Мой организм привык питаться всякими другими органическими соединениями, иногда простыми, иногда сложными, иногда теми, что бегали или летали. А чем питается мое «Я»? Следами — какими-то утраченными призраками прошлого, которые либо висят дамокловыми мечами надо мной, либо стыдясь, прячутся за спинами знакомых и родных, разговаривающих со мной вкрадчиво, ничего не ожидая, ни на что не надеясь, просто так.
Я заглядываю за фасады домов, ища там пищу для ума, для своего «Я», но нахожу смрадные помойки и бездомных собак. Куда я попал? Неужели это моя жизнь, неужели это моя личность? Такое скудное окружение, такая шаткая конструкция. Вытаскивая бесов из чужих карманов, обрывая канаты дамокловых мечей, превращающихся на моих глазах в пластиковые детские сабли, кого я обманываю? Разве я недостаточно честен?
Тяжело признавать, но вкусный спелый персик или июльская груша, сок которых льется по пальцам, не дают никакого прироста энергии моей слабой душе. Можно назвать это гнусными словами, например, потреблением. Но даже с потреблением философы уже разобрались, его теперь считают мрачным спутником экономических достижений, это закономерная издержка, которую подставили, указав на нее, как на последнюю вещь, сделали потребление козлом отпущения, чтобы не решать вопрос бедности. А я всего лишь ем пирожное, потому что я голоден. И что дальше? Потребление — это просто мечта, а не проблема. С ней теоретик культуры или социолог разбирается в два счета. Но это теории. А я все еще голоден, но урчит у меня не в животе.
Мой голод — это голод личности по полноте своего развития, происхождения. Я словно пес, который хочет видеть своего хозяина, чтобы радостно залаять и броситься к нему. Но меня никто не крал у самого себя, я не уходил из себя, мы просто не могли бы разминуться. Что же свербит так внутри, отчего так тянет заглянуть в чью-то сумку? Может, там найдется какой-то потерянный кусочек, хоть бы размером с булавку, чтобы скрепить свои трещины? Еще немного — и я расколюсь на несколько больших кусков и множество мелких. Я всегда буду той тарелкой, которую очень хотелось склеить, но последний осколок завалился в щель на полу.
Я никогда не буду полностью у себя, никогда не буду полностью своим, меня будет ворошить ветер, я буду ронять себя в чьи-то объятия, кто-то будет откусывать от меня и глотать, не прожевав. И я буду голоден даже тогда, когда перекушу кем-то другим во время интересного диалога в обед. Плотоядные тела, ненасытные самости. Мое «Я» не найти в макаронах, потому что оно не летало когда-то в курятнике. Мое «Я» постоянно собирается и разрушается, рассыпаясь чужими заколками и зажигалками по карманам подруг и друзей.
Я сижу на заборчике в сквере и жую жвачку, у меня нет никакого настроения, потому что я потерялся где-то в траве неподалеку, пока рассматривал бабочку. Это случилось еще летом. Я каждый раз иду домой мимо сквера и отчаянно вглядываюсь в ту самую лужайку. Этим ноябрем я нашел себя заново на этом заборчике. Что это за след? Потерял одно — нашел другое. Трава сгнила, пожелтела и скоро погибнет под снегом, бабочка никогда вновь не сядет на эту траву, но призрачный кусочек моего «Я» все еще тут, в этом самом месте. Мы встречаемся с ним, когда я прихожу посидеть здесь, как у могилы утраченного чувства. Я мечтал о том, чтобы найти себя среди травы, но нашел лишь утрату!
Бесполезно возвращаться, событие не повторить, оно утрачено. Но что же значит моя память о нем? Что значит мое чувство утраты? Я вернулся сюда, но для того, чтобы между бабочкой на траве и призрачным чувством, живущим в моем воспоминании, найти немного себя, немного своего времени. Каким же потерянным надо быть, чтобы искать летнюю бабочку в ноябре! Каким въедливым надо быть, как сильно память и воображение должны докучать человеку, чтобы из-за какого-то жалкого кусочка себя прошлого вырезать себя из будней и гулять по скверу?
Утрата — это голод самости. Я утоляю его, когда мое воспоминание оживает, меня перестает скрести чувство разбитой тарелки. Становлюсь ли я целым здесь, сидя на заборчике? Отнюдь. Я обречен искать свои осколки повсюду. Я никогда не смогу их собрать. Разве совокупность разбросанных призраков даст мне мое «Я»? Она будет похожа на мешок конфет, который дети получают на новогодних елках. Каждая конфета напоминает о празднике эмоций, но все они разные на вкус. И я сам похож на этот мешок конфет. Каждое мое ощущение, каждая утрата — это конфета с особенным вкусом шоколада или орехов, а мешок — это мое тело и мое «Я». Напрасно я жду явления того самого события здесь в сквере, мечтая снова ощутить вкус той самой конфеты, ведь нахожу лишь затертый, старый фантик — призрачный след неповторимого события.
Кажется, что я сам уже опустел, зато моя коллекция фантиков могла бы занять сотни страниц. Я продолжаю есть пирожные, ходить по любимым улицам, слушать пластинки, которые когда-то вызывали непреодолимое желание танцевать. Мне всегда будет не хватать чего-то, я всегда буду немного голодным, и никакие фантики не сделают мое «Я» полным и завершенным. Мои будние дни были разорваны какой-то блажью, прихотью, капризом, но тем самым они стали принадлежать мне больше, чем когда-либо, потому что я положил их в свой альбом воспоминаний. Даже призрак будет частью моего «Я», если последовать за ним и окунуться, как предлагал Пруст, в то время, в те чувства.
И вот, я встаю с заборчика, вздыхаю, кидаю последний взгляд на жухленькую травку и ухожу, не оборачиваясь, унося камень утраты вместе с тяжелым сердцем. По дороге я увижу очередного беса у кого-то в глазах, возможно, когда-то бывшего кусочком меня. Но нет большего несчастья, чем жажда невозвратимого! Зато не было бы нас, не будь мы постоянно в этом зазоре между вещами и призраками.
Убудет ли что-нибудь у будущего меня, если я выброшу все фантики, сохраняющие призраки меня прошлого? Ведь зазор во мне, а не в них! Никто не погибнет, ничто не исчезнет. Утрата и голод не пройдут. Хотите менять себя — меняйте фантики на чувства, вырываясь из будней, потому что мы существа темпоральные, мы постоянно перетекаем чувствами: то предвкушаем будущее, то ностальгируем о прошлом, но мы всегда здесь и сейчас, пока мы существуем. Моя утрата проходит, стоит мне только вернуться в течение этого «здесь и сейчас». Я никогда не встречаюсь со своим будущим или со своим прошлым, потому что встреча — это момент настоящего. Так что голод, как предвкушение нахождения части себя, и утрата, как тоска по утраченной части себя, никогда не исчезнут.
Я выброшу фантик в мусорку, конфеты давно уже нет, ее вкус в моей памяти сотрется со временем. И я больше никогда не смогу вернуться в прошлое лето, я никогда не смогу вдохнуть запах того самого цветка, что погиб под прошлогодним снегом, а еще это значит, что я больше никогда не смогу быть таким, каким я был полчаса назад, погруженный в воспоминания и потерянный. Но разве мог бы я остановить мгновение? Разве мог бы я застыть изваянием посреди любимой улицы или перед полотном в галерее? Остановка убивает жизнь. Остановка сердца убивает тело, остановка времени убивает личность.
Я не мраморный истукан, но я и не ревущий речной поток. Каждое мое движение, каждая моя мысль — это творение и уничтожение, но сейчас я спущусь в метро, приложу машинально карточку к турникету, запрыгну в вагон, не глядя по сторонам. Неотличимый от робота и почти неотличимый от сотен других личностей. Что выдаст меня? Походка, неуловимые мимические движения, руки в карманах и наушники. Много чего. Даже если я остановлюсь, лягу и замру, я не перестану быть совершенно особенным, неповторимым узором, как и восемь миллиардов других. Я — событие, которое найдет свое завершение, но не завалившись кусочком за плинтус, не уничтожив мириады возможных будущих событий своим выбором. Нет. Я просто умру когда-нибудь, оставшись этими осколками с прошлым, но без будущего, и кто-то будет хранить один из них, испытывая утрату.
Я поворачиваю за угол, заглядываю за фасады зданий, и я знаю, что я прямо здесь, потому что тело занимает место, а мое «Я» занято мыслями. За мной на свежем снегу тянется вереница отпечатков левой и правой подошв, я оглянусь и успокоюсь. Я не потерян, ведь это я оставляю следы.
Роман Ливаров
