Глава вторая,
в которой читатель узнает о том, как стать успешным в школе с филологическим уклоном, не прилагая при этом никаких усилий, кроме мозговой деятельности и воображения.
Ранее: «я хорошо читал стихотворения в начальной школе, но, став пионером, приобрёл суперсилу “неумение запоминать наизусть лирические произведения”».
В местном ТЮЗе я играл в основном антропоморфных прозаических персонажей в новогодних представлениях, мальчиков-Морозиков и отличников в детских пьесах. Хотелось, конечно, дойти до Ромео, но сама мысль учить роль в стихах убивала. Я играл, конечно, и в шекспировских-мольеровских постановках всяких пажей, и это получило самое необычное развитие в старших классах школы.
Кадр из фильма «Ромео и Джульетта» (реж. Ф. Дзеффирелли, 1968)
В начале девяностых в российской системе образования возникла мода на экспериментальные системы обучения. Например, перейти на создание тепличной формы постмодерн-лицеев, где учили бы школьников рисовать, танцевать, стихослагать, писать эссе вместо сочинений, на уроках музыки разбираться в джазе и фьюжн. Я попал в лицей на гуманитарное отделение, совершенно не помня себя, как в горизонт событий из «Интерстеллара» (тогда ещё и Кристофера Нолана не существовало на кинематографическом небосклоне, но не в этом дело. Хотя, если учесть, что первый его полный метр назывался «Memento», возможно, в этом есть смысл).
Мне всё нравилось, пока я не узнал, что каждые полгода нужно будет сдавать экзамены по русскому языку и литературе. В двух вопросах на знания предметов в билете не было ничего страшного - подумаешь! Но был ещё и третий вопрос, и он, да-да, содержал чтение наизусть стихотворений, которые мы проходили в течение семестра.
Это была катастрофа. Я учил эти стихи накануне экзаменов неистово и нервно, как шпион повторяет свою легенду, как актёр Евгений Леонов - тюремный слэнг. Зубрёжка не отбила любви к поэзии, но породила новый аттракцион. Выбрав экзаменационный билет и усевшись за парту, я в первую очередь смотрел на третий пункт, понимал, что я не помню ни слова из заданного, но через несколько минут неведомым самому способом выносил из чертогов сознания кусочки строк, слов, рифм. Получался паззл со множеством ниш, озёр и чёрных дыр. Я заполнял его по своим усмотрениям, нормам морали, совести, стыда и вкуса, редактировал, переписывал, сочинял заново великих: от Данте в переводе Лозинского до Анны Ахматовой. Античная литература, Средневековье, Золотой и Серебряный века - все было в моей власти.
Этот принцип стихосложения Винни Пуха мне казался вполне логичным («Теперь стихотворение закончено. Тебе оно нравится, Пятачок?» «Всё, кроме “Литров”, - сказал Пятачок. - По-моему, они тут ни к чему». «А они обязательно хотели встать сзади “Метров”, - объяснил Пух. - Вот я их и впустил туда, чтобы отвязаться. Вообще это самый лучший способ писать стихи - позволять вещам становиться туда, куда они хотят». «Этого я не знал», - сказал Пятачок.)*
Во время декламации получившихся произведений самым трудным было не смотреть на членов комиссии, потому что они надували щёки, прятали лица, разглаживали мимические морщиы, чтобы не рассмеяться. Создавалось ощущение, что аудитория вот-вот рванёт, как паровой котёл. Но это так со стороны так казалось, я же себя ощущал героем и автором собственного шоу, на которое надо было продавать билеты (вместо того, чтобы тянуть их), раз уж все проявляли такой повышенный интерес к моим выступлениям. В конце концов, это ли не воплощение детской мечты: снимать кино по собственному сценарию, с собой же в главной роли, в котором я ещё был бы и главным каскадёром и режиссёром монтажа?
Это шоу, наконец-то, закончилось в университете, где ничего учить наизусть не надо было. Шпоры, что, зря придумали римляне и греки?
Читайте далее:
как грамотный преподаватель техники речи и большая студенческая любовь возвращают память к чтению стихотворений.
* - Перевод Б. Заходера
Миша Макаров
