После шестидесяти Ефим Шифрин освоил соцсети и чуждый советскому артисту жанр стендапа, научился петь рок-оперы и репетировать так, что на сцене потом остается только отдыхать. Об этом артист рассказал в интервью «Известиям» в перерывах между репетициями своего концерта «ШифрИнов день», которым он отметит 40-летие творческой деятельности на сцене Театра мюзикла.
— Значительную часть концерта в честь 40-летия вашей сценической деятельности займут ответы на вопросы зала. Раньше вы такие вещи не практиковали. Почему?
— Знаете, до того, как появились социальные сети, у меня вообще не было обратной связи от зрителя. Что он там про меня думал? Как относился к моим работам? Об этом я мог судить только по двум источникам: посещаемости моих концертов и громкости аплодисментов. Но люди в зрительном зале обезличены, я не могу разглядеть даже лиц из-за сценического света. Социальные сети открыли для меня зрителя — с ним вдруг стало возможно познакомиться, причем с каждым отдельно. Я стал активным пользователем сетей, потому что мне очень интересно, что там — по другую сторону рампы.
Моя открытость в соцсетях совпала с потребностью работать на концертах в жанре стендапа. Наше поколение им не пользовалось в силу цензурных ограничений, а уж об импровизациях мы вообще не мечтали. Долгое время мне казалось, что способности к этому у меня нет, поэтому я никогда ничего такого не делал. Соцсети помогли мне понять, что надо начать говорить на языке, который диктует мне мой жанр: смешно, коротко, увлекательно. Так в моей программе сначала появилось несколько стендапных номеров, а после я перешел к простому общению со зрителями. Я покидаю сцену и ухожу в зал.
— Что обычно зрители хотят о вас узнать?
— Я обнаружил, что у людей, оказывается, есть потребность спросить меня о чем-то без посредников: без модераторов, без редакторов в печатных изданиях. Понимаете, наша профессия для простого обывателя расцвечена совершенно охряными красками — сплошная желтизна. К несчастью, многим кажется, что жизнь артиста соответствует тому образу, в котором ее представляют глянцевые издания: суровая охрана, мебель из дорогих салонов, прислуга, дачи, разводы, раздел имущества. У меня совершенно другой список: бессонница, поездки, подъем на трап самолета, тряска в купе, опять бессонница, опять мучительные поиски, особенно в области смешного. К последнему пункту я прилагаю совершенно нечеловеческие усилия, потому что Моцартов среди эстрадных авторов ничтожно мало.
Мне не хочется пугать зрителя трудностями нашей жизни, но очень хочется искренне поговорить, рассказать, зачем мы работаем, зачем хотим их развлекать, почему артист вообще занимает столько места в сознании людей? Ведь он же просто дурачится, корчит из себя кого-то другого.
Вопросы бывают очень острые. Но мне кажется, что сам мой возраст и стаж сценической работы позволяют вести этот разговор в зале. Я готов ответить на все вопросы зрителей, которые в этот вечер придут ко мне. Немного эксцентричный слоган, который придумал Театр мюзикла, — «не разойдемся, пока не наговоримся» соответствует моему настрою.
— А еще Театр мюзикла придумал формулировку «ШифрИнов день»…
— Звучит, конечно, нескромно (смеется). На самом деле никто не собирается посвящать мне целый день, да и пышное празднество под этим не подразумевается. Но 40 лет — это дистанция, на которой мне многое выпало. Когда я оглядываюсь назад, понимаю, что попробовал в этой профессии абсолютно всё, что она могла мне предложить. Я был эстрадным артистом, телевизионным ведущим, выступал в цирке, снимался в кино, за моей спиной несколько сериалов, почти девять сезонов отыграл в Театре имени Вахтангова, работал с Казаковым, Кончаловским, Виктюком и Мирзоевым. В общем, у меня нет причин корчить несчастное лицо.
Когда мы начали работать над мюзиклом «Преступление и наказание», я понял, что мой эстрадный вокал мне не пригодится. Я обязан осваивать рок-оперу. Отобрав меня на кастинге, Андрей Кончаловский грозно мне сказал: «Ты пошел в первый класс». Это действительно было так. Но когда после очередного спектакля он сказал мне — «ты number one», я понял, что пошел учиться не зря. От Кончаловского похвалы особо не дождешься, и это сказанное по-английски «номер один» еще больше меня воодушевило. Я в этот момент решил для себя: я должен быть number one во всем, за что бы я ни брался.
— На вечере также прозвучат стихи Иосифа Бродского, Михаила Кузьмина, Владимира Набокова. Как эта часть программы рифмуется с монологами и общением со зрителями?
— У меня на вечере будет очень разнообразная программа: и стендап, и юмористические монологи, и арии из мюзиклов, и эстрадные песенки, и ответы на вопросы. Еще придут гости, которых я пока не могу назвать, скажу лишь, что это люди, которых знает вся страна.
Что касается стихов, то это дань моему детству. Когда я был маленьким, всегда выступал на своих днях рождения — когда ребенка ставят на стульчик и он рассказывает стихотворение. Мне же одних стихотворений всегда было мало, мне каждый раз надо было надеть или папину шляпу, или мамину кофту, я должен был что-то изобразить. Что такое одно стихотворение? Я должен был показать полный концерт! Такое стремление к актерской универсальности, оказывается, у меня еще с того самого стульчика. Я, конечно, с него уже давно сошел, но в предстоящий вечер хочу опять на него взгромоздиться. Хочу показать всё, чему я научился за эти 40 лет.
— Вы не устаете от того, что постоянно находитесь в состоянии преодоления? Не успеете достигнуть одной цели, как перед носом уже маячит другая...
— Никому ничего просто так не дается. Знаменитое выражение Жюля Ренара «Гений работает по 18 часов в сутки» кажется мне наиболее верным по отношению к актерской профессии. У меня всё время идет бесконечная работа, я с ней не расстаюсь. В период репетиций не расслабляюсь. Но если я уже чего-то добился, у меня всё получилось, то на сцене мне совершенно комфортно. Слово «получилось» для меня очень важное, ведь это «получилось» складывается из очень долгих «не получается».
— Я правильно понимаю, что на сцене вы отдыхаете?
— Конечно. Проделав огромный труд, я становлюсь абсолютным хозяином всего, что происходит на сцене. Знаю, «где у меня что лежит», никогда не запутаюсь в тексте. На сцене я чувствую себя лучше, чем дома.
А вот в обычной жизни я очень рассеян — постоянно забываю, куда кладу очки, долго не могу найти предметы. Однажды рассмешил всех своих знакомых, когда после всяких страстей и заламывания рук обнаружил свой паспорт в морозилке вместе с индейкой, которую купил. К счастью, и птица, и паспорт оказались хорошо сохранившимися (смеется). Но на сцене моя природная рассеянность меня покидает. Еще нигде я не обретал такого спокойствия, как там.
Иногда меня спрашивают: «А чего вы в отпуск не едете? А вы где отдыхаете?» Моему односложному «нигде» страшно удивляются. Мне это не нужно. Моя работа — это совершенный курорт после того, как я столько трудился на репетициях. Мне никуда не надо ездить. Сцена — мой санаторий, клиника для душевнобольных, больница, да всё что хотите. Там у меня всё проходит. Актерская присказка «я выздоравливаю на сцене» не с потолка свалилась — мы действительно там лечимся.
— Вы и по жизни такой же отличник?
— Очень трудно говорить о себе в третьем лице — сразу возникает соблазн чего-нибудь приврать. Но в жизни я хуже, чем на сцене, потому что я не знаю, что такое жизнь без сцены. Так уж у меня получилось. Меня порой спрашивают о личном: «Ну а кто вас дома ждет?» А дома меня ждет ожидание завтрашнего дня. Я живу тем, что будет завтра, а завтра опять будет театр. Я не очень люблю человеческое любопытство в отношении моей частной жизни, но вовсе не из-за того, что мне есть что скрывать. Просто я боюсь разочаровать своих зевак-поклонников, которым хочется еще что-то обо мне узнать. Мне ведь нечего им рассказать…
Мой день очень плотно занят. Я не кокетничаю, когда говорю, что у меня нет времени на другую жизнь, не связанную с работой. Это мой выбор, я ни на кого не жалуюсь. Мне так нравится, тем более что это не такая уж страшная жизнь. Из всех билетов, которые мне выложили на этом экзамене, я выбрал тот, в котором могу ответить на все вопросы, просто потому что я хорошо к нему подготовился.
Наталья Васильева