О Шварцмане я впервые услышал от Сергея Михалкова. Совсем молодым журналистом я брал у него интервью, он по обыкновению стал рассказывать, что Эдуард Успенский – злобный кляузник, я возмутился: как же, ведь он придумал Чебурашку!
– Ч-чебурашку? – переспросил Михалков. – Чебурашку придумал художник Шварцман, к твоему сведению!
Потом я узнал, что этот же мультипликатор Шварцман придумал облик Удава, Мартышки, Слоненка и Попугая, изобретенных Остером. Потом – что он же был художником-постановщиком первого и едва ли не лучшего советского полнометражного мульта «Снежная королева». Потом – что он учитель Норштейна, хотя везде называет себя его учеником. И наконец, знаменитая акварелистка Ира Литманович на презентации ее выставки «Москва. Зона любви и турбулентности» – там очень сильные картинки про московские события этого лета – мне рассказала, что Шварцман жив и активен.
– Сколько же ему?
– 99.
– И его можно увидеть?
– Не только его, но даже первый эскиз Чебурашки. В этом году мультикам про Чебурашку 50 лет, ты в курсе?
Ну и как-то так получилось, что после нескольких звонков от мэтров мировой мультипликации классик и гений Шварцман согласился меня принять, и мы к нему приехали. 99 лет ему дать сложно, ни тебе старческой глухоты, ни медлительности, да и трость скорее декоративная.
***
– Михаил Друян – помните такого? – мне рассказывал, что папа римский прислал ему благодарность за глубокий гуманизм советской мультипликации…
– Михал Захарыча-то? Кто ж его не помнит. Ведущий оператор наш. Только не ему одному, а «Союзмультфильму» в целом. В самом деле, римский папа, кажется, кто-то из Пиев…
– Нет, Иоанн Павел II.
– Ну, тем более прекрасно. Да, назвал советскую мультипликацию лучшим средством воспитания христианских чувств.
– И вот я пытаюсь понять: как же это Советский Союз, довольно страшная страна, делал самые добрые мультики в мире?
– Ну, я же не философ. Я мультипликатор, немного иллюстратор, просто очень старый, понимаете… Но если в самом деле отвечать на ваш вопрос: почему вас не смущает, как это все вообще уживается в человеке? Не только в Советском Союзе, а в отдельном человеческом разуме? Я плохой атеист, колеблющийся, и все-таки я воспитан в концепциях французского Просвещения, и вот вместе с этими замечательными людьми я полагаю, что не Бог создал человека, а наоборот. Это довольно наглядно: у буддийского Бога черты индийского национального характера, у еврейского Яхве – еврейские, у Аллаха – арабские, все по образу и подобию. И этот же человек, создавший Бога и наделивший Его абсолютной мудростью, выдумывает пещерные суеверия, казарменные порядки, он же выдумал и осуществил кошмары двадцатого века – как это все вместить в одну черепную коробку? Привыкши к такому разносу полюсов, уж как-нибудь мы совместим в отдельно взятой стране марксизм-ленинизм и советские мультфильмы. Тем более что это неплохо сочеталось: в семьдесят третьем году был мультфильм «Аврора», ради которого я строил самую масштабную в своей жизни декорацию – весь этот большой крейсер; нас специально в Ленинград командировали подробно его осматривать, видел я ту самую пушечку, отстрелившую начало новой эры, и картинки к тому фильму мне до сих пор нравятся – такие стилизации под гравюру, хотя все это просто черная бумага плюс белила. И странным образом тоже мультфильм получился необыкновенно грустный – может, благодаря песне Шаинского про «Аврору»…
– Точно! Там когда мальчик в конце ее поет – полное чувство, что он милостыню просит.
– Ну, действительно в последние свои годы советская мифология имела довольно жалобный и даже старческий вид. И «Аврору» в том фильме было жалко.
– Но ведь согласитесь, был контраст – советские мультфильмы и та жизнь, к которой нас всех, как оказалось, готовили… все эти зайчики-ежики – и поздний СССР…
– Так ведь не к этому готовили. Была вечная советская идея Светлого Будущего, которое все отодвигалось, и детей готовили к жизни в идеальном мире. В коммунизм, может, и не верили, но в лучшую жизнь верят до сих пор. В пятидесятые, когда расцвела мультипликация, все это было особенно актуально.
– Вот вы наверняка много думали над этим вопросом: зачем евреи в России?
– Я бы его тоже расширил: зачем евреи вообще? Древний народ, умудренный многовековыми преследованиями. Наверное, людям кажется, что преследовать – это лучший способ умудрять. Про это есть хороший анекдот: у армянского радио спрашивают: почему в Армении нет евреев? Они отвечают: сами справляемся.
– Вам не кажется, что компьютер, в общем, спас это ремесло? Потому что тысяча рисунков на десять минут – это некоторый перебор…
– Больше! Одна фаза – персонаж руку поднял – это до двадцати рисунков, и фазовщики – это огромный цех. Приходили молодые художники, большей частью девушки, и рисовали – на полнометражный мультфильм уходило три с половиной года, столько делали «Снежную королеву». Но ничего не поделаешь, это такое ремесло – как златошвейное, как кружевное… Не может машина. Я бы компьютеру доверял только раскрашивать, и то не все. Компьютерная анимация быстрее, дешевле, но уходит что-то трудновыразимое. Это, понимаете, вот когда у меня стали руки дрожать, в рисунке появилась такая дрожащая линия. И это оказалось довольно эффектно, многие даже подражать стали, но как-то у них не получалось. Как ты будешь подражать возрасту? Так и здесь – живая ручная работа странным образом передает энергию художника, личность его, и при всем уважении к пиксаровским, допустим, фильмам – это другой жанр.
– Какая техника вам кажется самой сложной?
– Вероятно, технически самое сложное – то, что делает Александр Петров, что принесло ему «Оскара»: живопись по стеклу. Это потрясающее впечатление и тончайшая работа. Очень перспективная вещь – перекладка, это техника, в которой Норштейн делает «Шинель». Он ее делает несколько десятилетий, отвлекаясь на множество дел, потому что он всем нужен, но, я уверен, закончит. Перекладка оказалась идеальной для передачи мимики персонажа, этого больше никак не сделаешь.
– А вы можете сказать, что понимаете «Сказку сказок»?
– До конца? Нет. А зачем ее понимать? Мультипликация – это вообще экранизация не до конца понятных вещей. Хотя я у Норштейна все равно больше всего люблю «Ежика».
– А я – «Цаплю и журавля».
– Ну, это вообще почти Чехов.
– Вам не кажется – вот я у вас над столом вижу Булгакова, – что идеальной экранизацией «Мастера и Маргариты» мог бы стать мультфильм? По крайней мере это решило бы проблему с котом.
– Не представляю, кто бы потянул такой мультфильм, но вообще – да, пожалуй. Наверное, в смешанной технике, потому что Москву надо делать в одной манере, мрачной и несколько гротескной, а Ершалаим – в другой. Но обычная экранизация маловероятна, тут действительно нужен художник, причем редкого класса.
– Вы помните, как придумали Чебурашку?
– Чебурашка, можно сказать, рождался в муках: всех персонажей уже нарисовали, а он не получался. Весь подготовительный период – полгода – ушел в основном на него. Вообще у этого мультфильма долгая история: Роман Качанов – замечательный такой гигант, тогда молодой режиссер – решил подружиться с Аджубеем. Ему казалось, что участие человека столь влиятельного подтолкнет мультипликацию вперед, и заказал ему сценарий. Сценарий у него получился так себе – африканская сказка «Соперники» с элементами футбола, – но дружить с Качановым они продолжали, даже когда Хрущев и соответственно Аджубей уже лишились власти. Качанов пришел в гости и увидел, что дети Аджубея с хохотом читают какую-то книжку: его заинтересовала история, и он решил эту сказку снимать. Но Чебурашка тогда еще нынешнего вида не имел: его рисовали в виде обезьянки такой, что ли… Когда я за него взялся, он и был такой обезьянкой, и уши были на макушке, самые тривиальные, а сзади длинный хвост. Но как-то по ходу работы они все увеличивались и съезжали вниз, пока не образовались эти локаторы. А хвост, напротив, все убывал, пока совсем не втянулся.
– Какое он животное? Внешне похож на лемура, лори…
– Он не животное. Он идеальное представление о добром ребенке, ищущем друга.
– Ваша Шапокляк была, конечно, революцией в советском отношении к старости. Стариков всегда изображали с умилением…
– Ну, тут все просто: главной деталью облика оказался нос, который она все время сует не в свое дело. Она не такая плохая старуха, кстати. Я думаю даже, она отчасти примирила многих детей со стариками. Приятней же любить старуху хулиганствующую, чем назидательную, которая всех учит жить…
– Но крокодил, как хотите, идеализирован. Вы вообще наблюдали крокодила?
– В зоопарке? Нет, зачем? Я вообще к прямому наблюдению, в зоопарке, прибегал единственный раз в жизни, когда делал Удава для Остера. Там с остальными было в принципе все понятно, прежде всего со Слоненком, которого Козаков так по-пастернаковски озвучил. Но Удав мне был непонятен – как его очеловечить? Тем более что я змей, признаться, терпеть не могу, на грани фобии, им приписывают какую-то исключительную мудрость, но верится с трудом. И я часами смотрел на этого питона, пытаясь понять: что в нем хорошего? Пока не придумал ему удивленные бровки домиком, и после этого он стал привлекателен. Ливанов тоже с ним мучился, какие только голоса для него не выдумывал, пока Уфимцев, режиссер, не сказал ему: говори своим, ничего более удавского все равно придумать невозможно.
– Как вы, серьезный художник, с такой графикой отличной, пошли в мультипликацию?
– Как большинство советских людей: посмотрел «Бемби». Ну и понял, что хочу делать вот такое.
– Как вы думаете, потенциально всякий хороший художник способен этим заниматься?
– Прежде всего хороший график, предпочтительно шаржист. Сам-то я больше всего люблю живопись: графика, в общем, дело нехитрое. А вот колорит – это надо, чтобы цвет с цветом разговаривал, чтобы Бог поцеловал. Величайший живописец в мире был Рембрандт, я думаю, Рафаэль по сравнению с ним – холодный украшатель… У Рембрандта свет и тень живут, они в трагических отношениях, и ничего трагичней и мучительней «Возвращения блудного сына» я представить не могу. Вот картина, в которой все о человеке, все об участи его: всегда будут рисовать – и ничего к этому не прибавят, к спине этого сына и рукам слепого отца.
– Как вам кажется, кто сделал больше всего – из наших – для превращения мультипликации в серьезное искусство?
– Безоговорочно – Хитрук. Взрослая мультипликация началась с «Истории одного преступления». До этого, как выражались на профессиональном жаргоне, мы делали кино для серунов. С Хитрука началось искусство, временами довольно авангардное. Притом что детское кино он умел делать виртуозно – в «Снежной королеве», скажем, он рисовал всю линию Оле-Лукойе, и человечек с зонтиком получился у него чудесно. Но в собственных картинах он от этой традиции отошел – и Винни Пуха, например, придумал довольно гротескным. Дети оценили.
– Интересно, вы могли бы сделать фильм про старого Чебурашку?
– Почему же нет… Но в чем эта старость могла бы выражаться? Мордочка сморщилась, он бы, возможно, ссутулился… Неизменными остались бы уши. Они бы не поникли, нет. Эти уши – как души. Два флага его души.
– Вы дружили с Успенским?
– Нет. В нашу работу он почти не вмешивался – и правильно делал: есть авторы, которые постоянно ходят в цеха и следят за всеми этапами изготовления куклы, а он был у нас, может, раз или два. Успенский был человек бесконечно талантливый, но по сути своей это был так и не выросший ребенок, что для литературы очень хорошо, особенно для детской, а для жизни трудновато переносится окружающими.
– Ваше поколение дало не-обыкновенно много талантливых людей, справилось с титаническими задачами – как оно получилось таким?
– Поколение действительно потрясающее, сейчас почти уже несуществующее и потому легендарное, а получилось оно таким потому, что воспитывалось сразу после революции. Оно сформировалось на великом переломе, власть еще не окаменела и не одряхлела, у ее сторонников был не только карьеризм, не только жестокость, а еще и некоторый идеализм, и энтузиазм, и новизна. Это все как-то влияло, был какой-то грозовой кислород в атмосфере – который потом постепенно вытеснялся.
– Может, еще одна революция добавила бы кислорода?
– До еще одной революции я надеюсь все-таки не дожить. Поистине, не дай бог жить в эпоху перемен. Да и какая идея может сейчас вдохновлять революцию? Боюсь, в нынешние времена все перемены могут осуществляться только мирно, иначе последствия будут катастрофическими.
– Но согласитесь, СССР был посложнее и поинтереснее нынешних времен?
– Он был поорганичней, так бы я сказал. Естественней. Вот это соединение народов в союз – это все-таки лучше, чем когда все те же народы приезжают в Россию на заработки. Помните, Маршак повторял: для детей надо писать, как для взрослых, только лучше? Ну вот, сейчас почти все то же самое, только хуже.
– Есть у вас рецепт долголетия?
– А оно вам нужно? Это непросто, и знаменитое пожелание «До ста двадцати!» – оно ненамного лучше, чем проклятие «Чтоб ты жил во времена перемен». Больше увидишь – но не факт, что увидишь хорошее. Больше узнаешь – но не факт, что это тебя обрадует. Вообще единственный способ как-то не слишком портиться с годами – это про них не вспоминать.
– Вы и к столетию не готовитесь?
– К чему не готовлюсь? Даже не говорите мне об этом. Я о нем и не думаю. Еще чего. Боже упаси! Нас только то и спасало, что мы в этом жанре были люди без возраста. Рисовали детские картинки, лепили куклы – ну и выпали из всех категорий… И все это без помощи компьютера. Компьютера у меня и сейчас нет, тоже фактор долголетия – я не читаю всего этого, что там у вас пишут…
– Может быть, власть нам как раз и подарит долголетие – отберет интернет, перестанем огорчаться…
– Нет, жизнь продлевают только те решения, которые вы приняли сами.
Быков Дмитрий
