5
Я тогда ходил на собрания анархистов, мне казалось, что всё можно изменить в лучшую сторону. Мне казалось, что люди просто не понимают, чего они хотят. Я много трудился для общего дела, мы устраивали собрания, собирали людей, я печатал листовки. Но был день, когда анархизм стал дыркой в стене.
Я вышел из багрового, будто уже при строительстве допустившего какую-то невозможную жертву, здания с разбитыми окнами, и плакал, как ребёнок. Я чувствовал, что жертва красному кирпичному зданию, где проходили собрания анархистов, действительно принесена, но она не искупительная, что мы не можем довести дело до конца. Была осень. Я давил жёлто-чёрные листья. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким.
Когда я пришёл домой, я увидел стоящего, как флагшток, по центру нашей проходной гостиной мужа моей сестры. Он пожал мне руку и сказал, что у моей сестры будет ребёнок. Я сказал:
— Как рано! Я рад за вас, — хотя только что анархизм стал дыркой в стене.
Я заперся в своей комнате. Мама постучалась и пожаловалась, что сестра слишком молода. Я кивнул:
— Наверное, она правда молода.
Потом в комнату зашёл её муж. Он очень нервничал, но хотел рассказать диалог, который он случайно услышал, именно мне. Я был невнимателен, но я всё запомнил. Её муж сказал:
6
Её муж сказал:
— К ней пришёл её старый друг. Я не ревную, ты не подумай. Она не даёт никаких поводов. Но не это важно. Так вот пришёл ее старый друг, они обнялись и потом её друг начал говорить:
— Ну и вот я сам живу в постоянном опасении касательно вредности собственного восприятия. В моей памяти есть неудобные раздражающие области, в которых я извиваюсь, как змея в зыбучих песках.
Например, многие годы я помнил одну комнату, которую я никогда не видел. Я и сейчас могу зайти в это воспоминание, но уже иначе. Я тебе опишу, какая она. Ну пол там очень странный, покрытый скользкой некрасивой рыжей краской голый бетон. На нём легко падать, и будь у меня руки и ноги там, я бы упал. Будь у меня там руки, я бы может, потрогал холодный пол или тёплый, но у меня ничего там нет. На стене там висит ковёр с оленями. Стены там тоже просто покрыты краской только бежевой, от того всё кажется нежилым и неуютным. Я бы принёс что-то свежее и юное, но рук у меня там нет. Я даже не могу закрыть глаза, потому что их в прямом смысле этого слова там тоже нет. Поэтому я смотрю. В стену там вбит гвоздь, а на гвозде висят ключи. За окном туман, из тумана иногда выплывают деревья, выплывают они так, словно я не завис в пространстве на неизвестном этаже в неизвестной квартире, а словно еду на машине и могу остановиться и осмотреться. Но я не могу. Наважденческое изображение и подробности этой комнаты в памяти столь чётки и заморожены, что трудно списать это просто на игру воображения. Я не забываю ни одной детали, даже если я постараюсь изменить кусок в этой комнате, всё вернётся на место. Эта точка в моей памяти каменная, я не могу вынуть её, она мне не принадлежит. Я появляюсь там очень часто, и один раз мне начало казаться, что в моё отсутствие там кто-то долил в вазу с цветами воду, но нет, я как-то сравнил количество воды с отметкой роста на стене и как бы пространственной линейкой оценил количество воды в сравнение с прошлым разом. И нет, никого не было, воду никто не доливал. Эта комната не растет со мной: цветы там не вянут, не покрываются серебряной пылью, а остаются такими же вечно ну мёртвыми, ну замершими в своём росте, за окнами не меняются времена года, скорее они переживают какую-то общую, пятую беду. Я долго думал, откуда я помню эту комнату и я думал, что всему виной моё мистическое мышление, фильм какой-то, какая-то книга. Но недавно бабушка вытащила из шкафа кучу каких-то бумаг и оказалось, что после смерти моей хромой тётки, которая жила с нами, они сделали в квартире ремонт, и ремонт этот изменил нашу квартиру до того состояния, что сделал из неё другую квартиру. Среди старых фотографий я и нашёл эту комнату. Я долго думал, долго упорно думал, почему я помню именно её, а не другую, ведь ремонт делали во всей квартире. И тогда я спросил у матери: почему. Она не знала. В нашей новой квартире я не мог найти никаких следов. Тогда я пошёл в свое воспоминание. Я долго ходил там, пытался выйти на улицу, не смог, смотрел, всё открывал (не руками, ведь рук у меня там не было), потом взял ключ со стены. Я приложил этот ключ ко всем замкам, он подошёл к дверце одного из шкафов. Я открыл шкаф, там была зияющая пустота, как будто кто-то стёр из моей памяти только то, что было в этом шкафу. Я спросил у мамы, что стояло в том шкафу, мама долго не могла вспомнить, а потом сказала, что там стоял алкоголь, тогда я вспомнил, вспомнил, что когда мне было 6 лет, я открыл дверцу, я открыл дверцу этого шкафа и выпил полбутылки водки, у меня было отравление, меня привезли, меня привезли в больницу, у папы тогда случился сердечный приступ, он долго болел, если бы я не взял ключ посмотреть, что в том шкафу, я бы не узнал всего этого сейчас, я запомнил это, потому что я никогда не пил водку, потому что дети не должны пить водку, потому что когда я вернулся домой и из больнице с отравлением, я узнал, знаешь что я узнал, я узнал, что папа ну заболел и заболел сильнее меня и что он лежит в больнице и что доктор даёт короткие ответы в одно предложение по его состоянию, и все переживали, потом он вышел, все облегченно вздохнули, и я сразу забыл всё это, а папа умер только через десять лет, я думал, что я всё это забыл так, а я, наоборот, запомнил.
— Это мне напоминает одну историю. Но это слишком эксцентрично для меня, хотя и ужасно красиво. Неужели правда такое происходит?
— Это воспоминание произошло со мной сильнее того, что произошло в реальности. Но это очень простая мысль.
— Да, — сказала она, накручивая волосы на карандаш, — верно.
Она была вообще довольно разговорчива, только иногда выпадала.
— Ладно, как у тебя-то дела?
— Да мы хорошо живём с Борисом. Он мне очень помогает. Вообще всё вроде хорошо.
7
— А что для тебя странного? — спросил я, но я быстро уставал от многословных людей. Я мог только думать метафорически, про планы, про детали, про объекты, говорить я так не мог. Её муж любил слова, поэтому он с лёгкостью говорил, как и моя мама. Но эту историю рассказываю я.
— Я не понимаю, что ей могло это напомнить. Может, в детстве тоже был какой-то эпизод, фиктивное воспоминание, ложный след, по которому она пошла, надолго ошибившись, слепое пятно, тайна родителей? Я хочу ей помочь.
— Я заинтересован в том, чтобы вам помочь, Борис, но мне кажется, тут должен быть комплексный подход. Про эту ситуацию — я действительно не знаю. Мы росли скорее счастливыми детьми.
...
Анастасия Елизарьева
