Если вспомнить детское впечатление от Нестерова, то его жизнь может показаться пасторалью. Ведь рисовал он
На открытии выставки заместитель генерального директора Третьяковской галереи по научной работе
* * *
На выставке представлены нестеровские работы из 32 музеев и нескольких частных собраний. Некоторые произведения раньше не видели даже знатоки. Чтобы собрать в Москве холсты Нестерова, разбросанные по всему пространству бывшего Союза — от Киева и Минска до Красноярска и Омска, — понадобилось немало времени. Третьяковской галерее пришлось даже пропустить юбилейную дату — 150 лет со дня рождения художника исполнилось в прошлом году. Но опоздание простительно: столь масштабной выставки Михаила Нестерова не было никогда.
Что мешало показать Нестерова в такой полноте раньше? Причин можно перечислять много, но когда речь идет о таких художниках, как Нестеров, внешние причины не самые главные.
Как и недавние выставки в этих же залах на Крымском валу Левитана и Коровина, экспозиция Нестерова — событие не только культурное и ретроспективное, но духовное и общественное. Это попытка диалога исторической России с сегодняшней РФ, в ребяческом порыве подобравшей государственную символику рухнувшего сто лет назад православного царства, но живущей с легкомыслием банановой колонии.
Великие русские живописцы оставили нам философию в красках, национальную идею в зримых образах. Эта идея не декларативна, не навязчива и выражена больше в скромных этюдах, нежели в больших исторических полотнах. Каждый из этих этюдов возвращает нам смыслы, привычные и родные для многих поколений. Вспомним: в очереди на Левитана люди стояли семьями.
Благодаря живописи разворачиваются смятые страницы детских впечатлений. И оказывается, что эти первые страницы в книге жизни — они остро необходимы тебе сегодня, сейчас.
Это не ностальгия, а наиболее полное и свежее переживание вот этой минуты, этого дня. Вернувшись к Левитану и Шишкину, Поленову и Куинджи, Серову и Коровину, вдруг чувствуешь, как освобождается душа от «позднейших наслоений».
Теперь со мной бывает так: прихожу в Третьяковку, иду в зал Левитана, сажусь на лавку у картины «После дождя», сижу так минут сорок, а потом иду к выходу. Да, вокруг много прекрасного, и, вернувшись домой, понимаю, что обкрадываю себя в количестве впечатлений, но в ту минуту, когда ухожу из левитановского зала, я остро чувствую: ничего более я вместить не в силах. Мне больше ничего и не надо. Вот только дайте мне наглядеться на «После дождя», или «Март», или на «Тихую обитель» — и можно жить дальше…
Из записок
* * *
На выставке Нестерова аскетичное пространство экспозиции напоминает монастырь с его тесными переходами и низкими сводами; лавочек нет, и люди
А вот девушка лет девятнадцати все стоит и стоит перед «Великим постригом», будто слушает музыку, которой не слышит никто другой.
Недавно я стал ловить себя на том, что на выставках больших русских художников в Третьяковской галерее смотрю не только на картины, но и на лица зрителей. На выставке Нестерова я увидел людей, которые будто сошли с полотен художника. Дело не в одежде, а исключительно в лицах. Откуда они берутся? Ведь в метро и на улице мы таких лиц не встречаем (или не замечаем?).
Быть может, когда открывается столь особенный, глубокий и сильный, художественный мир, связанный с истоками русской души и с историей народа, то он притягивает к себе все, что осталось ему близкого в сегодняшней жизни?
Когда я спросил об этом Виктора Витальевича Татарского*, он сказал: «Это люди из Божьих запасников. Только в отличие от запасников музеев, где каждая картина учтена и сосчитана, мы не знаем, сколько там таких людей осталось. Будем надеяться, что и эти запасники пополняются. Одни лица уходят, другие, столь же прекрасные, приходят…»
А еще на выставке Нестерова невольно думаешь о том, что не только для детей, но и для всех нас страшно важно, среди чего мы живем, в каком контексте. Контекст торговых центров — это одна жизнь, контекст бараков и запустения — другая, а контекст Абрамцева, Михайловского и Ясной Поляны — это третья жизнь, кардинально другая, на другой духовной высоте.
Лев Николаевич Гумилев, рассказывая однажды о местах своего детства — Слепневе и Бежецке, говорил: «Этот якобы скучный ландшафт., эти луга, покрытые цветами, васильки во ржи, незабудки у водоемов, желтые купальницы — они некрасивые цветы, но они очень идут к этому ландшафту. Они незаметны, и они освобождают человеческую душу, которой человек творит; они дают возможность того сосредоточения, которое необходимо для того, чтобы отвлечься на избранную тему…»
Основной тон нестеровских полотен — это скудные краски ранней весны или поздней осени. Пожухлой травы, которая готовится уйти под снег. Цвет только затеплившейся, только опушившейся весенней вербы. Светлые сумерки, тот час перед закатом, когда ровный свет разливается по земле.
А персонажи Нестерова — они будто только что вернулись на Землю после длительной межпланетной экспедиции. Только прилетели и, ощутив земное притяжение, еще не в силах пробежаться по траве. Они просто стоят, будто свечки, и дышат родиной, с каждым вздохом узнавая ее, но, кажется, не узнавая нас: кто мы такие и откуда? Когда они улетали, таких, как мы, не было…
На выставке меня поначалу раздражало, что молодые люди фотографируют друг друга на мобильные телефоны на фоне картин. Особенной популярностью пользовался
Юноша в офисном костюме подошел ко мне с планшетником: «Снимите меня с этой картиной…» Я послушно взял планшет. «Вот так держите, чтобы картина вся вошла, а я вот тут, посередине, встану…»
После выставки, когда шел к метро, уже без всякого раздражения думал: а пусть снимаются, ведь мы не знаем, что этим ребятам предстоит. Они и сами не понимают, какое движение души влечет их к тому, чтобы запечатлеть себя рядом с царевичем Димитрием или отроком Варфоломеем. Неисповедимы Пути…
* * *
Появление в русском искусстве Михаила Нестерова — это до сих пор загадка. Нестерова могло и не быть. Десятый ребенок из двенадцати детей, он чуть не погиб в младенчестве. В воспоминаниях писал, что только молитва матери возвратила к жизни «хилого, дышащего на ладан ребенка».
Его могло не быть и как художника. Ведь в ту пору, когда он начинал свой путь как живописец, искусство решительно отвернулось от богоискательства, сочтя религиозную тему «закрытой».
А эти тонкие, бледные, почти чахоточные лица нестеровских отроков и девушек — откуда Нестеров взял их? Ведь Россия еще дышала здоровьем. Посмотрите картины Валентина Серова, Зинаиды Серебряковой, Кузьмы
А Нестеров, начиная с
Тут много таинственного, необъяснимого. Вот в 1897 году
Пожалуй, никто, кроме
* * *
В культуре своего времени Нестеров был совершенно одинок. Учившийся у передвижников, он стремительно отошел от них, но лишь ненадолго примкнул к молодому «Миру искусств». Любые объединения художников он считал сектами, навязывающими свою тенденцию, свою узкую идеологию. Сам он никогда никаких
Дмитрий Шеваров
Если вспомнить детское впечатление от Нестерова, то его жизнь может показаться пасторалью. Ведь рисовал он
На открытии выставки заместитель генерального директора Третьяковской галереи по научной работе
* * *
На выставке представлены нестеровские работы из 32 музеев и нескольких частных собраний. Некоторые произведения раньше не видели даже знатоки. Чтобы собрать в Москве холсты Нестерова, разбросанные по всему пространству бывшего Союза — от Киева и Минска до Красноярска и Омска, — понадобилось немало времени. Третьяковской галерее пришлось даже пропустить юбилейную дату — 150 лет со дня рождения художника исполнилось в прошлом году. Но опоздание простительно: столь масштабной выставки Михаила Нестерова не было никогда.
Что мешало показать Нестерова в такой полноте раньше? Причин можно перечислять много, но когда речь идет о таких художниках, как Нестеров, внешние причины не самые главные.
Как и недавние выставки в этих же залах на Крымском валу Левитана и Коровина, экспозиция Нестерова — событие не только культурное и ретроспективное, но духовное и общественное. Это попытка диалога исторической России с сегодняшней РФ, в ребяческом порыве подобравшей государственную символику рухнувшего сто лет назад православного царства, но живущей с легкомыслием банановой колонии.
Великие русские живописцы оставили нам философию в красках, национальную идею в зримых образах. Эта идея не декларативна, не навязчива и выражена больше в скромных этюдах, нежели в больших исторических полотнах. Каждый из этих этюдов возвращает нам смыслы, привычные и родные для многих поколений. Вспомним: в очереди на Левитана люди стояли семьями.
Благодаря живописи разворачиваются смятые страницы детских впечатлений. И оказывается, что эти первые страницы в книге жизни — они остро необходимы тебе сегодня, сейчас.
Это не ностальгия, а наиболее полное и свежее переживание вот этой минуты, этого дня. Вернувшись к Левитану и Шишкину, Поленову и Куинджи, Серову и Коровину, вдруг чувствуешь, как освобождается душа от «позднейших наслоений».
Теперь со мной бывает так: прихожу в Третьяковку, иду в зал Левитана, сажусь на лавку у картины «После дождя», сижу так минут сорок, а потом иду к выходу. Да, вокруг много прекрасного, и, вернувшись домой, понимаю, что обкрадываю себя в количестве впечатлений, но в ту минуту, когда ухожу из левитановского зала, я остро чувствую: ничего более я вместить не в силах. Мне больше ничего и не надо. Вот только дайте мне наглядеться на «После дождя», или «Март», или на «Тихую обитель» — и можно жить дальше…
Из записок
* * *
На выставке Нестерова аскетичное пространство экспозиции напоминает монастырь с его тесными переходами и низкими сводами; лавочек нет, и люди
А вот девушка лет девятнадцати все стоит и стоит перед «Великим постригом», будто слушает музыку, которой не слышит никто другой.
Недавно я стал ловить себя на том, что на выставках больших русских художников в Третьяковской галерее смотрю не только на картины, но и на лица зрителей. На выставке Нестерова я увидел людей, которые будто сошли с полотен художника. Дело не в одежде, а исключительно в лицах. Откуда они берутся? Ведь в метро и на улице мы таких лиц не встречаем (или не замечаем?).
Быть может, когда открывается столь особенный, глубокий и сильный, художественный мир, связанный с истоками русской души и с историей народа, то он притягивает к себе все, что осталось ему близкого в сегодняшней жизни?
Когда я спросил об этом Виктора Витальевича Татарского*, он сказал: «Это люди из Божьих запасников. Только в отличие от запасников музеев, где каждая картина учтена и сосчитана, мы не знаем, сколько там таких людей осталось. Будем надеяться, что и эти запасники пополняются. Одни лица уходят, другие, столь же прекрасные, приходят…»
А еще на выставке Нестерова невольно думаешь о том, что не только для детей, но и для всех нас страшно важно, среди чего мы живем, в каком контексте. Контекст торговых центров — это одна жизнь, контекст бараков и запустения — другая, а контекст Абрамцева, Михайловского и Ясной Поляны — это третья жизнь, кардинально другая, на другой духовной высоте.
Лев Николаевич Гумилев, рассказывая однажды о местах своего детства — Слепневе и Бежецке, говорил: «Этот якобы скучный ландшафт., эти луга, покрытые цветами, васильки во ржи, незабудки у водоемов, желтые купальницы — они некрасивые цветы, но они очень идут к этому ландшафту. Они незаметны, и они освобождают человеческую душу, которой человек творит; они дают возможность того сосредоточения, которое необходимо для того, чтобы отвлечься на избранную тему…»
Основной тон нестеровских полотен — это скудные краски ранней весны или поздней осени. Пожухлой травы, которая готовится уйти под снег. Цвет только затеплившейся, только опушившейся весенней вербы. Светлые сумерки, тот час перед закатом, когда ровный свет разливается по земле.
А персонажи Нестерова — они будто только что вернулись на Землю после длительной межпланетной экспедиции. Только прилетели и, ощутив земное притяжение, еще не в силах пробежаться по траве. Они просто стоят, будто свечки, и дышат родиной, с каждым вздохом узнавая ее, но, кажется, не узнавая нас: кто мы такие и откуда? Когда они улетали, таких, как мы, не было…
На выставке меня поначалу раздражало, что молодые люди фотографируют друг друга на мобильные телефоны на фоне картин. Особенной популярностью пользовался
Юноша в офисном костюме подошел ко мне с планшетником: «Снимите меня с этой картиной…» Я послушно взял планшет. «Вот так держите, чтобы картина вся вошла, а я вот тут, посередине, встану…»
После выставки, когда шел к метро, уже без всякого раздражения думал: а пусть снимаются, ведь мы не знаем, что этим ребятам предстоит. Они и сами не понимают, какое движение души влечет их к тому, чтобы запечатлеть себя рядом с царевичем Димитрием или отроком Варфоломеем. Неисповедимы Пути…
* * *
Появление в русском искусстве Михаила Нестерова — это до сих пор загадка. Нестерова могло и не быть. Десятый ребенок из двенадцати детей, он чуть не погиб в младенчестве. В воспоминаниях писал, что только молитва матери возвратила к жизни «хилого, дышащего на ладан ребенка».
Его могло не быть и как художника. Ведь в ту пору, когда он начинал свой путь как живописец, искусство решительно отвернулось от богоискательства, сочтя религиозную тему «закрытой».
А эти тонкие, бледные, почти чахоточные лица нестеровских отроков и девушек — откуда Нестеров взял их? Ведь Россия еще дышала здоровьем. Посмотрите картины Валентина Серова, Зинаиды Серебряковой, Кузьмы
А Нестеров, начиная с
Тут много таинственного, необъяснимого. Вот в 1897 году
Пожалуй, никто, кроме
* * *
В культуре своего времени Нестеров был совершенно одинок. Учившийся у передвижников, он стремительно отошел от них, но лишь ненадолго примкнул к молодому «Миру искусств». Любые объединения художников он считал сектами, навязывающими свою тенденцию, свою узкую идеологию. Сам он никогда никаких
Дмитрий Шеваров
