Окна комнаты упираются в свет. Ядро его — дом на противоположной улице. Сна нет. Тихая тревога, сама собой упивающаяся, бьет тонкой иголкой в темечко. Ухо захлебывается нутром подушки. Свет продолжает убаюкивать размеренно, вопреки. Мягко обволакивает хрусталик глаза. Прощупывает скрытые зрительные нервы. Рамка отрезает комнату по частям, запускает деревья с улицы. Гладкие, почти прозрачные прорастают семечками. Тонкие и беспомощные держат на руках детей. Они — пластмассовые цветы. Один кувыркается в болоте снежном. Хихикает. Скорее взгляд увести. Туда. Может быть чуть левее. Или лучше правее и выше. И выше. Свет в доме на противоположной улице так и не выключили. Верхний этаж мигает фонарем-маяком. Как если бы все было море, а я тонула посреди него на большой широкой кровати. И край простыни отсырел бы так сильно, что там завелась плесень. Она голубым пробивается, смешивается с водой, образуя новый оттенок синего. Голубые глаза самые чувствительные, при сильном ветре они покрываются еле различимым слоем воды. Я этого совсем не боюсь. Все видимо и все ровно. Имеет интонацию чего-то правильного. Свет это подтверждает. Он мигает. Раз. Два.
Преобразование тела 1
преобразование тела начинается там где умирают гардины шторы портьеры занавесы я чувствую как руки и ноги начинают таять скоро даже очертание моих мизинцев еле различимо я легко раздеваюсь и легко одеваюсь ведь прикрывать больше нечего я не мою голову и забываю гладить рубашки при чужих легко ем убираю комнату выгибаясь включаю внутри звенящую серьгами люстру комната тогда становится гигантским аквариумом а я в нем рыбка бесцельно кружащаяся вот то как я вытряхиваю пыль с ковров как читаю книгу по вечерам в окне дорогу пересекают люди чаще всего это дети спешащие домой из сада и их неуклюжие матери я смотрю как они виляют ногами вверх вниз калека растерянно держится за плечо оно направляет его вперед почти выпрыгивает опережает весь остальной корпус не поспевает за ним наверное на такое нельзя смотреть но я смотрю ведь штор нет мир принадлежит мне так же полно как и я ему легко становлюсь всеми ими разом и блаженно распластываюсь по полу забывая про то куда была направлена голова если кто-то невзначай окликнет меня я просто посмотрю в зеркало и начну неспешный диалог он мне приятен прост и необязателен молчание так же естественно как и
Преобразование тела 2
сегодня я проснулась тяжелой будто бы кто-то ночью разрезал живот аккуратно вытащил все внутренности промыл их под холодной водой и спрятал в недоступном месте а мне же оставил камни вместо невесомых желудка сердца почек на то чтобы встать с кровати я потратила кажется час но сейчас тяжело отследить нога как-то опухла и неестественно выгнулась это показалось мне странным ведь я нигде не падала большую часть своего времени я провожу на полу или кровати а они самое безопасное для меня место я аккуратно ощупала ногу но все равно ничего не поняла поэтому так и осталась стоять посреди комнаты стараясь не шевелиться чувствовать тело было очень неприятно крохотная этикетка на внутренней стороне кофты оцарапала шею я вспомнила что у меня есть не только ноги но и шея эти чужеродные объекты кажется специально облепили с разных сторон в комнате странно мало света обычно все предметы неестественно четкие обрушивают сияние обволакивающее аккуратно любовно гладят меня но теперь их контуры начинают рябить кто-то постарался стереть их пока я спала наложить размывающую в вазелине линзу прищурилась чтобы вернуть фокус но ничего не получилось комната все так же продолжала плыть в сером мареве углы кровати шкафа стола и стульев съедены легко проскальзывают гардины шторы портьеры занавесы воскресли и оставили мне лишь крохотную щель
с подозрением решила заглянуть в нее нога сразу же заплакала я нерешительно погладила ее как обиженную маленькую несуразную отвлеклась откуда-то снизу почти что из подоконника такого неестественно белоснежного стерильного как длинные коридоры больниц внутри них всегда кто-то тихо перемещается будто бы сквозь и чуть ли не задевая подоконник врастая в него показался чужой горб покатый слегка шероховатый он шевелился чуть-чуть покачивался из стороны в сторону и собирал цветы прямо под моим окном меня начало тошнить руки усиленно расковыривали землю стараясь добраться до самых корней зачерпывали горстями я пыталась разглядеть куда исчезает выкопанная земля но боялась нагибаться слишком близко ведь тогда горб развернется что будет когда меня обнаружат ледяными пальцами ощупываю позвонки
в днях я совсем потерялась расположение неизменно пятки мягко прилипают к гладкому полу с ним полное единение не дающее безопасности в щель между гардин штор портьер занавеса уперся сопящий нос собаки еще пара миллиметров и она окажется в комнате пространство аккуратно поглотит голову и она станет моей головой собаки этого никак нельзя было допустить ведь собак я боюсь мое тело так сильно отличалось от ее плавная бледная кожа цвет глаз я решительно ткнула ее ножкой стула в дышащее и влажное но не слишком сильно исчезла как мертвое я повалилась на спину от усталости
Легкий сквозняк поднял гардины, шторы, портьеры, занавесы и закрыл свет, исходящий из противоположного дома. Щель только сильнее давала о себе знать, врезалась. Взгляд мой парализованный не смеет продолжить движение. Бессонница сама себя рождает, сама собой питается. Видимого все меньше, оно дает бессмысленные, тревожные знаки. Ковер все равно, что яма. Лампа все равно, что крохотная точка, расковырянная. Если слегка поддеть корку на поврежденной ноге пойдет кровь.
Щели. Голос их не был слышен так хорошо, но постепенно он разворачивался, хрустел суставами. Щели стали перебегать. От гардин, штор, портьер, занавесов они переместились к полу. Уверенно раздвинули все доски, запустили тьму. У последней нет физического воплощения, никто не может его представить, но я все силилась. Вязкое медленно сочилось дождем сквозь доски. Затопляло комнату. Щели открывали рты внутри мелких шкафчиков, разрезали батарею на крошечные секции, держались внутри каркаса кровати, пристроились между деревом и железом, отделяли дверь от пола (самые широкие и опасные). Все это происходило так стремительно, что я не смогла сопротивляться. Оказалась в центре окруженная, прикованная к кровати шатающейся. Если пошевелиться, тихо скрипнет внутреннее. Щели мягко настраивали фокус. Что-то внутри них еле слышно щелкало, направлялось в мою сторону. Так может звучать только глаз, его спрятанные мышцы. Когда они имеют слишком слабую силу, то возникают различные болезни. Астигматизм, например, не позволяет слиться двум изображением воедино. Мне бы хотелось заразиться этим астигматизмом, сделать так, чтобы в мою сторону был направлен лишь безобидный недуг, ничего не раскручивающий, не парализующий. Тело тогда оказалось бы освобожденным от направленного взгляда другого. Кажется, ничего не совершающий, он будет безобидным. Взгляд не может ударить. Он всегда держится на расстоянии, как испуганный зверь. Протянешь руку, а он отбежит еще дальше, но останется. Щели не сужались. Прицел не сбивался. Я постаралась стряхнуть его. Безопасное — ложное.
Щели методично разрезали углы. Комната внезапно расширилась и покачнулась. Теперь ни один предмет не имел устойчивого положения. Тихо двигаются в унисон со стенами. Отсутствие света продолжало мылить. Я смогла разглядеть, как внутри углов появились деревянные конструкции. У каждой три луча. Своим видом они напоминали штативы для фотоаппаратов, но вместо техники закреплено тело. Ему попытались придать естественный вид. Руки замирают в танце. Голову уверенно поддерживает специальный крепеж, как и сам корпус. Так мертвое притворяется живым. Отсутствие лица. Всего четыре, по каждому на угол. Вымученные и тихие. В них концентрировалось ядрышко взгляда. Незаменимый центр, важный, блестящий драгоценным камнем. Знание об этом легко наотмашь пробило голову и скатилось к пальцам. Движения в фигурах не было, но ожидание его мучительно неприятно колебалось. Самое страшное — бездействие другого. Смотреть больше не хотелось.
Я попыталась повернуть голову. Пусть исчезнет разверзшийся пол. Пусть исчезнет разверзшийся пол. Пусть исчезнет разверзшийся пол. Пусть исчезнет разверзшийся пол. Повторяю, как молитву, бесшумно про себя уговариваю. Вот бы слово имело тот же вес, что и действие физическое. Я бы заговорила пространство, заново перешила и тогда не станет блуждающего взгляда. Не станет щелей и все сплошной день. Я стараюсь не забыть, как выглядело окно в противоположном доме. От нехватки его что-то внизу сжалось и надавило. Нужно избавиться от гардин, штор, портьер, занавесов, залепить щели скотчем прозрачным, но крепким. Такой план представлялся вполне реальным, выполнимым, нужно только вспомнить, где лежит. От взгляда становишься совсем неповоротливым. Вот бы сбросить ужас, как неудобную одежду.
Я закрыла глаза. Это все, что можно было сделать. Мир распался на красное, синее, бордовое, фиолетовое. Вертикаль пронзает горизонталь. Разворачивается припухлое, шарообразное. Бегут вспышки электрические, не хотят уводить в тьму. Она, не имеющая четких границ, точной информации, покачивается образом и все сквозь пленку, разрастается цветами. Устало мечтаю только о том, чтобы больше не видеть. Эдип выколол себе глаза застежкой от платья. Простой и бытовой жест. Возможно, именно к нему стоит стремиться, протягивать кисти. Верхнее и нижнее веко разделяют.
Я вспомнила: в моих глазах есть щель.
Екатерина Савельева
