Прозвища у неё не было. В отличие от нелюбимых преподавателей.
Английский факультет инъяза. Здесь работала деканом Зоя Зарубина
К примеру, занозистый, вечно проверяющий записи лекций по своему предмету – одной из марксистских дисциплин, – что было достаточно нелепо, поскольку в учебниках говорилось то же самое, прозвище себе обрёл, даже два. Фамилия его была Епископосов, и за выдающийся шнобель его звали ЕпискоНосов. А иногда попросту «Шашлык», к чему подталкивали его, как считалось, кавказские корни.
Справедливости ради надо сказать, что этот мало любимый нами преподаватель первым, ещё в самом начале 60-х, предложил расширить спектр институтских дисциплин и превратить наш 1-й МГПИИЯ в УИЯ – Университет иностранных языков. Я даже какую-то заметку написал в многотиражку в поддержку этой идеи, которая дозревала три десятилетия и всё же претворилась в жизнь.
Имели свои прозвища, не всегда обидные, и некоторые другие «преподы».
Вполне симпатичную тётю с неожиданной фамилией Неуссихина какая-то язва окрестила «Недокакиной».
А вот у декана факультета Зои Васильевны Зарубиной его не было. За глаза её звали только «Зоей».
В конце 50-х это была привлекательная, всегда элегантная женщина, вечно спешащая, но, как оказалась, не пропускавшая ни одной мелочи по ходу своего полёта по институтским коридорам.
На лету она могла покачать головой, скосив взгляд на слишком яркий маникюр студентки, кому-то бросить похвалу за хороший доклад или позвать зайти в её кабинет после занятий.
Не все её любили, но уважали, думаю, все. И уж точно никто не боялся. Желание кого-то преследовать, гнобить, прилюдно оскорблять, а тем паче мстить – это всё не про неё.
Уважения к ней добавляла ею спортивность. Студентки, вместе с ней побывавшие на физкультурных занятиях на стадионе, наперебой рассказывали о её тренировочных растяжках, а затем о молниеносных ускорениях на гаревой дорожке. «А ведь она вдвое старше нас…».
О её спортивном прошлом постепенно стало известно: мастер спорта по лёгкой атлетике, чемпионка страны по бегу на 400 метров.
А вот о других фактах её биографии лишь поговаривали. Мол, разведчица, майор, кажется.
Сама она в те времена об этом и словом не обмолвилась. Но теперь я понимаю, какими профессиональными навыками, какой проницательностью, каким знанием людей, их психологии, совместимости она обладала. Это вкупе с её чисто человеческими качествами.
Ведь отнюдь не случайно восемь или десять групп нашего курса были небольшими дружными коллективами, да и между группами установились добрые отношения. Формированием этих ячеек занималась она, наш декан.
Пример – наша группа, об атмосфере и о замечательных отношениях внутри которой я как-нибудь расскажу.
Мы и за город выбирались всей студенческой группой
Сейчас лишь замечу, что в её недрах возник небольшой кукольный театр. Это были так называемые перчаточные куклы, надевавшиеся на руку.
Фишка была в том, что кукла каждого была шаржированным изображением самого кукловода. Придумывали какие-то немудрёные тексты на английском или на русском и устраивали перформанс из-за импровизированной ширмы. А потом появлялись перед зрителями с куклами-шаржами на руках.
Назвали мы себя без особой скромности:
«Театр именно образцовый».
Нас даже иногда приглашали выступить в другие институты...
Конечно, без рекомендации Зои не могло быть выдано уникальное поощрение нам, как «кукольной труппе» – бесплатные профсоюзные путевки на студенческие каникулы в подмосковный дом отдыха.
Однажды посреди занятий Зоя Васильевна вызвала четверых из нас и дала важное задание:
– Тут один американский нахал, уверяет, что писатель, без спроса ворвался в мой кабинет и заявил, что хочет побеседовать с советскими студентами, – произнесла она, явно скрывая раздражение. – Так что отправляйтесь, поговорите с ним. Уверена, вы найдёте, что ему рассказать.
Мы обнаружили в коридоре «нахала», довольно молодого человека, года на четыре старше нас, и вместе отправились в парк напротив нашего английского факультета (он в те времена размещался между Сокольниками и Ростокиным).
И там на лавочке часа полтора, на английском конечно, отвечали на его вопросы, рассказывали о нормах отношений между советскими юношами и девушками, о традициях и обычаях, о собственных взглядах на мораль и этику, порой даже пикируясь между собой.
Американский гость весь этот словесный поток не слишком зрелых молодых людей записывал себе в блокнот, а напоследок вручил каждому из нас отпечатанную типографским способом открытку с собственным портретом, где после его фамилии стояла запятая, а затем гордое «Писатель».
Скажем прямо, для начала 60-х это была из ряда вон выходящая ситуация.
Любой другой на месте Зарубиной выставил бы незваного зарубежного гостя вон, в лучшем случае назначив какое-то время для подобного рандеву. А в его преддверии тщательно проинструктировав отобранных и проверенных собеседников, а затем ещё и потребовав письменных отчётов «по итогам мероприятия».
Но Зоя Васильевна верила в нас. И верила нам – бросив потом на ходу:
– Ну, всё нормально прошло?
При всяком удобном случае декан как-то поощряла своих юных подшефных, что-то придумывала, чтобы стимулировать их профессиональное развитие. Однажды она нас, вдвоем ещё с одним согруппником, на неделю, к нашей радости, сняла с занятий, поручив за эти дни составить обзор изданной в Америке толстенной книги по лингвистике.
В другой раз мне с её подачи перепала честь дней на десять – в учебное-то время! – стать переводчиком у троих высоких гостей, академиков из Непала.
Делегация составляла более четверти всей тамошней академии, насчитывавшей 11 человек. А возглавлял её тогда сам король. Так что доверие мне было оказано немалое.
Одним из моих временных подопечных был невысокий сухопарый пожилой, очень обходительный и даже застенчивый человек с аккуратной седой причёской – писатель и драматург Бал Кришна Сама.
Его уже тогда называли «непальским Шекспиром».
Читать Часть 2
Владимир Житомирский
