеллажей. Долго роется на полке. Перебирает, вытаскивает и ставит книги на место — все прочитано: Лондон, Нансен, Амундсен, Обручев, Ферсман, Арсеньев, Нагибин, Каверин, Куваев. Вытаскивает очередную книгу, смотрит. На обложке фигура человека с рюкзаком на фоне гор. Надпись «Григорий Федосеев. «Мы идем по Восточному Саяну». Пока он искал книгу, народ разошелся. Идет к стойке, в руках книга. За ним встают две девочки из его класса. Тихо шепчутся между собой. Библиотекарша отошла к стеллажу. Открывается дверь, входит парень постарше. Как бы не замечая Сашку, кладет на стойку несколько книг.
Девчонки замолкают и вопросительно смотрят на Сашку. Пауза. Тот делает вид, что рассматривает книгу, потом — что роется в портфеле. Одна девчонка не выдерживает.
— Тут вообще-то очередь, Киселев.
Парень не реагирует. Вторая девчонка презрительно отодвигает Сашку и дергает парня за рукав.
— Кися, в очередь встань!
Парень, услышав свою кличку, которая ему явно не нравится, лениво оборачивается.
— А я здесь занимал.
— Не занимал, не ври.
— Занимал, вон Дерсу подтвердит, — парень в упор смотрит на Сашку.
— Да-аа, я-яяя, — мямлит Сашка, от неожиданности краснея.
— Вот видишь, и он говорит, что занимал, — нагло усмехается парень.
Сашка молчит.
— Встань в очередь, Киселев, — еще сильнее тянет его за рукав девчонка.
— Ой, что это у тебя? — он показывает пальцем на ее живот.
— Где? — она опускает голову.
— В Караганде, — парень неожиданно хватает пальцами ее за нос и тянет вниз.
— Пусти, придурок, больно, — пытаясь освободится, гнусавит она.
— Отпусти, тебе сказано, — первая девчонка сильно бьет его портфелем по спине.
— Тише, тише, — к стойке возвращается библиотекарша, — кто следующий? Ты, Киселев? Давай книжки.
Парень поворачивается и начинает сдавать книги.
— Тряпка ты, Белошицкий, тряпка и слабак, — тихо бросает первая девчонка и отворачивается к подруге, которая, глядя в зеркальце и тихо ругаясь, трет платком нос.
Сашка, опускает глаза, молча оформляет книги, идет к двери, разглядывая на ходу рисунок на обложке. И натыкается на немолодую худощавую женщину с желчным лицом.
— Здравствуйте, Алла Александровна.
— Ну что, Белошицкий? — недовольным тоном и проигнорировав его приветствие, — за седьмой класс — одни тройки и то — с натяжкой.
— По географии пятерка, — опустив голову, говорит Сашка.
— А класс у нас не с географическим, а с физико-математическим уклоном. И приняли тебя в этот класс только потому, что бабушка твоя упрашивала, а ты всех назад тянешь. Вместо того, чтобы все время вот такие, — она тыкает пальцем в его книгу, — книжки читать, лучше бы к урокам готовился.
Не прощаясь, уходит по коридору. Отойдя несколько шагов, поворачивается,
— Пусть бабушка завтра зайдет.
СЦЕНА 4. КРЫЛЬЦО ШКОЛЫ. ШКОЛЬНЫЙ ДВОР, ПЕРЕХОДЯЩИЙ В НЕБОЛЬШОЙ ШКОЛЬНЫЙ СТАДИОН С ЛАВОЧКАМИ ДЛЯ ЗРИТЕЛЕЙ /амфитеатром/ПО БОКАМ.
В одиночку выходит Сашка. На нем плотная куртка-ветровка, хотя на улице тепло и весь народ одет легко. Девчонки прыгают в классики и в скакалки, мальчишки бросают мяч в корзину. Он проходит мимо всех молча, как тень, которую никто не видит и не слышит. Его чуть не сбивает с ног девочка с косичками, пытающаяся догнать мальчишку и стукнуть его портфелем. Неожиданно к его ногам подкатывается мяч. «Подай-ка» кричит ему парень с баскетбольной площадки. Он неумело пинает — мяч летит в сторону. «Ну, блин, косоногий!» злится парень и бежит за мячом.
В дальнем углу стадиона на небольшом пятачке играют в футбол — по краям погнутые металлические хоккейные ворота.
— Сашка, иди к нам, в полузащиту! — машет рукой один из играющих. — У нас одного не хватает.
— На фиг он нужен?! — ворчит его напарник. — Он играть не умеет,
СЦЕНА 5. НИЗКИЙ БЕТОННЫЙ ЗАБОР ВОКРУГ ШКОЛЫ.
Он пролезает в пролом. Дальше — просвет в кустах, обрамляющих двор. За кустами, на старых ящиках компания шпаны играет в карты. Самый дылда — явно старше — проигрывает, шарит в карманах — денег нет. Увидев Сашку, манит пальцем: «Эй, Дерсу, иди сюда..» Сашка останавливается и настороженно спрашивает: «Зачем?». Дылда направляется к нему. Один из играющих говорит: «Не тронь его, Чуркин, помрет с перепугу». Чуркин, ухмыляясь, подходит к Сашке, молча берет его за плечи и натягивает мешковато сидящую куртку ему на голову. Сашка вслепую отбивается портфелем и протестующе мычит под курткой. Чуркин вытряхивает из его карманов деньги, небрежно отталкивает — Сашка плюхается на задницу. Неуклюже встает и, сжав кулаки, бросается на обидчика. Чуркин, лениво, левой рукой бьет его в нос. Сашка встряхивает головой и, не замечая струйку крови, текущую из носа, упрямо идет на Чуркина. Тот снова натягивает ему куртку на голову и отшвыривает в кусты. Наклонившись подбирает Сашкин портфель и швыряет следом.
— Вован, ты играешь, или как? — Нетерпеливо торопит его гнусавый напарник, прикуривая сигарету.
— А то нет, — хмыкает Чуркин, — на всякий случай, косясь на пытающегося вылезти из кустов Сашку.
СЦЕНА 6. САШКИН ДВОР. ПОД ДЕРЕВОМ СТОЛ С ЛАВОЧКАМИ — МУЖИКИ ПО ВЕЧЕРАМ ИГРАЮТ В ДОМИНО И В ШАХМАТЫ. РЯДОМ РЖАВАЯ МЕТАЛЛИЧЕСКАЯ УРНА, ИЗ КОТОРОЙ ТОРЧАТ ПУСТЫЕ БУТЫЛКИ, ОБЕРТКИ ОТ КАКОЙ-ТО ЗАКУСКИ И ПАЧКИ ОТ СИГАРЕТ.
Он подходит к столу, промокая нос окровавленным платком, куртка в руках. Ставит на лавочку портфель, вытирает нос и начинает рассматривать порванную под мышкой куртку. На другом конце лавки, спиной к столу, сидит лохматый неухоженный мальчишка — постарше. Во рту сигарета. Не здороваясь, насмешливо спрашивает: «Кто это тебя, Дерсу?»
— Конь в пальто, — огрызается Сашка, потом замечает синяк у парня под глазом, — на себя посмотри.
Парень трогает фингал, вздыхает.
— Это меня мамкин хахаль. Вчера они опять нажрались и он воспитывать начал. На второй год меня оставляют. А мать сказала, что сама в милицию пойдет, где я на учете, чтобы меня или в детдом или в колонию.
— И чего делать будешь?
— Уеду.
— И куда? «На деревню к дедушке»?
— Сам ты — «к дедушке», ... «с бабушкой», — ухмыляется парень.
— Я же не виноват, что у меня родителей нет, — опускает голову Сашка.
— Ладно, не пыхти. В Красноярский край, на золотые прииски... Артель там, по добыче золота, «Полюс» называется. Я уже вещи собрал. У Петьки Иванова старший брат каждый год кучу денег оттуда привозит. Плохо, что я паспорт не успел получить, но это и потом сделать можно.
— Откуда привозит? — напрягается Сашка.
— С прииска... в Красноярском крае...
— Кто тебя возьмет? Ты ничего не умеешь...
— Ну и что. В крайнем случае, к оленеводам устроюсь или к охотникам, сам говорил — у северных народов с 14 лет охотиться начинают.
— А деньги на билет? И не продадут — без паспорта.
— Деньги достану, а не достану — на сортировке в товарный вагон влезу, который на восток идет. Я там уже все разведал. Главное, до Красноярска добраться, а там по Енисею, на север. По Енисею каждую весну тысячи судов на север идут. «Северный завоз» называется. На крайняк, можно юнгой — на пароход или на баржу.
— Ну, ты, Серый, прямо как «пятнадцатилетний капитан».
— Почему это — пятнадцатилетний? Мне четырнадцать только, — демонстрирует свою неначитанность Серега, — и не капитан, а юнга...
— Юнга, юнга, — соглашается Сашка, — ладно, я пошел.
СЦЕНА 6. ПРИХОЖАЯ В КВАРТИРЕ.
Открыв дверь ключом, висящим на шнурке под рубашкой, входит Сашка. Вытаскивает ключ из замка, снимает через голову шнурок, вешает на крючок вешалки. Куртку вешает рядом. Заметив шарф, перекинутый через спинку стула, прячет его под куртку. Надевает тапочки и с портфелем идет в маленькую комнату. В углу пианино. На письменном столе старый монитор. Над столом книжные полки. Небольшой платяной шкаф. Над кроватью потемневшие оленьи рога. Под ними репродукция картины — темнеющее синевато-зеленоватое небо, на дальнем плане покрытая снегом сопка, над которой проблескивает контур Большой Медведицы. К сопке ведет глубоко вдавленный в снег вездеходный след. На другой стене карта России. Под картой стеллаж, уставленный геологическими образцами.
Выкладывает книги. Из портфеля выпадает эспандер. Пытается сжимать — никак. Ставит книги на полку. На нижней полке фотография — на берегу горной речки стоит молодая красивая женщина в штормовке, болотных сапогах и спасжилете, сзади — бурлящий перекат, к берегу причалена лодка. Подходит к стеллажу, берет один образец, долго рассматривает, медленно поворачивая — сияют грани кристаллов и отблески пляшут на вдруг изменившемся Сашкином лице. За кадром звучит музыка. Камера переезжает на другой образец, но третий, сияние усиливается. Вся полка начинает сверкать и светиться. Ставит на место. Берет большой прозрачный кристалл исландского шпата, протирает ладонью и смотрит «на просвет». Изображение раздваивается и все вокруг становится солнечно- желтым.
Идет в ванную. Умывается, изучает свой поцарапанный нос. Замечает шишку на лбу. Трогает, морщится — больно. Простирывает с мылом окровавленный платок, вешает на трубу. Идет в большую комнату, подходит к серванту, открывает стекло, достает с заднего ряда белую глубокую вазочку, извлекает спрятанный ключ. Проходит в спальную старших, отпирает нижний ящик старого, потемневшего комода. Из-под белья вытаскивает фотоальбом и коробку от конфет. По уверенным движениям видно, что делает это не в первый раз. Листает альбом. Молодая девушка — школьница, выпускница в белом фартуке с букетом цветов, рядом молодые дед и бабка. Дед в военной форме — майор. Большая групповая фотография. Вверху надпись — «СИНХ. Выпускники экономического факультета». Она же в лодке, в спасжилете на таежной порожистой реке. Она же с маленьким мальчиком лет пяти — горло у мальчика забинтовано. Мальчик один, свесил голые ноги с кровати, ухо забинтовано. Она же с Сашкой-первоклассником — первое сентября. Тут же дед и бабка. Дед уже полковник. В конце альбома фотография — могила в цветах. На камне — изображение этой же женщины. Надпись: Элина Белошицкая. И дальше — годы.
Сашка кладет альбом на место, открывает коробку. Сверху лежат несколько спортивных медалей с лентами: «Победителю соревнований по водному туризму». Под ними сложенные вдвое спортивные грамоты, примерно такого же содержания. Дальше — пачка писем, перетянутая резинкой. Роется — в руках конверт. Достает письмо. Быстро пробегает начало глазами, переворачивает страницу и, дойдя до нужного места, читает, шевеля губами.
«Елка, родная моя, поверь, я сделал все возможное и невозможное, для того, чтобы мы были вместе. Не моя вина, что твои родители категорически против того, чтобы ты уехала со мной, как мы с тобой решили с самого начала. Я обращался в Уральское геологическое управление, у них сокращение и работы для меня по специальности нет, а другой специальности я не имею да и не представляю себя в иной ипостаси, так же как не представляю себе жизни без тебя. Все, что я смог сделать — это найти работу поближе, на прииске „Хрустальный“ — я тебе о нем рассказывал. Если надумаешь — приезжай, адрес на конверте».
Сашка берет пожелтевший конверт. В обратном индексе отчетливо читается только первая «шестерка» и последний «ноль». Письмо написано на их еще старый адрес. Обратный адрес расплылся и текст читается с трудом: «/ неразборчиво/ Тура... ул. Советская д. 3, кв. 9. Петрову А. И.»
Затем достает из конверта фото — на фоне реки, за которой виден низкий заросший карликовой березкой берег с остатками давнего лесного пожара, стоит сильно бородатый мужчина, одетый в выгоревшую добела энцефалитку, перепоясанную офицерским ремнем. Лямки рюкзака. Большой охотничий нож. Через плечо — полевая сумка, за спиной карабин. На ногах — закатанные болотные сапоги. На голове, как кольчуга — сетка Павловского, закрывающая лоб.
На обратной стороне надпись: «Елке — на память». И подпись — «Твой Дерсу Узала».
Берет конверт и фото, остальное убирает на место. Идет в свою комнату, включает старенький компьютер. Долго входит в Яндекс. Набирает слово «Тура». Читает, шевеля губами.
— Тура — река в Западной Сибири, левый приток Тобола, — нет, не то.
— Тура — деревня в Словакии — не то.
— Тура — осадная башня — и это не то.
— Тура — другое название шахматной фигуры ладья — нет.
— Вот, есть! Тура — поселок городского типа. Административный центр Эвенкийского автономного округа. Расположен на месте впадения реки Кочечум в Нижнюю Тунгуску. Население 5,5 тыс. жителей — русские, эвенки, якуты.
Походит к карте, находит Туру, затем Красноярск. Ведет пальцем вниз по Енисею, вверх по Нижней Тунгуске — до Туры. Красным карандашом обводит кружком надпись «Тура».
В прихожей хлопает дверь. Он вздрагивает, быстро сует конверт с фото в стол, выключает компьютер и выходит из комнаты.
— Ты что же это творишь, Саша? — доносится голос из прихожей. — Утром ушел — шарф не надел, таблетки свои опять не выпил! Я для кого все это покупаю? Знаешь, сколько эти лекарства стоят?
Слышно, как она гремит в прихожей, что-то роняет, шуршит одеждой на вешалке.
— А это что такое? — почти переходя на крик. — Поросенок, ты зачем куртку порвал? Ты нас с дедом в гроб загонишь! Ты знаешь, сколько я за нее заплатила?
Входит бабушка с сумками. Сашка забирает сумки, несет на кухню. Она идет следом. Замечает его исцарапанное лицо, припухший нос, шишку на лбу.
— Что у тебя с лицом? Ты подрался?! На тот свет захотел? Или сначала нас с дедом на тот свет отправишь?
Продолжая причитать, достает из кухонного шкафа аптечку, что-то разводит, протирает Сашкины болячки.
— Ну, все, хватит, щиплет, — пытается вырваться Сашка.
— Кто тебя избил? Твой дружок Смирнов?
— Бабушка, ну причем тут Смирнов?
— А притом, что я тебе сто раз говорила — не водись с этим Серегой! Он хулиган и жулик, по чужим гаражам лазит, на учете в милиции состоит. Скоро в тюрьму сядет.
Сашка даже не пытается перебивать бабку, ибо знает, что это бесполезно — пока не выговорится — не успокоится. А она продолжает тем же тоном,
— Ты ел? Почему не поел? У тебя же холецистит, ты по часам должен питаться. К экзамену по музыке готовился? У тебя сегодня в пять годовой экзамен, иди быстро ешь и на экзамен.
Она достает из аптечки целую кучу упаковок и раскладывает перед ним.
— Это до еды, это после. Обязательно кипяченой водой запей.
Сашка протягивает руку к таблеткам. Бабка шлепает его по руке и опять повышает голос.
— Ты руки мыл? Почему немытыми? Забыл, как в детском саду желтухой болел? Тебя тогда еле спасли! Еще раз хочешь? Иди быстро руки...
— Да мыл я. И лицо мыл.
— Значит, плохо мыл, иди еще раз.
Сашка идет в ванную, открывает воду, сует на мгновение руки под струю, вытирает и возвращается обратно. Морщась, пьет таблетки, потом бабка наливает ему какую-то микстуру в столовую ложку — Сашку аж косоротит — и ставит тарелку с молочным супом. Топчется между плитой и столом, продолжая причитать.
— Я записала тебя к гастроэнтерологу. Ты давно не проходил обследование.
— Бабушка, ну сколько можно? — Сашка бросает ложку. — Я не могу без конца глотать этот шланг, у меня скоро дырка в животе будет!
— У тебя холецистит и дискинзия желчевыводящих путей! Ты должен питаться по часам, пить вовремя таблетки и регулярно проходить обследование.
— Дискинезия, — поправляет Сашка.
— И еще подозрение на хронический аппендицит, — повышает голос бабка, — врач сказал, что если диагноз подтвердится — придется операцию делать. Ты совершенно отбился от рук — мы с дедом стараемся, чтобы у тебя все было, а ты даже учиться нормально не хочешь. Одни только книжки про экспедиции читаешь да в геологическом кружке пропадаешь! Камни в дом таскаешь, всю комнату завалил. Ну, вот скажи — зачем тебе эти камни? И кружок геологический зачем? Ты что, собираешься геологом стать? Это с твоим-то здоровьем?
— Вообще-то у меня отец геологом был.
Бабка багровеет.
— Какой отец? Какой еще отец?! Откуда ты знаешь, кем он был? Твой отец беспутный..
— Мне мама рассказывала. Геологом он был и очень талантливым.
— Мама просто всей правды не знала. Молодая была да доверчивая. Правильно я тогда ей уехать с ним не дала. Может, и был геологом да плохо кончил.
— Как это «плохо»? Он что, умер?
— Нет, не умер. И вообще — это не твое дело.
— А что «мое дело»?
— Твое дело — учиться, как следует, а ты нас с дедом позоришь. Я вашу классную встретила.. Она мне прямо сказала, что ты портишь все показатели и тебя, наверное, переведут из физико-математического класса в обычный. Как тебе не стыдно? Я ее еле уговорила, чтобы тебя взяли. Ты к экзамену по музыке готовился?
Сашка молча встает, морщась, выпивает таблетки, которые «после еды», и идет в свою комнату.
— Ты куда? Даже спасибо не сказал...
— На экзамен. Спасибо..
СЦЕНА 7. ШКОЛЬНЫЙ СТАДИОН. В ФУТБОЛ ИГРАЮТ СТАРШЕКЛАССНИКИ.
Сашка идет мимо. В руках — толстая картонная папка на витых шнурках вместо ручек — в такой носят ноты. На лавочке Серега; смотрит футбол и лениво плюется семечками.
— Серый! — окликает его Сашка.
Тот поворачивается.
— А, Дерсу, чего хотел?
Сашка мнется.
— Слушай, а ты когда,.. ну, это, уезжаешь?
— Тихо ты? — понижает голос Серега, оглядываясь. — Смотри не сболтни кому — башку отверну. А тебе зачем?
— Да я ничего. А город Тура на Нижней Тунгуске от этих приисков далеко?
— Хрен его знает, Петькин брат что-то про Тунгуску говорил — вроде не очень. А тебе-то зачем?
— Да так, знакомый живет.
— Какой еще знакомый?
— Родственник один,... дальний.
— Привет что ли передать? Или посылку? — прикалывается Серега. — Давай, передам.
— Да иди ты, — огрызается Сашка, — остряк-самоучка.
— Ну, как хочешь. Сам-то куда?
— Экзамен у меня, по музыке, — он взмахивает папкой с нотами.
— Ну, двигай, «композитор».
СЦЕНА 8. КЛАСС В МУЗЫКАЛЬНОЙ ШКОЛЕ. САШКА ИГРАЕТ, ГЛЯДЯ НА НОТЫ. РЯДОМ УЧИТЕЛЬНИЦА. ЛИЦО НЕДОВОЛЬНОЕ.
Сашка играет плохо. Все время сбивается. Учительница терпеливо подсказывает, поправляет.
— Ладно, Саша, достаточно.
Сашка сидит, разглядывая клавиши. Учительница встает, проходит по классу, подходит к окну, смотрит, потом поворачивается,
— Что у тебя с лицом?
— Да, так, в футбол играл, ударился, — вдруг неожиданно врет он.
— Ты в футбол играешь? — удивленно спрашивает учительница.
— Да, играю, в полузащите.
— Молодец. А тебе нравится играть?
— Конечно.
— Саша, скажи честно — а на фортепиано играть тебе нравится?
Он молчит.
— Ну, чего молчишь?
— Я... я не знаю... Наверное.
— Так нравится или «наверное»? — настаивает учительница.
— Я... я не знаю, — он опускает голову и почти беззвучно выдыхает, — наверное, нет.
— Вот именно, «наверное, нет», — вздыхает учительница, — к тому же у тебя абсолютно нет слуха.
Подходит к столу, садится, открывает журнал.
— Я понимаю — эпоха такая. Все хотят, чтобы дети были «не хуже других» — иностранные языки, музыкальное образование, теннис. Но языки и теннис — это одно, а музыка — совсем другое. Конечно, даже медведя можно научить ездить на велосипеде, но это не велосипед. Тут любовь нужна, увлеченность и трудолюбие, даже если таланта нет и человек не собирается быть музыкантом...
Она какое-то время молчит, потом продолжает.
— В прошлом году я тебя пожалела, поставила тройку, а сейчас, извини — не могу. В лучшем случае — переэкзаменовка на осень. Весь учебный материал у тебя есть, за лето подготовишься и приходи.
Учительница встает и захлопывает журнал,
— Скажешь бабушке, пусть завтра зайдет.
СЦЕНА 9. ВЕЧЕР, СМЕРКАЕТСЯ. ТОТ ЖЕ ШКОЛЬНЫЙ СТАДИОН. С ДВУХ СТОРОН, АМФИТЕАТРОМ — СКАМЕЙКИ ДЛЯ ЗРИТЕЛЕЙ.
В середине сидит Сашка. На коленях папка с нотами. Тянет время — дома предстоит объяснение. Кто-то по-прежнему бросает мяч в корзину. На скамейках в разных местах сидят группы ребят. В дальнем конце старшеклассники — пьют пиво и покуривают. Слышится девчоночий смех, звуки гитары. Весна, гормоны. Он сидит один, никто из сидящих или проходящих не зовет в компанию. Мимо Сашки — по его ряду — цепочкой идут двое рябят и две девчонки — те самые, что были в библиотеке. Разговаривают. Сашка поджимает ноги, пропуская. Они замолкают, проходят и, удаляясь вдоль ряда, возобновляют разговор.
— Да он чуть в штаны не наложил, так Кисю испугался.
Доносится до Сашки обрывок фразы, и затем дружный смех.
СЦЕНА 10. ПРИХОЖАЯ САШКИНОЙ КВАРТИРЕ.
Сашка звонит в дверь. Открывает бабушка, на ней фартук.
— Саша! Ты что так долго? Десятый час, мы с дедом уже волноваться начали. Раздевайся, мой руки и ужинать. Я тебе рисовую кашу с изюмом приготовила. Только не забудь лекарство выпить. Ты сдал экзамен?
Он машинально снимает и вешает куртку, из кармана которой торчит шарф и стоит молча, сжимая в руках ненавистную папку с нотами.
— Саша, ты почему не отвечаешь? Ты сдал экзамен? Что учительница сказала? — ее лицо меняется.
— Учительница сказала, что у меня абсолютно нет слуха, экзамен я не сдал и в музыкальную школу больше не пойду, — медленно, но твердо отвечает он.
— Ты что, ты что? — она заполошенно взмахивает руками, — что значит «не пойду»? Как это не пойду?! Я тебе дам «не пойду», год остался! Я зачем все это время деньги платила?
— Не пойду! — вдруг кричит он. — Не нравится мне! У меня слуха нет!
— Что за шум, а драки нет?
В прихожую входит дед. Высокий, чуть полноватый мужчина с гривой седых волос и седыми усами. В руках газета. Смотрит на Сашку.
— Шишку вижу, ну нос еще припух, — поворачивается к бабке, — а говорила «все лицо в синяках». И почему не подраться парню, если за правое дело? Сколько можно «красной девицей» ходить?
— Вадим, Вадим, он экзамен не сдал и на музыку больше не хочет ходить! — она опускается на стул.
— Саша, что случилось? — дед хмурится, но говорит спокойно. — Ты что, решил и правда бросить музыкальную школу? Тебе год осталось учиться. Почему вдруг?
— Потому что я не медведь! — кричит он.
— Какой еще медведь? Причем тут медведь?
— Обыкновенный, которого на велосипеде учат кататься! И слуха у меня нет!
— На каком еще велосипеде?
— Это все гены его, гены.. Это в нем папаша его непутевый говорит.
— Тася! — повышает голос дед. — Прекрати немедленно!
— Тот был балбес — перекати поле и этот такой же растет! — бабка вскакивает со стула, уже ничего не слыша. — Вместо того чтобы вести себя как приличные дети да меня с дедом радовать — не учится, дерется, со шпаной связался, музыкальную школу бросил и все книжечки про полярников читает да камни в дом таскает. Да я завтра эти книжки в дедовы «Жигули» и в библиотеку подарю! А камни эти дурацкие прямо сейчас в помойку.
Бабка бежит в комнату, смахивает в подол фартука верхний ряд камней, выскакивает на кухню и с грохотом высыпает их в мусорное ведро...
— Ты что делаешь?! — кричит Сашка, вбегая следом. — Исландский шпат расколешь!
Он отбрасывает папку с нотами, которую до сих пор сжимал в руке, лезет в ведро и достает оттуда мелкие осколки большого кристалла.
— Ты что! Ты что сделала? — кричит он.
Бабка выскакивает из кухни и появляется с «новой порцией».
— Тася! Прекрати! — дед ловит ее на пороге, перехватывает фартук с камнями и срывает его с ее шеи, оборвав тесемку. Сворачивает в узел и уносит обратно в комнату.
— Тогда и это туда же! — кричит Сашка сквозь слезы. Схватив папку, он начинает рвать над ведром ноты. Потом, отбросив папку, рывком открывает кухонный шкаф, выхватывает аптечку и начинает выбрасывать лекарства.
— Надоело! Все надоело! И ты надоела и музыка твоя и лекарства эти! И тряпкой быть надоело, и слабаком! Не хочу, не хочу!
— Ты что творишь?! — бабка пытается хватать его за руки. — Я все аптеки обегала, чтобы их достать!
По всей кухне раскатываются разноцветные беленькие, желтенькие, зелененькие таблетки.
— Уеду я от вас! К отцу,.. на Север! Ты все врешь про него! Он хороший! Его мама любила!
— Ах ты, негодяй! — бабка замахивается для оплеухи, но вбежавший дед перехватывает ее руку и рывком усаживает ее на стул. Под ногами хрустят таблетки.
— Отставить!
Потом поворачивается, хватает Сашку за шиворот и выталкивает из кухни.
— Марш в комнату!
Сашка вылетает в коридор, оттуда выскакивает в прихожую и, с грохотом сбивая стул, на лестничную клетку и вниз по ступенькам...
— Куртку, куртку, — слышит он бабкин крик сверху.
СЦЕНА 11. НА УЛИЦЕ ТЕМНЕЕТ.
Он поворачивает за угол, прислоняется к стене. Какое-то время стоит молча. Рукавом вытирает глаза, сморкается. Он принял решение. Проходит соседний двор пролезает через кусты, подходит к старому двухэтажному дому.
СЦЕНА 12. САШКА СТОИТ ВОЗЛЕ ДОМА, СМОТРИТ НА ОКНА.
На первом этаже приоткрыто окно кухни, занавесок нет, играет музыка, и слышатся нетрезвые голоса. В окне комнаты темно, но видно, что работает телевизор. Находит камешек, бросает в окно. Никакой реакции, бросает второй. Звук телевизора пропадает, окно приоткрывается, выглядывает Серега. Приглядывается, узнает Сашку. Спрашивает шепотом:
— Чего надо?
— Выдь-ка.
— Не могу, они входную дверь заперли и ключ забрали.
— Ну, блин, дело есть.
— Не гони, сейчас вылезу.
Серега оглядывается вглубь комнаты, осторожно открывает окно и спрыгивает вниз. Гремит металлический отлив подоконника. Голоса на кухне замолкают, в комнате загорается свет, в окне появляется растрепанная неопрятная женщина и визгливо кричит пьяным голосом.
— Куда, скотина?! Вернись сейчас же! Я тебе сказала — после девяти дома сидеть! Вернись, домой не пущу! Миша, он сбежал!
На кухне распахивается окно — слышно как звенят падающие пустые бутылки — высовывается мужская фигура в форменной милицейской рубашке.
— Ты че?! Мать сказала че?! А ну вернись! Вот я тебе сейчас!
Фигура делает попытку влезть на подоконник, но срывается и с грохотом падает обратно.
Мальчишки ломятся сквозь кусты.
СЦЕНА 13. В КУСТАХ. ЯЩИКИ, ГДЕ ДНЕМ ШПАНА ИГРАЛА В КАРТЫ.
Оба тяжело дыша, плюхаются на ящики
— Он что, милиционер?
— Гаишник он и пьянь. На десять лет матери моложе. Когда с дежурства — всегда надирается, и мать с ним. Она раньше так не пила. И в хорошем магазине работала. А теперь на рынке — квашеной капустой торгует. Он завтра встанет, в сортир сходит, стакан выпьет, пожрет и опять спать — до вечера.
— А где спит? На кухне, что ли? У вас же однокомнатная?
— Ага, разбежался, «на кухне»... Это я на кухне, на раскладушке, а он с матерью — на диване. Квартиры у него нет — общежитие гаишное. Мешаю я им, вот и хотят меня или в детдом, или в колонию — чтобы под ногами не путался.
Серега лезет за пазуху, достает зажигалку, потом хлопает себя по карманом.
— Блин, курить нету.
Внимательно оглядывается вокруг, находит окурок. Прикуривает.
— Чего хотел, Дерсу? Тебе уже бабушка должна молочка дать и в люлю.
— Серый, — Сашка мнется.
— Я уже четырнадцать лет Серый. Не мямли, рожай быстрее.
— Возьми меня.
— Куда «возьми»?
— Ну, ты сам говорил...На прииски..
— Ты чего, каши геркулесовой объелся? Да тебе бабушка..
— Ну, причем тут бабушка! — кричит Сашка. И вдруг его прорывает. Он сильно хватает Серегу за рукав, притягивает к своему лицу и начинает говорить, быстро глотая слова и сбиваясь.
— Ты понимаешь, ты понимаешь, у меня отец там работает. На прииске Хрустальный. Геолог он. Известный геолог. Там на Нижней Тунгуске поселок есть, Тура называется. Он там живет. У меня и фотография его есть, я тебе покажу, обязательно покажу, и письмо, которое он маме написал, когда она еще жива была, ну, когда еще не утонула. У него квартира там, хорошая квартира, большая, на улице Советской дом 3. Возьми, Серый, не пожалеешь. Мне бы только до Туры добраться.. Там от твоих приисков недалеко.. Сам говорил — там Тунгуска недалеко. А вдвоем все легче будет. Возьми, Серый, а? Понимаешь, у всех и мамы, и отцы есть, а у меня только дед и бабушка. Она, конечно, хорошая, но я ей записку оставлю или письмо по почте. Она не обидится..
К концу тирады Сашка выдыхается и добавляет совсем тихо.
— Петров его фамилия, а зовут Алексей Иванович. А Белошицкий — это я по матери.
— Ну, отцы не у всех, положим, есть, — опешивший Серега с трудом освобождает руку.
Какое-то время оба молчат.
— А ты не брешешь, Дерсу?
— Зуб даю.
— Мдя, чего только не бывает, — Серега щелчком выбрасывает окурок. — А почему он с вами не жил?
— Он там, в экспедиции работал. Поселок в тайге, условия тяжелые, зимой минус пятьдесят. А я маленький, болел все время, то ангиной, то коклюшем, то уши простудил. Я сам плохо помню. Вот бабушка и боялась, что я там умру, не пустила маму. Мы раньше в Свердловске жили, ну, который Екатеринбург...
— А здесь как оказались?
— Мама еще в институте по горным рекам плавала. И на Урале, и в Сибири. Однажды они на скалу налетели и перевернулись. Чуть не погибли. Их геологи спасли. Так она с отцом познакомилась. А потом он приехал к ней. С родителями знакомиться. Даже заявление в ЗАГС подали. А бабушка как узнала, что уедут в глухую тайгу — ни в какую, мама тогда еще институт не закончила. Ну, они поссорились, и он уехал. А потом я родился.
— А потом?
Сашка молчит.
— А потом что было?
— А потом, потом мама уже была кандидатом в мастера спорта и речка была несложная, там, на Урале — Лемеза называется. Бабушка еще ее отпускать не хотела.
Сашка опять долго молчит, затем продолжает почти шепотом.
— Когда маму похоронили, бабушка уговорила деда сюда переехать... Там жить не могла. Она же местная. Тут у нее сестра, в деревне живет, племянники, один здесь, в городе — таксистом; и подруг молодости много. А дед как раз в отставку вышел...
— Ясно. А этот самый, который отец, знает про тебя?
— А чего он должен знать про меня? — не понимает вопроса Сашка
— Про то, что у него есть сын?
— Ну,..
— Баранки гну, когда согну — дам одну. Так знает, или «ну»?
— Конечно, знает. А как же иначе? — Неуверенно шепчет Сашка, — он же маме писал, значит, и мама ему писала... Она мне про него рассказывала. Он очень сильный и смелый. Это он ее тогда в тайге, из воды вытащил. Ну чего, возьмешь?
— Не гони! Подумать надо.
— Думай, кто же тебе мешает.
— Вообще-то у меня все готово, просто надо еще деньги достать.
— Где достать?
— Много будешь знать — скоро состаришься. У тебя мобильник есть?
— Нет, бабушка говорит, что это баловство.
Серега хмыкает и достает из кармана телефон.
— Ух, ты! Откуда?
— Много будешь знать, скоро состаришься, — поискав вокруг, находит обрывок газеты, отрывает угол, — дай, чем писать.
Склонившись, пишет цифры.
— Позвони завтра — до двенадцати. Позже можешь не успеть.
— Хорошо. А спать ты где будешь, там же дверь заперта?
— Фигня, в окно влезу. Они там уже отключились, поди.
— А если окно закрыто?
— У меня от подвала свои ключи есть. На трубах тепло, а крыс я не боюсь, да и они ко мне привыкли. А тебе на бабушкину перину пора.
СЦЕНА 14. САШКИН ПОДЪЕЗД. РЯДОМ СКАМЕЙКА.
Подходит Сашка. Замечает сидящую фигуру и огонек сигареты. Узнает деда. Нерешительно топчется.
— Дед, ты чего? Ты же курить бросил.
— С вами бросишь. Погулял? — Невесело усмехается дед.
Сашка молчит.
— Собрал я твой кристалл. Там меньше половины откололось. Слушай, а чего он так колется интересно, на мелкие правильные ромбики?
— У него спайность весьма совершенная, по трем направлениям — по ромбоэдру.
— Понятно, — вздыхает дед, — такое строение кристаллической решетки.
Опять повисает молчание. Мимо проходит обнявшаяся парочка. Потом пробегают друг за другом два кота. У соседнего подъезда слышатся голоса, смех.
— Как она? — виновато кивает головой в сторону подъезда Сашка.
— Корвалол выпила — спит.
— Я не хотел.
— Да и она — «не хотела». Плохо все это. Она над тобой как квочка над цыпленком, а ты нос воротишь.
— А мне надоело быть цыпленком.
— Достойно... А учишься на трояки. Посредственностью быть не надоело?
— По географии — пятерка.
— В общем так, «географ» — дед встает с лавочки, — вас надо временно развести по разным углам ринга. Поэтому ты поедешь на две недели к бабушке Фросе в деревню. Прямо завтра. Будешь огород копать, воду таскать, учиться дрова колоть и в Волге рыбу ловить. Пора мужчиной становиться. Там тебе братья-сестры троюродные быстро мозги вправят.
— Мне завтра надо дневник забрать.
— Я знаю. После обеда за тобой Ваня на своем такси заедет, отвезет на автостанцию. Купит билет и посадит в автобус — я дозвонился до тети Оли — тебя встретят. Тут всей езды — часа четыре. Вещи тебе бабушка собрала. Чего не собрала, соберет утром. Черт, раньше хоть пионерлагеря были, а сейчас и ребенка на лето отправить некуда. Пошли, завтра вставать.
СЦЕНА 15. НА КРОВАТИ ЛЕЖИТ ДЕД, ГЛАЗА ПРИКРЫТЫ. РЯДОМ СПИТ ЖЕНА.
— Тася, — дед открывает глаза, — ты знаешь что-нибудь о судьбе Алексея?
Она не отвечает. Дышит ровно.
-Тася, не притворяйся. Я же вижу, что не спишь.
— А? Какого еще Алексея? Ты о чем?
— Не о чем, а о ком, и ты прекрасно знаешь — о ком.
— Откуда?.. Только то, что и ты. Когда Эля родила, она ему написала туда, на Север. Через месяц пришел ответ — «адресат выбыл». Вот и все. Он мне сразу не понравился. Правильно я тогда ее не пустила. Настоящий мужчина все бы бросил и с женой жил.
— А он не обязан был тебе нравиться, он не тебя в жены брал, а дочь нашу. А потом, что значит «все бросил»? Когда мы с тобой познакомились, это ты все бросила и со мной по гарнизонам моталась.
— Время другое было.
— А время всегда «другое». Темнишь ты, что-то не договариваешь. Он ей писал?
Она молчит.
— Тася! — Дед повышает голос. — Алексей Эле после рождения Саши хоть одно письмо прислал?
— Да не писал, не писал он ей, и не позвонил ни разу — сбивчиво тараторит она, — если бы писал, она бы мне сказала, он эгоист был и пижон, правильно я тогда ее не пусти..
— Как эгоистка поступила ты! Как же — чужой мужик единственную дочь увезет. А дочь у нас была умная и гордая и всякое дерьмо не полюбила бы — это я точно знаю...
— Вы чего? То один, то другой, — всхлипывает она, — я что, мало для него делаю? А он музыкальную школу бросил, — она всхлипывает, — завтра Фросе напишу, чтобы его к Волге и близко не подпускала.. Достаточно того, что дочь..
— И что теперь? Всю жизнь в ванной бултыхаться? Он взрослеет. Ему нужны не каши, пилюли и освобождения от физкультуры, а лыжи, велосипед и вон, — кивает в сторону окна, — Казанку переплывать саженками. Когда ты отдала его в музыкальную школу, я думал — хоть как-то после смерти матери отвлечется. Потом понял — ему не нравится. И он эти годы учился только в угоду тебе, а сейчас все — не выдержал... Если не нравится — пусть бросает. Основы он получил... Вивальди от Баха отличит...
— Господи, год остался...
— Ну, конечно, «без бумажки ты букашка»... Да ему не бумажка нужна, а взаимопонимание... Помнишь, как в том фильме: «Счастье — это когда тебя понимают»? А у нас не получается... Разница в возрасте слишком большая... А родители должны быть молодыми... Ладно, спи...
Поворачиваясь к стене, бормочет.
— Иван Сергеичу и не снилось такое.
— Какому еще Иван Сергеичу?
— А? Да Тургеневу..
СЦЕНА 16. ПРИХОЖАЯ, ВХОДИТ САШКА. ВЕШАЕТ КЛЮЧ, СНИМАЕТ КУРТКУ, НАДЕВАЕТ ТАПОЧКИ.
Проходит в комнату, достает из полупустого портфеля дневник. Открывает последнюю страницу. Смотрит на тройки. Внизу подпись классного руководителя и надпись — «переведен в восьмой класс». Забрасывает дневник в нижний ящик стола. Замечает в углу большую черную дорожную сумку с ручками и ремнем через плечо. На сумке конверт, поверх которого лежит крупная булавка, рядом исписанный листок.
Берет записку, читает:
«Саша, в конверте деньги. Двести рублей отдашь дяде Ване — на билет. Он приедет в два часа. Остальные положи во внутренний карман и обязательно застегни булавкой. В сумке, в боковом отделении — твои таблетки, пей по часам, как я учила. Очень прошу — не подходи к воде, ты не умеешь плавать».
Стоит в раздумье. Затем шарит по карманам — достает клочок газеты. Набирая непривычно длинный номер телефона, несколько раз ошибается. Ждет соединения.
— Алло, это я... Не передумал... Какие документы? Ладно, поищу...А теплые вещи, какие? Понял... Ну, тушенка где-то есть... и килька в томате. Хорошо, возьму.
Слушает, что ему говорит Серега.
— Я помню, конечная восемьдесят девятого автобуса, там еще забор бетонный. Понял, в шесть буду.
Идет в свою комнату. Открывает платяной шкаф. Достает теплую куртку, свитер, теплые носки, толстую вязаную шапку. Находит старые туристические ботинки с высокой шнуровкой. Роется в письменном столе. Вытаскивает кистевой эспандер, перочинный нож, чистую тетрадь, ручку и конверт с письмом и фотографией отца. Переходит в большую комнату, открывает отделение серванта, которое обычно называется «бар». Перебирает перетянутые резинками квартирные счета, квитанции, дипломы, старые удостоверения. Находит свидетельство о рождении. Смотрит — в графе «отец» стоит прочерк.
На кухне роется в холодильнике, в кухонных шкафах. Делает бутерброды. Вытаскивает консервы, пачку чая, пачку сахара. Все приготовленное аккуратно пакует и складывает в сумку. Пробует сумку на вес — тяжело. Достает большой белый пакет с ручками, заталкивает туда куртку, свитер и ботинки.
Разогревает обед. Потом моет посуду. Подметает полы на кухне. Звонок в дверь. Бежит открывать.
СЦЕНА 17. ТА ЖЕ ПРИХОЖАЯ.
Заходит молодой улыбающийся парень, в руках небольшой сверток.
— Привет, племяш! Во, опять подрос, скоро меня догонишь. Готов? Опаньки, а на лбу что? И нос расцарапан. Подрался?
— Привет, дядь Вань. Всегда готов, — смеется в ответ Сашка. — Это так, не обращай внимания. А это что? — кивает он на сверток.
— Подарок вам, стерлядка. Ребята в общежитии угостили, на-ка в морозилку брось, а то подтаяла немного.
Сашка убирает рыбу.
— Наконец-то твои созрели в деревню тебя отправить. Там сейчас супер... Оля с детьми теперь отдельно живет, так что места в доме полно. Я полы в бане перестелил, трубу поменял. На островах окуня — на голый крючок прыгают. В прошлое воскресенье — полведра надергал. Только вставать надо часа в четыре. Скоро земляника пойдет, а в июле — клубника на огороде. Опять же — молоко козье.
— Да я на две недели.
— Это тебе кажется. Через неделю сам уезжать не захочешь. Ладно, вещи где?
— Сейчас.
Сашка бежит в комнату, хватает сумку и пакет. Оглядывается. Смотрит на фотографию матери. Ставит вещи на пол, открывает стол, выхватывает какой-то конверт, вытряхивает содержимое прямо в ящик. Кладет фотографию матери в конверт и засовывает в сумку. Увидев в сумке упаковку с таблетками, мгновение раздумывает, потом выдергивает таблетки и швыряет в стол. С грохотом закрывает ящик и несет вещи к выходу. Он не заметил, что когда вытаскивал таблетки, из сумки выпал конверт с письмом и фотографией отца и спланировал под стеллаж с минералами.
СЦЕНА 18. САШКИН ДВОР. ЖЕЛТОЕ ТАКСИ. СОЛНЦЕ.
Ваня укладывает сумки.
— Чего это ты на две недели столько понабрал? — Пробует сумку на вес. — Продукты, что ли? Обижаешь, племянник — там еды хватает.
— Я-яя, это, — мямлит Сашка, начиная краснеть, — у меня же поджелудочная, — выкручивается он, — там геркулес, всякая крупа диетическая.
— Ну, геркулес и у нас в магазине есть. Ладно, тете Тасе виднее, чем тебя кормить.
Замечает теплую куртку.
— Ну ты даешь! Теплая куртка тебе зачем — лето же?
— Ну-уу, — опять юлит Сашка, — ты сам говорил — «в четыре утра». А в четыре утра на воде зябко.
— Да там теплых курток... Ладно, поехали.
СЦЕНА 19. ТАКСИ ЕДЕТ ПО ГОРОДУ.
Лето, солнце, зелень. Город чистый, красивый. Пруды, скверы, фонтаны. Ваня ведет машину уверенно, обгоняя общий поток. На его мускулистом предплечье татуировка — крылышки и большие буквы «ВДВ».
— Дядя Вань, а ты с парашютом прыгал?
— А как же. Тридцать семь прыжков. Представляешь — после дембеля год прошел, а до сих пор снится. Сначала свободное падение, а потом ррразз! — Хлопок купола. И самое смешное — пока свободное падение — сплю. Как хлопок — просыпаюсь..
Оба смеются.
— Бабушка говорила, ты в институт готовишься.
— Готовлюсь, в авиационный. На курсы подготовительные хожу, — смотрит на часы, — через два часа смену сдам и на учебу. А ты сам-то кем хочешь быть?
— Я бы хотел быть геологом — как мой отец, — после долгой паузы тихо отвечает Сашка.
Какое то время едут молча.
— Дядя Ваня, а ты,... это,... моего отца знал?
— Нет, Саш, к сожалению. Вы же тогда в Свердловске жили. Слышал, что Эля замуж собралась, а потом что-то там случилось, и он уехал.
— А что случилось?
— Не знаю я, да и лет мне тогда было — почти как тебе сейчас.
СЦЕНА 20. АВТОВОКЗАЛ. ТОЛКОТНЯ. В ЗАЛЕ ОЖИДАНИЯ СИДИТ САШКА. РЯДОМ СУМКИ.
Подходит Ваня.
— Держи билет и сдачу. Через двадцать минут — посадка.
Сашка смотрит на часы. Нервничает.
— Дядя Ваня, я сам доеду. На занятия опоздаешь.
— До занятий времени — вагон. Я обещал твоей бабушке тебя в автобус посадить. Да и сумки тяжелые.
— Да что я — маленький, что ли?!
— А ну, цыц, салага! — Смеется Ваня, — Сказано «люминевые», значит, «люминевые»!
— Дядя Ваня, — канючит Сашка, — ну что вы все со мной, как с ребенком? Я сам хочу.
— Хотеть не вредно, — он обрывает фразу, — Саш, я из армии старшим сержантом пришел. И спорить со мной — все равно, что против ветра плевать.
Вдруг раздается свист, потом треск и женский голос объявляет: «УВАЖАЕМЫЕ ГРАЖДАНЕ ПАССАЖИРЫ, ОТПРАВЛЕНИЕ АВТОБУСА НОМЕР ПЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ДВА ПО ТЕХНИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ ДО 18 ЧАСОВ».
— Вот видишь! — радостно орет Сашка, — я сам поеду, а тебе на занятия надо.
— Ну, блин, детство какое-то, — смотрит на часы, — ладно, твоя взяла. Бабушке Фросе привет передай. И Оле, и племянникам. Скажи, что в эти выходные не приеду — заниматься надо. Сегодня автобус поздно придет, пусть завтра мама, ну бабушка Фрося, сходит к Оле и от нее позвонит — как добрался, или тете Тасе, или мне на мобильный. Все, давай.
Идет к выходу.
Сашка берет сумки и тащит их к кассе.
— Извините, меня бабушка попросила билет сдать. Она плохо себя чувствует и не поедет.
Кассирша молча возвращает деньги.
СЦЕНА 21. НАДПИСЬ НА СТЕКЛЯННОЙ ДВЕРИ «ПОЧТА». САШКА ЗАХОДИТ ВНУТРЬ.
Подходит к окошку
— У вас конверты есть?
— Тебе, мальчик, какой? Международный или по Российской федерации?
— Мне надо другу письмо послать, он тут, в городе живет. Долго будет идти?
— Проще позвонить или доехать. В лучшем случае послезавтра получит.
— Нет, мне письмо надо — дайте один.
Подходит к столу, достает из сумки тетрадь и ручку, вырывает лист, пишет:
«Я уехал к отцу, в Туру, адрес у меня есть. Доберусь — напишу. Не волнуйтесь и не сердитесь. Саша».
Пишет на конверте адрес и опускает в почтовый ящик.
СЦЕНА 22. ДЛИННЫЙ БЕТОННЫЙ ЗАБОР ВДОЛЬ ПЫЛЬНОЙ УЛИЦЫ. ПРОЕЗЖАЮТ ГРУЗОВИКИ
Сашка медленно идет вдоль. Периодически оглядывается. Сереги нигде нет. Сашка крутит головой, нервничает. Вдруг из «подкопа» под забором высовывается голова. Синяк уже не так заметен.
— Давай барахло.
Сашка проталкивает сумки и пролезает сам. Отряхивается. Оглядывается — вдоль забора кусты акации, сломанные ящики, бетонные блоки, кучки щебня, металлические трубы — дальше вагоны — товарные, рефрижераторные секции, открытые платформы. Местами идет погрузка. Подъезжают машины, работают грузчики, ходят люди в спецовках.
— Молодец, быстро добрался.
Оглядывает его с ног до головы.
— И оделся правильно — по-походному.
— А твои вещи где?
— На бороде. Много будешь знать — скоро состаришься.
Пригибаясь, они идут вдоль забора, протискиваются между рядами металлических бочек и залезают внутрь большого бетонного кольца.
— Садись.
Внутри стоят два пластмассовых ящика, рядом — выгоревший светло-коричневый рюкзак и почти допитая бутылка кока-колы. Ребята рассаживаются.
— Все взял? — спрашивает Серега.
— Да вроде.
— Деньги есть?
— Есть какие-то, — он сует руку за пазуху, достает конверт, — тысяча и еще двести рублей.
— Силен. Вот бабушка хватится.
— До завтра — не хватится.
— Это как так?
— Молча! Много будешь знать — скоро состаришься, — огрызается Сашка.
— Ладно, слушай сюда. Нам надо найти товарняк, чтобы шел через Красноярск и чтобы там был вагон с экспедитором, сопровождающим груз.
— А так влезть, в какой-нибудь вагон?
— А «так» — во-первых, хрен влезешь, а во-вторых, даже если влезешь, тебя опломбируют и будешь взаперти пилить, может, аж до Владивостока, без воды, сортира и печки.
— А с экспедитором?
— А с экспедитором — и печка, и ведро-параша, и даже поспать где.
Серега осторожно выглядывает из-за укрытия
— Видишь состав? — Он показывает на поезд слева, — час назад подошел. Потом в предпоследний вагон, какие-то серые ящики загрузили. Вроде двое сопровождающих, но неясно куда идет. А вон там, справа, вино грузят, значит, наверняка экспедитор поедет. Погрузку закончат — на разведку сходим.
— Откуда ты все знаешь?
— От верблюда. Я тут неделю пасусь, — примелькался, присмотрелся. Сцепщикам за пивом бегаю, а позавчера менты чуть не забрали — еле отбрехался, сказал, что отец тут работает.
— А где твой отец?
— Да откуда я знаю? — невесело усмехается Серега. — Они с матерью расписаны не были. У меня вон, — он кивает на рюкзак, — в свидетельстве о рождении — прочерк. Она мне как-то призналась, по пьяни, что отчество мое от фонаря залепила. А у тебя в свидетельстве отец вписан?
— Ну,.. я,.. — запинается Сашка, — конечно, вписан, а как же? — После паузы тихим голосом врет он.
Оба молчат. Серега внимательно рассматривает, что делается на путях.
— Сереж, а как нас экспедитор в вагон пустит?
— Молча. Денег дадим и пустит.
— А сколько?
— Твоих — точно не хватит, но не дрейфь, деньги есть.
Он лезет за пазуху и достает толстый кожаный бумажник бордового цвета.
— Видал, сколько?
— Ух, ты! А откуда?
— От верблюда. Много будешь знать, скоро состаришься.
Сашка молчит. Потом до него доходит.
— Серый, ты украл? У этого, у гаишника?- он меняется в лице.
— Не скули, а то сейчас взад к бабушке потопаешь.
— Серый, — тихо, но твердо говорит Сашка, — воровать — это подло.
— Не обеднеет... Он же гаишник.
— Ты дурак, да он уже всю милицию на ноги..., тебя уже ищут везде, — молчит в раздумье, — я, наверное... Вернуть надо...
— Да не дрейфь ты! Сегодня свалим, а там ищи ветра...
Чувствуя, что Сашка колеблется, Серега допивает кока-колу, выбрасывает бутылку, хлопает себя по карманам, — черт, курить нет, — бормочет он.
— Короче — нет курева и нет воды в дорогу. Тут буфет есть. Я схожу, а ты сиди — сторожи вещи.
И боясь, что Сашка передумает, добавляет.
— За рюкзак головой отвечаешь... Я мигом.
Он перебегает пути и направляется к зданию станции. Неожиданно из-за угла выходят два милиционера и останавливают Серегу. Тот что-то им объясняет, размахивая руками, пожимает плечами, отрицательно мотает головой и вдруг бежит обратно. Милиционеры догоняют. Один держит за шиворот, другой, проверяя карманы, вытаскивает бумажник, затем мобильный телефон. Вертит в руках. Что-то спрашивает у Сереги, который стоит, опустив голову. Потом первый уводит Серегу, а второй идет через пути и, как кажется Сашке, в его сторону. Сашка лихорадочно надевает рюкзак, хватает сумки и начинает отходить, пригибаясь, вдоль стоящего слева состава. Он не видит, как милиционер приближается к месту погрузки вина. Ему находят пакет, суют туда две бутылки, и он поворачивает обратно.
Сашка осторожно пятится, вертя головой — пытается понять, где милиционер. Доходит до вагона, у которого приоткрыта дверь и приставлена небольшая металлическая лестница. Вдруг с другой стороны поезда раздается стук и грубый голос: «Петрович, автосцепку проверь! И у следующего тоже». Сашка испуганно замирает, затем подскакивает к лестнице, забрасывает вещи и ныряет следом.
СЦЕНА 23. ВНУТРЕННЯЯ ЧАСТЬ ВАГОНА. ПОЛУМРАК. СВЕТ ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ДВЕРЬ И ЧЕРЕЗ ДВА НЕБОЛЬШИХ ОКОШКА ПОД ПОТОЛКОМ.
Он быстро оттаскивает сумки вбок, прижимается лицом к стенке и стоит, затаив дыхание. Снаружи стуки, голоса, шаги. Потом треск портативной рации и тот же голос говорит: «Диспетчерская, состав на пятом — готов. Можно цеплять». Шаги удаляются. Сашка осматривается.
Медленно разглядывает внутреннюю часть вагона. Рукомойник, прибитый к стене, под ним ведро, рядом висят два полотенца. На самодельной полочке мыло и зеленая эмалированная кружка с пастой и зубными щетками. Возле рукомойника большой черный пакет — для мусора. Дальше — сколоченные из досок нары, головами друг к другу, на них спальные мешки, под нарами — обувь, на стене — одежда на плечиках, в углу — чугунная печка, на печке зеленый эмалированный чайник, рядом — несколько поленьев для растопки и небольшой топор, ящик с углем, совок, веник. Раскладной стол, возле него вместо стульев — три зеленых вьючных ящика. Над столом висит маленькая лампочка, с самодельным отражателем из жести. От лампочки идут провода к большой электробатарее в сером деревянном корпусе. Такое же освещение над нарами. Под столом открытый ящик с консервами и полмешка картошки. Над столом прибиты два ящика из-под консервов, на них стеклянная банка с ложками, вилками, эмалированные миски и кружки.
Почти все остальное пространство заполнено двухъярусными стеллажами, собранными из досок и металлических штанг. Он какое-то время стоит, рассматривая обстановку. Потом снимает рюкзак, ставит на ближайшую полку стеллажа и осторожно проходит в глубину. На полках различное снаряжение и оборудование — свернутые брезенты и палатки, спальные мешки и крафт-мешки, серые и зеленые ящики различной формы, рюкзаки, новенькие пустые канистры, молочные фляги, огнетушители, пара переносных электростанций. Коробки с консервами. Мешки с мукой, крупой, сахаром. Между стеллажами — проход. В конце прохода натянута веревка с прикрепленной к ней занавеской из куска брезента. Осторожно ступая, он доходит до конца прохода, с интересом разглядывая все вокруг. С опаской протягивает руку к занавеске, колеблется, потом рывком открывает — там стоит биотуалет.
Вдруг слышатся шаги, скрип гравия, голоса и стук лестницы. Он мечется, ища укрытие, затем ныряет под нижнюю полку стеллажа и зарывается в кучу спальных мешков. В дверях появляется фигура, затаскивающая молочную флягу с водой. Следом залезает второй. Сашка, затаив дыхание, сквозь небольшой просвет испуганно рассматривает пришедших. Первый — высокий, с хриплым голосом, одет в новенькую, еще не обмявшуюся зеленую спецодежду. Седеющие волосы на голове чуть отросли, обветренное грубое лицо в седой щетине. Второй — черноволосый, плотный, ростом ниже. Вид более интеллигентный. С аккуратной бородой, в хороших джинсах и клетчатой рубашке, через плечо — полевая сумка.
Первый ставит флягу возле рукомойника, берет зеленую эмалированную кружку, пьет. Второй бросает полевую сумку на нары, моет руки и лицо. Вытирается.
— Ну что, Игнатьич, аппаратуру мы загрузили, водой затарились, Жаль, в душ сбегать не успели, но это уже в Екатеринбурге, если на сортировке долго стоять будем. Только неизвестно — когда туда доползем, — смотрит на часы, — ужинать пора, сообрази чего-нибудь.
Он садится за стол, втыкает в батарею клемму — загорается лампочка, достает из полевой сумки толстую тетрадь, квитанции, начинает изучать и делать пометки. Игнатьич доливает воды в чайник, ставит на печку, рядом ставит кастрюлю, разводит огонь.
Вагон дергается. Игнатьич бросается к лестнице, втаскивает внутрь.
— Ты чего? Это вагон прицепили.
— Тьфу, черт! — Смеется Игнатьич. — Я думал — поехали.
Вагон дергается еще раз. От толчка старый рюкзак, который поставил на стеллаж Сашка, сваливается к ногам Игнатьича. Тот машинально убирает его на место, потом удивленно рассматривает.
— Тимур Аркадьевич, а мы разве в Москве на складе рюкзаки б/у получали?
— Нет, — отвечает второй, не отрываясь от бумаг, — рюкзаки новые, муха не сидела.
— А это тогда чего за фигня? Я такого не помню.
Второй нехотя оборачивается.
— Это, наверное, кого-то из ребят. Шеф разрешил часть личных вещей вагоном отправить. Вот там, — он кивает вглубь вагона, — на полке целая куча рюкзаков с именными бирками.
— У этого бирки нет.
— Оторвалась, наверное. Не волнуйся — доедем, хозяин найдется. Поставь к остальным.
Игнатьич берет рюкзак, идет вглубь вагона. Когда его ноги проходят в одном метре, Сашка вжимается в мешки и утыкается в них носом. Игнатьич ставит рюкзак среди других. Видит не задернутую занавеску биотуалета.
— Во, опять начальник «дверь» в сортир не закрыл, — ворчит он, задергивая занавеску.
На обратном пути заталкивает обратно спальный мешок, вытесненный из кучи Сашкой. Еще немного и он обнаружит постороннего, но в этот момент замечает сумки.
— А тут еще сумки какие-то, — он оторопело разглядывает сумки, — их точно не грузили.
— Ну, сунул кто-нибудь из ребят в последний момент, — отвечает Тимур, не отрываясь от квитанций, — брось туда же.
Игнатьич пожимает плечами и относит сумки на стеллаж. Поезд набирает ход. — Все готово, разводящий где? — крутит головой Игнатьич.
— За полкой, на гвозде висит.
Игнатьич находит половник и ставит на стол хлеб, миски и кастрюлю.
— Черт, пока это барахло довезешь, из начальника отряда в завхоза превратишься, — недовольно ворчит Тимур, убирая бумаги.
СЦЕНА 24. ВНУТРЕНЯЯ ЧАСТЬ ВАГОНА. ГОРИТ ЛАМПОЧКА. НА СТОЛЕ ЗЕЛЕНЫЕ ЭМАЛИРОВАННЫЕ КРУЖКИ С НЕДОПИТЫМ ЧАЕМ. ОСТАЛЬНОЕ УБРАНО.
Тимур уткнулся в научный журнал. Игнатьич курит папиросу, стряхивает пепел на пол.
— На пол не тряси, там пепельница есть — Тимур кивает на полку, — вообще-то по инструкции в вагоне курить нельзя.
— А я не взатяжку, начальник, — усмехается Игнатьич, беря с полки пустую консервную банку.
— Слушай, Ветров, — Тимур поднимает голову, — бросил бы свою «феню». Из-за того, что ты три года отсидел, ты...
— Пять.
— Ну, хорошо — пять. И что теперь — всю жизнь будешь из себя блатного корчить? Мой дед в сталинском лагере семнадцать лет сидел, а потом диссертацию по золоторудным месторождениям Урала защитил.
Он закрывает журнал.
— Мы с тобой вместе учились, вместе работали, одну палатку делили. Потом я вернулся из Гвинеи и узнаю — Ветров уволился и на золото подался, и вообще — исчез. И нате вам — бывший начальник отряда, пришел устраиваться в родную экспедицию маршрутным рабочим. Какая вожжа попала?
Игнатьич молча закуривает еще одну папиросу.
— Ну, чего молчишь, как «рыба об лед»?
— Давай-ка спать, начальник..., Аркадьич. Утро вечера..
Он встает, гасит папиросу, начинает расстегивать спальный мешок.
СЦЕНА 25. ВАГОН. МУЖЧИНЫ ЛЕЖАТ В ТЕМНОТЕ НА НАРАХ «ГОЛОВА К ГОЛОВЕ». ПОЕЗД ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ. ЧЕРЕЗ МАЛЕНЬКИЕ ОКНА ПРОБИВАЕТСЯ СВЕТ СТАНЦИОННОГО ФОНАРЯ.
— Что за журнал у тебя? — Спрашивает Ветров.
— «Геология и геофизика», там статья моя.
— Силен.
— Ну, не бегал бы ты не поймешь куда, тоже печатался бы.
— Да я сам пожалел, что уволился. Потом хотел вернуться.
— И кто помешал?
— Мать заболела — инсульт, пришлось все бросить и в Москву лететь — спасать.
— Спас?
— Спас, еще два года прожила. Только за ней уход нужен был. Вот и пришлось профессию менять. Кем только ни был, и грузчиком, и экспедитором, и даже брокером каким-то.
— А потом?
— А потом — у нее как-то ночью приступ начался, я соседку по коммуналке позвал, «скорую» вызвал, а сам в аптеку дежурную рванул. Уже к дому подъезжал. И тут въехал в мою «шестерку» джип какой-то. Вылезли двое, пьяные, один с битой бейсбольной. Я говорю: «Ребята, вот паспорт, вот права, вызывайте ГАИ, а мне двести метров до дома добежать — лекарства отдать». А они: «Мужик, лекарства себе оставь — они тебе теперь по жизни нужны будут». И битой. Сначала упал, а потом встал и... Короче — поломал я им все, что можно. И припаяли мне — «превышение необходимой», нанесение «тяжких телесных» и «сокрытие с места ДТП». У одного из них папа — прокурорский работник оказался.
— А почему мне не позвонил? Мне, Дубровину, ребятам.
— Ты был в Гвинее, Дубровин на Камчатке... Летом все случилось — все до осени в поле.
— А мать?
— Умерла, пока сидел. Когда откинулся,... ну домой вернулся — на работу нигде не берут — грузчиком на строительном рынке пахал. Ну, а когда контора ваша начала сезонников в поле набирать, устраиваться пошел.
— Ты поседел сильно, я когда тебя увидел — не сразу узнал.
— Меня первым Ленка Соболева узнала — на шею кинулась. И Владик Чаусов узнал.
— Еще бы, Ленка всегда в тебя влюблена была. Ты так и не женился?
— Пару раз чуть не...
— И детей нет...?
— Нет...
Оба молчат.
— Завтра книжку дам, «Дистанционные методы геологического картирования». Пора в профессию возвращаться.
— Да забыл я все.
— Ничего, месяц по тайге побегаешь — вспомнишь.
Поезд трогается. Камера движется вправо — стол с двумя кружками и банкой-пепельницей, печка, потом стеллажи, потом куча спальных мешков. Крупный план постепенно увеличивается. Сашка спит, свернувшись клубком и подложив под правую щеку ладошку.
СЦЕНА 26. ИЗОБРАЖЕНИЕ ТЕМНЕЕТ. ВДРУГ ЯРКИЙ ДНЕВНОЙ СВЕТ, ДВА ПОЕЗДА, ГУДЯ, ПРОНОСЯТСЯ МИМО ДРУГ ДРУГА. ОПЯТЬ ВАГОН, СВЕТЛО. СРЕДИ МЕШКОВ СИДИТ САШКА, НЕ ПОНИМАЯ СПРОСОНОК — ГДЕ ОН.
Встряхивает головой, переворачивается, сквозь просвет рассматривает спящих. Тихо вылезает, крадется к туалету, задергивает за собой занавеску. Камера фиксирует занавеску, качающуюся в такт идущему поезду. Занавеска отдергивается, выходит Сашка, делает несколько шагов и натыкается на Ветрова. Тот стоит в одних трусах — мускулистый торс в татуировках — и в упор смотрит на него.
— Ой!
— Не ойкай, пока не прищемили. А теперь нажми ту, — он кивает на биотуалет, — кнопочку, закрой крышку, задерни «дверку» и во-оон туда — ручонки мыть.
Сашка стоит в ступоре. Поезд опять останавливается.
— Глухонемой?
— Н-нн-ет, — выдавливает Сашка.
— Тогда вперед и с песней.
Сашка пятится назад, стараясь не поворачиваться спиной к незнакомцу, спускает воду, потом задергивает занавеску и как сомнамбула идет за Ветровым к умывальнику.
— Чего там еще? — поднимает голову Тимур.
— Подъём, Аркадиьч, ты теперь точно «не начальник», ты теперь «дед Мазай».
— Какой еще Мазай? А это что за «явление Христа народу»? — Тимур садится на нарах и с удивлением смотрит на Сашку.
— А это «зайчик».
— И откуда сей «зайчик»? — он вылезает из мешка и начинает одеваться.
— Как это, откуда? Со станции Казань—товарная.
— Ясно, пока мы за водой ходили...
Все это время Сашка стоит возле рукомойника и усиленно трет вымытые руки мятым носовым платком, который вытащил из кармана. Тимур внимательно рассматривает его.
— А на лбу чего за фингал? И нос ободран. О стеллаж ударился? Чего молчишь?
Игнатьич подходит, кладет на плечо руку, спрашивает тихим, успокаивающим голосом.
— Тебя как звать?
— Са... са...
— Чего «са-са»?
— Сергей! Сергей меня зовут, — вдруг истерично кричит он.
— Не ори — не дома! — Одергивает Ветров.
— И дома — не ори! — Подыгрывает Тимур. — Едешь куда?
Молчание. Поезд медленно трогается.
— Прямо «партизан» какой-то, — усмехается Игнатьич, — а фамилия у тебя есть?
— Есть — Сс-смирнов, — отвечает он.
— А отчество?
— Отчество? Е-еесть отчество,... конечно есть,- Сашка мучительно напрягает память, вспоминая отчество Сереги, — это, как его,... Александрович.
— Чего-то темнишь ты. Документы есть какие-нибудь? Паспорт?
— Есть документы, есть! — Сашка вдруг вспоминает про рюкзак Сергея. Бежит к полке, хватает рюкзак, приносит, вытряхивает на пол вещи, лихорадочно роется.
— Сейчас, дяденька, сейчас...
Мужчины переглядываются.
— А ты говорил, кого-то из ребят, — усмехается Ветров.
Сашка находит сложенное вдвое потертое свидетельство о рождении и протягивает Тимуру.
— Вот, видите — не вру я — Сергей Смирнов Александрович, — путается он от волнения.
— А паспорта нет? Тебе же пятнадцать скоро, — Тимур разглядывает свидетельство.
— Не успел я, честное слово, не успел. В школе учусь, и в музыкальной еще, и еще в футбол — в полузащите, — сбивчиво тараторит он.
— Ну, прямо многостаночник какой-то, — усмехается Ветров
— В музыкальной, говоришь? — Тимур внимательно смотрит на него, — а дубль—диез — это как?
— На два полутона выше, — удивленно выгибает брови Сашка.
— А «Лунная ...» - это кто?
— Бетховен, номер четырнадцать.
— Силен. В музыкальной — в какой класс перешел?
— Ни в какой, — опускает глаза Сашка
— Закончил что ли?
— Нет.
— А в школе пятерки?
— Тройки.
— Жаль, — Тимур смотрит на часы, — в Красноуфимске вряд ли остановка будет. Стало быть — Свердловск-сортировочная. В общем, с тобой все ясно — Сергей Смирнов Александрович. Значит так, сейчас он тебя покормит, — кивает на Ветрова, — а на ближайшей остановке придется сдать тебя доблестным сотрудникам ЛОВД.
— А что такое «ЛОВД»? — лицо Сашки тускнеет.
— Линейное отделение внутренних дел, — вмешивается Ветров, — они тебя пробьют по базе данных, и если ничего не натворил — поедешь домой, под присмотром, конечно, Живешь-то где?
— В Дербышках, улица Главная дом 66. — он, с перепугу, называет свой настоящий адрес.
Ветров вопросительно смотрит на Тимура.
— Есть такая улица, — кивает головой тот.
— А если «натворил»? — убитым голосом спрашивает он, вспомнив про бордовый бумажник.
— Смотря что, но вплоть до малолетки.
— А «малолетка», это что?
— Это колония для малолетних — уголовная ответственность, аккурат с четырнадцати лет, — поясняет Ветров, — хотя ты вроде не похож.
Он походит к печке, начинает ее растапливать. Ставит чайник и кастрюлю.
Сашка, понимая, что окончательно запутался, растерянно молчит.
— Не надо ЛОВД, дяденьки, я вас очень прошу — не надо. Мне в Туру надо.
Глаза его наполняются слезами.
— В какую еще Туру? — хмурится Тимур.
— Которая на Нижней Тунгуске, ну в Красноярском крае которая.
Мужчины удивленно переглядываются.
— Ты что-то путаешь, «братец зайчик», в Туру железной дороги нет.
— Я знаю, мне бы до Красноярска, а там по Енисею.
— Ну, да — полторы тысячи вниз по Енисею и девятьсот — вверх по Нижней, — хмыкает Ветров, — пешком пойдешь?
— Погоди, Игнатьич, а зачем тебе в Туру?
— У меня отец там живет. Геолог он, в экспедиции работает.
Мужчины опять переглядываются.
— И в какой же, интересно? Раньше там три экспедиции было. Видишь ли — мы про Туру знаем кое-что. И геологов местных знаем — не всех, конечно. Когда-то у нас там база была.
— А вы? Вы геологи?
— Мы геофизики, но хрен редьки не слаще.
— А где у вас сейчас база? — с надеждой спрашивает Сашка.
— В другом месте, но район работ примерно тот же. Так как отца зовут?
— Петров... Петров Алексей Иванович...
— Какой еще Петров Алексей Иванович? У тебя Смирнов Сергей Александрович написано. Совсем заврался?
— Да как вы не понимаете, дяденька — они расписаны не были! — Измученный собственным враньем, Сашка готов заплакать, — а отчество мать «по пьяни залепила».
— У тебя мать пьет, что ли? Только не вздумай реветь, я этого не люблю, — вмешивается Ветров.
— Пьёт и дерется.
— Это она тебя? — Он кивает на шишку.
— И еще мужика привела, гаишника, на десять лет моложе, а квартира однокомнатная. Мешаю я, им, они меня в детдом хотят...
Все замолкают. Сашка долго сморкается под рукомойником. Потом садится на вьючный ящик. Лица у всех хмурые. Мужикам жалко мальчишку. Сашке жалко себя. И еще стыдно и страшно оттого, что он вконец заврался и запутался.
— Сережа, — Ветров говорит тихо, — так где отец работает, в какой экспедиции?
— Я не знаю. Знаю, что на прииске Хрустальный.
— Сереж, ты что-то путаешь. Приисков там быть не может. Не золоторудный район. Лавы и пирокласты основного состава. Прииски в другом месте — на Урале, например, прииск Хрустальный есть.
— А говорил — «все забыл», — Тимур, усмехаясь, смотрит на Ветрова. — Погоди, — лицо его становится серьезным, — раньше экспедиция «Шпат» в районе Подкаменной добычу исландского шпата вела. Месторождение называется «Хрустальное». Может, он там работал? Адрес какой?
— Поселок Тура, ул. Советская дом 3, квартира... Стойте! У меня же его письмо есть и фотография...
Сашка бросается к стеллажам, выволакивает обе сумки.
— Да ты у нас «Плюшкин», братец, — хмыкает Ветров
— Вот, вот... сейчас, — лихорадочно роется в сумке, — сейчас, сейчас.
Он выкладывает банки консервов, сверток с бутербродами, сахар.
— Вот, смотрите, у меня даже продукты свои. И деньги есть.
— Ну, деньги твои нас мало интересуют, а продуктов на этих стеллажах, — Тимур кивает головой, — тонны три, не меньше. Письмо где?
— Не знаю, я клал его, в сумку клал. Петров его фамилия. Только не надо меня в ЛОВД. Пожалуйста.
— Все, — хлопает ладонью по столу Тимур, — тема закрыта. Давай-ка, Игнатьич, корми нас, потом вон там, — он показывает на дальний стеллаж, — освободи место, раскатай парню спальный мешок, и пусть отдыхает.
СЦЕНА 27. ВАГОН. НА СТОЛЕ РАЗЛОЖЕНЫ АЭРОФОТОСНИМКИ И СТОИТ СТЕРЕОСКОП, В КОТОРЫЙ УТКНУЛСЯ ТИМУР. С ДРУГОЙ СТОРОНЫ СИДИТ ВЕТРОВ. ЛИЦО ХМУРОЕ, ВО РТУ ПОГАСШАЯ ПАПИРОСА.
— Игнатьич, ты сдурел? Какая, на фиг, Тура? — Тимур поднимет голову от стереоскопа, — база экспедиции знаешь где? Бывший графитовый рудник, на Нижней Тунгуске помнишь? До Туры пятьсот километров. Кто его повезет?
— Вроде у нас в устье Ямбукана участок поисковый будет — там километров сто. Моторка есть.
— Слушай! — Тимур вскакивает, потом инстинктивно оглядывается на стеллажи.
— Да спит он, перенервничал.
— Слушай, Ветров, ты мне эту бредятину не неси. Как мы его на базу привезем? В качестве кого?
— Ну, скажем, что... мой сын?
— Какой еще сын? Мне начальник партии голову оторвет. Ты же знаешь — Емельянов не любит, когда геологи детей в поле тащат.
— А если оставить не с кем? Сколько Мишке было, когда Матвеич с Натальей его первый раз в поле притащили — лет шесть?
— Пять, — усмехается Тимур, — у меня фото есть — стоит возле палатки, в накомарнике, а накомарник до пупа. Он сейчас в мединституте учится.
— Вот видишь. Я, кстати, перед отъездом с Чаусовым пообщался. Он тоже дочь с собой взять собирался, а ей четырнадцать.
— Блин, ну какой «сын? У вас и фамилии разные.
— Ну и что. Сашку Каца помнишь? Он был Кац, а жена Полякова, И дети Поляковы были.
— Да помню, помню. И у Стулова с Бобковой разные фамилии были, хотя тридцать лет женаты.
— Ты думаешь, он все врет? И никакого «отца» — вообще нет?
— Ну «все» — вряд ли. Про «Хрустальное» он не мог придумать, да и улица Советская в Туре есть, и дом 3. Я помню эту двухэтажку — там раньше окружкомовцы жили. Правда, потом, когда окружкома партии не стало, контингент жильцов частично поменялся. А сейчас — не знаю. Хотя этих улиц «Советских» — по всей стране...
— А я знаю только одно — если мы его в милицию сдадим и он вернется к пьющей матери..., с ее молодым хахалем... Ты видел, какая у него одежда в рюкзаке? Старье обношенное. И музыкальную школу бросил, и учится на трояки.
— А почему ты решил, что он отцу нужен? Может, у него давно семья другая? И почему он не приехал и не забрал его?
— Как он его заберет? Она мать по закону.
— Вот именно, а «Петров» этот — прочерк в его свидетельстве. И прав у него никаких.
— В том-то и беда, что «никаких», но если он домой вернется, его удел — улица и шпана. Не дай бог, на малолетку загремит, оттуда — на взросляк. Они знаешь, какие с малолетки на взрослую зону приходят? Натуральные волчата, только что клыков нет. А дальше вся жизнь — как в том фильме — «украл, выпил, в тюрьму».
— Ветров, тебе одного срока мало? Хочешь, чтобы тебе еще и похищение несовершеннолетнего припаяли? Причем «организованной группой» — со мной на пару.
Тимур садится и с сердитым видом снова утыкается в стереоскоп. Ветров закуривает папиросу.
— Я без отца вырос, с матерью, в коммуналке, — Ветров говорит тихо, глядя в сторону, — он мне даже иногда во сне снился, хотя я его никогда не видел. Знаешь, как я ребятам завидовал, особенно тебе, что у тебя отец есть? Да еще какой — полковник, фронтовик, грудь в орденах, веселый — все нас с тобой на рыбалку таскал. Когда есть отец — это совсем другая жизнь.
Он молчит, потом, вздохнув, добавляет.
— И когда дети есть, тоже — другая.
— Игнатьич, ну не грузи ты меня и не дави на жалость, я сказал нет, значит — нет! — Тимур решительно хлопает ладонью по столу, — в Екатеринбурге сходишь на станцию, вызовешь милицию, Все, тема закрыта!
— Да не ссорьтесь вы, — неожиданно раздается сзади Сашкин голос. Он проходит мимо них, берет кружку, пьет воду и идет обратно к стеллажу. Потом поворачивается, — вылезу я. Только ЛОВД не надо... Просто вылезу, а там чего-нибудь придумаю, и ваша совесть чиста будет. А мне обязательно в Туру надо.
СЦЕНА 28. ВАГОН. САШКА ЛЕЖИТ НА СТЕЛЛАЖЕ В ГЛУБИНЕ ВАГОНА, ОТВЕРНУВШИСЬ К СТЕНЕ. РЯДОМ СТОЯТ ЕГО ВЕЩИ. ПОЕЗД ПОСТЕПЕННО ЗАМЕДЛЯЕТ ХОД.
Тимур встает, приоткрывает дверь.
— Подъезжаем, пригороды пошли, — он закрывает дверь, складывает стереоскоп, убирает во вьючный ящик аэрофотоснимки. Сидит за столом, задумчиво барабаня пальцами по поверхности. Лицо хмурое. Ветров, лежа на нарах, просматривает журнал «Геология и геофизика».
Поезд замедляет ход и останавливается. Никто не двигается с места. Все молчат. Снаружи раздаются шаги, голоса, стук.
— Эй! Вы там поумирали, что ли?
Ветров встает, открывает дверь. На улице стоит мужчина в железнодорожной форме, рядом с ним рабочий в спецовке.
— Как едется, мужики? Противопожарную безопасность соблюдаете?
Молчание.
— Мужики, вы оглохли что ли? Случилось чего?
— «Чего, чего», — вдруг вскакивает из-за стола Тимур, — ну и порядки на вашей РЖД — трое суток ползем без нормальных остановок! Ни помойку вынести, — он кивает на мешок с мусором в углу, — ни парашу опорожнить! Ну, чего застыл, как интрузивный шток? — набрасывается он на Ветрова, — организуй. И про душ узнай, а то пока доедем — грязью зарастем.
— Вы чего, мужики? — поднимает брови железнодорожник, — не нравится — не ездите, а впредь—меньше жратвы берите, тогда и мусора не будет столько, и параша не такая полная.
СЦЕНА 29. ПОЕЗД МЕРНО СТУЧИТ ПО РЕЛЬСАМ. САШКА ЧИСТИТ КАРТОШКУ В ПАКЕТ С МУСОРОМ. МУЖЧИНЫ СИДЯТ ЗА СТОЛОМ. НА СТОЛЕ ЛЕЖИТ ТОПОКАРТА.
— Я созвонился с Красноярском. Шеф выбил для нас спецрейс «Ми-6». Так что груз заберем весь и еще десять человек сезонников прихватим. Все остальное — уже на базе экспедиции и личный состав на месте. Насчет Сереги — с начальником партии я договорюсь, Емельянов мужик хороший, — Тимур старается говорить тихо, чтобы не слышал Сашка, — тем более, что Владик Чаусов и правда привезет дочь, ему уж точно оставить не с кем.
— А жена где?
— Сбежала лет пять назад — не выдержала его командировок.
— Эта клуша мне еще на свадьбе не понравилась.
— Мне тоже. Короче, — Тимур тычет в карту карандашом, — первый полевой лагерь у нас на этой реке. Вертолеты будут туруханские — до Туры слишком далеко. Так что реальная возможность попасть в Туру — не раньше второй половины июля, когда будем на Ямбукане работать. Или туринским бортом, или на лодке. В общем, парень подвисает надолго.
— Да отвезу я, Аркадьич, — Ветров явно обрадован тем, что «парень подвисает надолго», — мне до сих пор снится, как я по Тунгуске — на моторе «Вихрь».
— Про " Вихрь" забудь. Сейчас сплошные «Хонды» да «Ямахи», — бурчит Тимур. — И вообще, ты чему радуешься? А если не найдешь этого Петрова или пошлет он тебя подальше — чего делать будешь?
— Я... Я не знаю, ну должна же там быть какая-то комиссия по делам несовершеннолетних. Может, они помогут.
Он молчит. Потом говорит твердо и уверенно.
— Домой ему нежелательно, значит, остается одно — найти Петрова. И потом — если его отец и правда геолог-полевик... Я никогда не поверю, что человек нашей профессии от сына откажется — не те моральные принципы.
— Не, ну это просто «Санта- Барбара» натуральная, — Тимур в сердцах бросает карандаш, — из цикла «девочка ищет отца».
— Какая девочка?
— Да фильм такой был,... в далеком детстве — про партизан. Ладно, давай дальше — посмотри, что у него с одеждой, обувью. Там на стеллаже спецодежда — штормовки, брюки — подбери. Если нужных размеров не найдешь, на базе поищем. Спальник отдай мой, прошлогодний — он из химчистки, ну там накомарник, полог — сам знаешь, — Тимур поворачивается к Сашке, который сидит спиной к ним. — Сергей, ты плавать умеешь?
Сашка, не привыкший к чужому имени, не реагирует.
— Сергей, ты плавать умеешь? — кричит Тимур.
Сашка вздрагивает.
— Я,... я не,... Мне бабушка не разреша..
— У тебя бабушка есть?
— Да,... есть,... она, она,...
— А почему она тебя к себе не заберет?
— Она,... она, бабушка Фрося, — мямлит он, — старенькая, в деревне живет.
— Понятно. Так умеешь плавать?
— Нет.
— Плохо — у нас речки опасные.
— Если на лодке — спасжилет наденет, — успокаивает Ветров.
Сашка берет кастрюлю, моет под рукомойником картошку. Потом веником подметает пол возле мусорного ведра.
— Ну чего, — Ветров говорит тихо, — нормальный парень, не белоручка, а чего не умеет — научим.
— Кстати, пока время есть, — Тимур тоже говорит вполголоса, — расскажи ему простейшие правила поведения «в сложных горно-таежных условиях» и объясни, что если он хочет попасть в Туру, ему какое-то время придется тебя папой называть.
Сашка, расслышавший слова Ветрова, старается из всех сил. Ставит кастрюлю. Берет топор и пытается расщепить чурку. Не получается — то бьет мимо, то топор вязнет в чурке. Ветров делает попытку встать и помочь, но Тимур жестом останавливает. Сашка пыхтит, сажает занозы, сосет пораненные пальцы. Наконец, с трудом откалывает несколько крупных щепок. Топор выпадает из рук. Он заталкивает щепки в печку, находит кусок газеты и старается разжечь. Газета прогорает и гаснет. Сашка тщетно чиркает снова. Догорающие спички обжигают пальцы. Ветров молча встает, достает нож и нарезает на нескольких щепках «елочку». Кладет обратно и подносит спичку. Печка разгорается.
Ваш Олег Аркадьевич Ольнев
