Без школы, или как избежать неизбежного. Глава 3.

Я никогда никому не доверяла моего сына, боясь чужого влияния. Ни маме — профессору Академии наук, ни папе — профессору той же Академии и эксперту ЮНЕСКО в сфере образования, ни свекрови — главврачу элитного медучреждения. Я не хотела доверять его и воспитателям, учителям, всей системе среднего образования в целом.

На мой взгляд, никто, кроме нас с мужем, не имел права воспитывать нашего единственного ребёнка. Учить — сколько угодно. Но не воспитывать же!

Претензия школы на выполнение воспитательной функции пугала меня больше всего. Как это возможно? Пара десятков совершенно чужих, незнакомых мне людей — каждый со своим мировоззрением, со своей шкалой ценностей — ни с того ни с сего будут воспитывать нашего сына! Да на каком основании? А если мы с ними разойдёмся во взглядах? И ведь наверняка разойдёмся!

Школа даёт знания. Это бесспорно. Но иногда забывает, что дети ей всё же не принадлежат. Жаль, что невозможно учить ребёнка самим!

Впрочем, чему меня научили в моей отличной английской школе? В те шестидесятые-семидесятые годы школа была действительно английской. Каждый год, начиная с четвёртого класса, один из предметов преподавался у нас на английском языке — без единого русского слова. Если история и география отлично ложились на язык, то геометрия и физика на английском иногда повергали нас в отчаяние. И так-то доказать проклятую теорему непросто. А по-английски! И все контрольные, все условия задач, которые явно кто-то специально запутал, а потом перевёл на английский!

Зато английская и американская литература, которая была у нас отдельным предметом, радовала всех. Чосер, правда, с его «Кентерберийскими рассказами» шёл трудно. Зато Шекспир после него читался, как родной. Я и сейчас — ночью разбуди — на раз прочитаю наизусть и Шекспира, и Водсворда, и Бёрнса. Огромное количество специализированных английских предметов тоже было вполне оправданным. По крайней мере, грамматика, чтение английской прессы и домашнее чтение, поданные в качестве разных предметов, дополняли друг друга, а не сталкивались лбами, как в современных школах. Да и обязательные в то время политинформации на языке приносили хоть какую-то пользу.

Да, пожалуй, английский — это единственное, чему меня научили в школе. Русский язык я знала всегда. У нас в семье был культ правильной речи, и за твёрдое произнесение слова «претензии» я пару раз схлопотала то мамы пощёчину. Любая ошибка в устном или письменном тексте являлась проступком совершенно невообразимым и постыдным, заслуживающим самого строгого наказания. У меня, к счастью, была врождённая грамотность, которая досталась по наследству моему сыну.

В раннем детстве, лет до четырёх, он, правда, писал очень своеобразно. По сути, Денис делал фонетический разбор слов. Его записка, лежащая по сей день в семейном архиве, написана так: «Льубимайа майа мама! Йа хачу узнать, будем ли мы севодньа украшать йолку? Стьоклы уже замьорзли, и дет Марос может йавитьсьа в льубой мамент.» Денису было в ту зиму три. Я никогда не учила его ни читать, ни писать. Просто очень много читала ему. А на стене его комнаты с младенчества висели все цифры и буквы, вырезанные из ярко-синей бумаги и наклеенные на жёлтый лист. Нас на психологии учили, что такое сочетание цветов способствует усвоению.

Несмотря на свою своеобразную орфографию, Денёк ни разу не сделал ни одной настоящей ошибки, даже в синтаксисе. Он всегда чувствовал логику языка, слышал свой текст и умел адекватно выражать свои мысли. И поскольку мы с ним писали друг другу записки ежедневно, он быстро схватил суть своей единственной принципиальной ошибки и стал писать нормально. Забавно, но я ни разу не сказала ему, что он пишет неправильно. Во-первых, по гамбургскому счёту, он писал как раз правильно. Во-вторых, он писал для удовольствия общения, а не для изучения русского языка. А я всегда реагировала на его действия с учётом цели и мотивации, не смешивая жанры.

Но вернёмся к моей школе. Конечно, меня долго и упорно учили математике, физике, химии… Я приобрела массу разных знаний, которые так и не нашли применения. Для одних не нашлось практической ситуации. Другие я просто не умела приложить к реальной жизни. Впрочем, большая их часть благополучно забылась, как только я получила свой отличный аттестат.

Гуманитарные же предметы изучались в школе, на мой взгляд, поверхностно. И преступно мало. Прежде всего, это касалось истории Отечества и литературы. Всё, что я хотела узнать по этим предметам, я добывала сама в нашей домашней библиотеке, которая легко могла дать фору городской.

Ну, пожалуй, меня научили в школе черчению, сборке-разборке автомата за 30 секунд и работе с картой. Наша специальность на военке называлась «военный топограф». Так что я не раз удивляла близких неожиданными навыками в столь экзотических сферах.

Ещё именно в школе я узнала, что хорошо пишу сочинения и метко стреляю. Меня не научили этому в школе, нет. Кажется, я умела это делать с рождения. В дедушкины выходные мы чаще всего вместе писали и иллюстрировали сказки, рассказы и стихи или стреляли по мишени из его трёх наградных пистолетов. Дед был «Ворошиловским стрелком» и считал, что каждый должен в раннем детстве ощутить смертельную мощь оружия, чтобы подчинить её себе, выработать чувство ответственности за неё и никогда не стрелять ни во что живое. В семье, впрочем, все писали и стихи, и прозу, все отлично стреляли, но никогда не охотились. Это было чем-то обыденным, как чистка зубов. Только в школе я узнала, что кто-то этого не умеет, и была изумлена, когда за такие естественные вещи меня стали хвалить и посылать на всякие конкурсы-соревнования.

В общем, строго говоря, если бы я вообще не ходила в школу, в той сфере деятельности, которую я себе выбрала, я, безусловно, знала бы ровно столько же.

Я ни секунды не сомневалась, что сын сможет сам получить все необходимые ему знания не хуже меня. А скорее, лучше, поскольку он явно был от рождения взрослее и способнее, чем  я. Неизбежность бесполезного, по большому счёту, и наверняка вредного времяпрепровождения аж на десять лет бесценного отроческого возраста, повергала меня в уныние. Но все ходят в школу. Так положено! Я всегда делала то, что положено! Ходила на зелёный свет, платила в троллейбусе, раз в полгода — к зубному, каждый день — в школу…

Наверное, именно поэтому мы так жадно жили два последних предшкольных года. Я могла разбудить Дениса среди ночи, чтобы он посмотрел по телевизору или взятому у друзей видику хороший фильм. Мы с ним могли за час собраться и укатить куда-нибудь в Прибалтику, услышав по радио об интересной выставке или фестивале органной музыки. Муж не раз находил вместо нас пространную записку и еду на плите. Если учесть, что мы ездили с двумя собаками, то муж не без оснований решил, что я безумная авантюристка, которая много лет скрывала свою сущность.

— Вот начнётся школа,- говорил он с мрачным удовлетворением, — и будете дома сидеть, как миленькие.

И я соглашалась со смертной тоской:

— Будем! Куда же мы денемся!

Ваша Алёна Маслакова