Дипломная короткометражка Джансуга получила приз на престижном зарубежном кинофестивале. В институте ему говорили добрые слова, сулили славное режиссёрское будущее. Джансуг верил людям. Ждал необыкновенного. Может, даже высшей премии — самого «Оскара». Он любил заходить в общежитие. Ему нравилось засечь завистливые взгляды студентов, кокетливые, зовущие — студенток.
Долгие мытарства со съёмной квартирой разрешились великолепно. Он снимал комнату в «трёшке». Хозяева относились к нему сердечно. Приглашали к столу. Интересовались его планами на будущее. Совсем не потому, что в его комнате ночевала их дочь. Просто люди были хорошие. Когда у них возникали споры, Джансуг уходил из дома. Вернувшись, не замечал таких мелочей, как синяки и ссадины. Наоборот, старался рассказать что-нибудь интересное из мира науки. К примеру, о контактах с инопланетянами. Все слушали с благодарностью, включая молчаливую дочь. Девушку Джансуг ценил особенно. Она никогда ничего не требовала. Но регулярно наводила чистоту и порядок в комнате Джансуга в его отсутствие. О любви он, естественно, никогда с ней не говорил. Да и не только с ней. Он любил искусство. Высоко и безоглядно. Другие любови считал недостойными мужчины.
Позже, вспоминая те удачливые дни, Джансуг считал, что начало другого периода жизни, связано с приездом брата. Может, зная, что событие это перевернет привычный уклад, радовался бы меньше. Хотя всё равно бы радовался. Как иначе, если гостит старший брат. Почти что отец — как принято со времен предков.
Брат привёз много вина, целого барана, горного сыра, зелени. Всё было отдано хозяйке. Пока та, вместе с дочерью, готовили стол, Джансуг рассказывал брату о своих успехах. И надо же было так случиться, что едва были произнесены долгие приветственные тосты, между хозяевами-супругами возникла яростная, неоправданная ссора. Результатом стала вывихнутая рука, разорванная одежда. Но самое неприятное было — разбитая вдребезги, в глазах старшего родственника, репутация Джансуга. Когда все стихло, и братья оказались вдвоём в комнате, старший, как бы намеренно не заметив, стоящий на тумбочке флакон с лаком для ногтей, объявил:
— Здесь тебе жить нельзя!
Джансугу стало тоскливо и почему-то холодно. Ведь слова старшего обсуждению не подвергались. А закончил брат речь уже совсем страшно и неожиданно.
— Ты старый уже. Тебе жениться пора...
Кроме сильного быстрого испуга, Джансуг не испытал ничего. Стали срочно собираться. Брату, после всего виденного, оставаться здесь было невозможно. Если он себя уважал и если Джансуг его тоже уважал. Прихватив с собой баранью ногу, братья сели в такси и обосновались у друга в студенческом общежитии. Друг Джансуга умел показать, что гостям рад. Так следовало по законам гор. Друг обычаи чтил.
Перед отъездом Старший брат велел Джансугу возвращаться на родину. Опять напомнил о женитьбе. Джансуг испугался меньше, чем в первый раз, но вида не подал. Он быстро сочинил версию, из которой следовало, что если он покинет столицу, все пространство Союза не минует духовный голод. Ведь все крупные писатели только и ждут, когда Джансуг поставит фильмы по их произведениям. Поэтому надо со всеми встретиться, обсудить. Брат внимательно выслушал Джансуга, неторопливо и важно кивая головой. Наказал побыстрее закончить дела. «А потом мы займёмся твоей женитьбой», — напоследок сказал он. Мысль о том, что и в Москве люди заключают браки, даже не мелькнула у братьев.
Если уж быть совсем откровенным, то мысль об этом однажды сверкнула в голове Джансуга. Дочь столичного ответственного работника объявила, что у неё, возможно, будет ребёнок. Внутренним взором Джансуг на миг увидел не возможного ребенка, даже не подругу в роли жены. Ему привиделось, как ясным утром он пьёт кофе, вместе с папашей, в их роскошной столовой с высоченными потолками. Картинка промелькнула и исчезла. Девушка разговор не продолжила. Но веселые встречи с того дня становились тоскливыми. Потом сами собой прекратились.
Едва брат уехал, Джансуг о женитьбе напрочь забыл. Денег брат оставил достаточно. Перспектив, казалось, не меньше. Целыми днями молодой режиссер мечтал о новой картине. Читать Джансуг любил не очень. Информацию схватывал на лету. Так, во время учёбы он подходил к аудитории, где сдавали экзамен. Каждый выходящий рассказывал, что спрашивали. Простояв под дверью час-другой, он, оснащённый свежими знаниями, бесстрашно открывал дверь. Всегда получал хорошую оценку. После экзамена голова гудела от избытка образования. Большая часть благополучно забывалась. Меньшая переходила в пассив, которым можно было щегольнуть при случае.
По вечерам в общежитие к друзьям приходили гости. В случайных молодых компаниях нередко возникала поспешная любовь, подогретая винными парами. Но главным было не это.
Главными были разговоры. Все собравшиеся составляли собой — братство. Они молились одному Богу — Искусству. Каждый мечтал оставить След. Завоевать любовь современников и почитание потомков. Предъявить миру богатство сердца, души и интеллекта. Обсуждали классиков и осуждали современников. Копались в тонкостях профессии и всего, что рядом. Каждый с упоением слушал себя и редко собеседника. Нянчили идеалы и ценности, абсолютно не представляя, что эти игрушки гибкие, растяжимые. У каждого индивидуальные. А когда наталкивались на несхожесть — наступал большой ор, изредка переходящий в рукопашную.
Но было Общее-Главное — НАДЕДЖА. Эта коварная дама, давала им ощущение родства, манила приветом и лаской, сулила золотые горы. Под оглушительные аплодисменты Надежда протягивала юношам престижеые призы известных кинофестивалей — Пальмовые ветви, Медведей, Оскаров. Плавилась душа, горели мозги. Казалось — вот оно — все рядом. Только руку протяни — и... и... и...
Хороши были эти молодые люди. Некоторые талантливые. Какие-то даже способные трудиться. Но большая часть из них были наивными. Как большинство творческих личностей, они пребывали в идеализированной чистоте и неведении. Многие из них считали, что главное — создать или найти хороший сценарий. И предлагать его по кабинетам студий.
Но всё обстояло не так. Самым главным — было заиметь связи. Хорошо, если были родственники. Чуть хуже — если надо было оформлять брак, чтобы родственников завести. Но ещё было много разных дорог, которые прокладывали первооткрыватели.
Самое прямое и сложное — это понравиться. Тому, кто «может». Т.е. всё может — а главное протолкнуть. Но еще классик русский писал, что «быть улыбчивым и простым — высшее в мире искусство».
Помню, кто-то рассказывал о первых шагах известной ныне режиссёрши. Она вошла на студию как портниха. И, видимо, была неплохой. Знала, кому и что сшить. Ещё у одной были потрясающе красивые губы и зубы. А когда я попробовала уточнить — при чём же здесь... Это... На меня посмотрели, как на девочку из детского сада. Когда один из сегодняшних великих сценаристов, уже и режиссёр, ходил по кабинетам с действительно замечательным своим сценарием, нашелся добрый режиссёр, который сразу объявил половинный откат. Так что не думайте, что это что-то новое, современное. Это слово «откат» — новое. А сам откат — понятие предавнее.
Джансуг о том, как получить постановку картины, не размышлял. Он имел свой беспроигрышный ход. Был «любовником». Хотя он закончил режиссёрский факультет, но актёрское мастерство они проходили. Поэтому роль любовника давалась ему легко и без напряга. Тем более делался этот спектакль не так уж часто.
Время от времени всехнее правительство вызывало на сходку наши маленькие правительства. Из республики, откуда Джансуг был родом, приезжал тамошний чиновник со своей свитой. Но, отдельно от приближённых, ехала некая дама. Её не следовало предъявлять публично. Джансуг приезжал на вокзал встречать Незнакомку и препроводить в номер лучшей в столице гостиницы. В номер, где уже стояли во множестве букеты цветов и на столе легкий ужин с шампанским. Дама любила выпить глоток за благополучное прибытие и делала это с Джансугом. Оба были вполне довольны. Пышнотелая, русая женщина была с наёмным работником мила и доброжелательна. Расспрашивала о делах, о родственниках. Даже слегка гордилась, что ей, в качестве пажа, достался такой образованный человек. Своими необъятными габаритами она каждый раз напоминала Джансугу бабушкину перину. Порой, ему хотелось уткнуться носом в необъятные окрочка и погрустить о жизни. Как он делал когда-то в детстве на бабушкиной тахте. В отличие от большинства восточных земляков, Джансуг восхищался девушками стройными.
Прекрасная Незнакомка была не единственным козырем в рукаве Судьбы. Он знал ещё некоторые способы обгона. К примеру, никогда нельзя было забывать хрестоматийное грибоедовское — «Что скажет Марья Алексеевна». Поэтому необходимо было ходить «по домам», где создавались репутации талантам. Где со временем рождались классики культуры и искусства.
С дебютным фильмом Джансуг не прокололся. Этнография и ребёнок — материал самоигральный. По этой дороге надо было двигаться дальше. Планы у него были гигантские. Не только создать национальный кинематограф, но и стать писателем всемирного масштаба. Лучше всего было писать на родном языке. А потом отдавать на перевод голодным поэтам. Которые умели сделать из членораздельного заикания полёт журавлей. Но язык предков был Джансугом утерян. У него сохранилась лишь старинная бумага, на которой (как он считал), было написано, что его род древнейший и княжеский. В маленьких республиках князья были через одного. Разделялись на тех, кто с Грамотой и без неё. Но документ предъявлять не любили. Побаивались, а вдруг случайно нарвешься на носителя языка. Тогда может обнаружиться, что бумага-то совсем про другое. Но хранили её как зеницу ока. И самосознание в Советской стране она повышала значительно.
В Москве бушевало лето. То грозами, то изнуряющей жарой. Большинство студентов покинули общежитие. А для стойких выпал богатый урожай. Наступило время абитуриентов. Прелестные молодые лица наполнили общежитие шумом, гамом, музыкой, хохотом... И очень уважительным отношением к выпускникам. Джансуг пользовался оглушительным успехом. Как никогда в жизни. Девушки оказывались из маленьких городов, о которых никто никогда не слышал. Многие из них подсознательно чувствовали, что более тесной связи с искусством, чем в комнате Джансуга, у них никогда не будет. Они приносили ему свои дары, ничего не требуя взамен.
Как-то на рассвете он выпроваживал славную девчушку с гривой золотых кудрей. Она обняла его у дверей, понимая, что всё главное, что могло быть у неё с кинематографом, — уже произошло. Но так хотелось ей продлить миг.
— Ты, наверное, меня очень любишь? — спросил польщённый Ждансуг.
— Знаешь, — честно отвечала девочка, лаская его голубыми глазами озер, — мы всем классом мечтали отдаться артисту А... — Джансуг вздрогнул. — Но ты ведь тоже гений! — закончила она убежденно.
Почему-то именно после этой встречи, потеряв счёт смазливым мордашкам, не запомнив ни одного города на карте, откуда они являлись, Джансуг ощутил усталость и пресыщение.
«Поеду-ка я домой», — решил он. Знал, что родственники ждут и встречать будут с почётом. Так оно всё и было. Праздничные застолья, и поцелуи, и долгие тосты, и пожелания счастливой семьи.
Брат Джансуга был человек ответственный. Прежде чем начать серьёзное дело — составлял подробные списки и планы. Так, однажды вечером, когда Джансуг вернулся после прогулки с друзьями, брат выложил на стол подробный «Список невест по окрестностям и городу». Это было написано крупно. Дальше шли имена и фамилии претенденток. Указывался возраст, семья, наличие братьев (на всякий случай), образование и место работы. Около каждого пункта были еще плюсы, минусы и нолики. Когда Джансуг поинтересовался что сие означает, брат объяснил — что это должности родни, наличие приданого и пр. и пр. Поставлено было обстоятельно. Одним словом, «как у людей».
Начали ходить в гости. Когда сфланировали три раза, поняли, что дело затеяли очень непростое. Город хоть и не мал, но и не столь велик — чтобы разговоры не пошли. Первая (с грамотой и высшим образованием) вела себя высокомерно. Вторая показалась подслеповатой. Третья сидела как статуя, не поднимаясь. Брат заподозрил, что длинная. А по обычаям жена не должна на мужа сверху глядеть. Джансуг-то был как Пушкин. Только вот Пушкина рост Натальи Гончаровой почему-то не смутил. Но Джансуг справедливо считал, что пушкинская слава ещё впереди. Брат, когда выходили, предложил Джансугу у дома покараулить за кустами. Только Джансуг не захотел. Невеста только школу окончила. Может, она вообще три дня будет заниматься домашним хозяйством и из дома не выйдет. А список-то ещё большой! Тут-то братья и поняли, что надо список сокращать.
Два дня они сидели над проектом, споря, даже немного ссорясь. Приходилось вымарывать много имен, как бы этого не хотелось. Устав до полного отупения, Джансуг вышел прогуляться по городу. Тут-то он и встретил тётю Клаву. Она была женой двоюродного брата их давнего соседа. С детства тепло относилась к Джансугу. Догадывалась о его печалях и радостях.
— Джансуг! — обрадовалась тетя Клава. — Ты мне и нужен! У меня троюродная сестра есть, а у неё дедушка, а у дедушки соседка... — пока она перебирала многочисленную цепь, Джансуг уже понял, к чему ведет длинное предисловие. Он сурово молчал, долго стараясь не вслушиваться. Застал только конец речи: — Брови у неё бархатные. Голос как у райской птички. Да она по телевизору выступает! — всплеснула руками тетя и вполне довольная собой прошествовала дальше с хозяйственной сумкой.
Будто онемев, Джансуг постоял неподвижно еще несколько минут. Он понял, что все знакомые и едва знакомые, которых он может встретить на улице сегодня — будут предлагать. Расхваливать и предлагать. И снова расхваливать. Этого после бессонных обсуждений братова списка он вынести уже не мог.
Брат храпел на диване, как влетающий самолёт. Чтобы разнообразить звучание и сделать его равномерным, Джансуг включил телевизор и прикрыл глаза. Он уже задремал, когда что-то непонятное обрушилось на него. Может, это был громообразный ор соседского кота во дворе. А может — это был Окрик Судьбы. Вздрогнув, он открыл глаза и уставился в телевизор. Тут-то Судьба и поняла, что трубила не бесполезно.
Распахнутыми очами и распахнутой душой он смотрел на голубенький четырехугольник и видел именно то, чего ждал всю-всю свою жизнь... Это была она, вымечтанная в сладких снах... Та самая, которую он придумал себе давно, едва выйдя из детства. А может и раньше. Она грезилась ему иногда. В своих видениях он хотел к ней прикоснуться. Но она ускользала снова в небытие. А вот сейчас он может протянуть руку и дотронуться... Тут мысли его притормозили, и Джансуг понял, что дотронуться он может только до телевизора. Вскочив, Джансуг стал расталкивать брата, лихорадочно повторяя, — «Вот она! Вот! Я наконец ее нашел!» Со сна брат решил, что Джансуг на нервной почве лишился рассудка, что орёт одни и те же слова в том же порядке и, кажется, совершенно непонятно про что. Старший проснулся, неторопливо проследовал к умывальнику. На всякий случай умылся. Джансуг дёргал его за майку, пихал кулаком в бок и всё повторял своё непонятное заклинание громче и громче.
Испугавшись, что сейчас начнут сбегаться соседи, умытый брат захотел разобраться, в чём дело. Не сразу, но через несколько минут, он понял что речь идёт о телевизионной передаче. Чуть позже сообразил, что Джансуг начал интересоваться девичьим лицом на экране. А когда его отпустило беспокойство, он пожал плечами и, как ни в чем не бывало, заявил: «Она есть у нас в списке. — И подумав, добавил: — Но, кажется, мы её вчера вычеркнули».
— Что?! — закричал обезумевший Джансуг в регистре того дворового соседского кота. Который, видимо, явился гласом судьбы. — ЕЁ вычеркнули... Как ты мог?! Как ты мог?! — И почти упал в стоящее рядом кресло. Нависла минута тишины и недоумения. Потом братья взглянули друг другу в глаза и разом всё поняли.
— Ее зовут Иоанна. На рояле играет. А папа у неё балшой человек, — негромко констатировал Старший.
После его слов наступило долгое безмолвие. Но это было молчание мира. Спокойствия. Взаимопонимания, братской любви...
***
Свадьба была пышной и многолюдной, родственники приехали из городов, поселков, деревень и даже спустились с гор. Было много еды, местных вин и песен. Веселился народ как умел. Как завещали предки. Все соблюдалось по давним законам. По этим же правилам полагалось после первой брачной ночи вынести лоскут ткани со свежим пятном и предъявить это собравшимся гостям.
Джансуг, откатившись к краю широкой кровати, уставившись в потолок, то шепотом, то вполголоса, стараясь не переходить в крик, снова и снова повторял все непечатные слова, известные ему. По ходу дела даже изрекая свежие необычные сочетания.
Потом вдруг резко встал. Выхватил с койки широкой кусок ткани и, схватив со столика виноградную гроздь, отжал её в полотне, быстро выбросив. Ему не понравился цвет. Он схватил мандарин и сделал то же самое. Колорит опять был не тот. Яростно заскрипев зубами, он схватил гроздь красного перца. Отбросив его тоже, схватился за голову двумя руками. На одной из которых висела огромная испачканная тряпка. Пробормотав сквозь зубы крепкое ругательство, он рванул дверь. За дверью его ждали. Две женщины вырвали у него полотно и быстро пошли показывать его гостям. Ведь праздник должен был длиться не один день. Одна из женщин подозрительно поведя носом, учуяв запах мандарина с перцем, скривила губы.
Через несколько часов гости снова сидели за длинными столами, заставленными огромными бутылями и блюдами с едой. Снова пили, ели и пели. Только на лицах некоторых, особенно девушек, было другое выражение лица. Вчера они стеснялись смотреть на невесту, ненароком боясь проскочить мыслью: почему столичный режиссёр выбрал не меня? Сегодня они таращили глаза на жениха и невесту с ощущением превосходства. Некоторые чувствовали некое справедливое отмщение. Не заставившее долго себя ждать.
Жених выглядел строгим, но был вежлив. Невеста с бархатными бровями смотрелась столь бледной, что, казалось, лицо её начинает отдавать зеленью болот.
Накануне свадьбы уже было уплачено за перевозку в столицу её рояля. Высокопоставленный чиновник дал твёрдое горское обещание добыть молодоженам большую квартиру в доме с улучшенной планировкой. Что по столичным стандартам было чудом, равным полёту в космос.
Может быть, невеста ничего не знала об этом. Может, она не хотела об этом знать. Может быть — ей было всё равно. Ей было всё трудней и трудней не хмурить бархатные брови и не плакать. Но к тому моменту, среди общего веселья, она чувствовала — что шагнула из одной нелюбви в другую нелюбовь. И еще только она одна, Иоанна, знала, что нет в этом ее абсолютно никакой — даже самой крохотной вины.
Татьяна Ивановна Лотис.
