Я не знаю языка красивее и интереснее, чем тот, на котором я сейчас пишу этот текст!
Осознанно восхищаться русским языком я начала с переходом в пятый класс, когда вместе со школой сменилась учительница русского языка и литературы. Она всегда с трепетом рассказывала об этимологии русских слов; про русских поэтов и писателей и даже о правилах орфографии и синтаксиса говорила с придыханием.
В написании сочинений никогда не было строгих ограничений. Довольно часто мы получали творческие задания, которые могли заставить даже самых отбитых двоечников сесть и сделать домашнюю работу. Короче говоря, умение понятно выражаться — заслуга моей школьной учительницы.
Однажды у нас был урок, посвящённый нецензурной брани. Нам рассказывали о происхождении «сексуальной» обсценной триады, о производных эвфемизмах и об использовании их во фразеологии. При этом за весь урок не прозвучало ни одного запретного слова! Звучали лишь подобные формулировки: «слово на букву П», «корень на букву Х».
Нам, мелким школьникам, оставалось лишь переглядываться и ехидно посмеиваться, мол, «а мы и так знаем, что это за словечки». Но, естественно, тогда, как и полагается примерной пятиклашке, я совсем не материлась.
Годы шли дальше, гормоны играли все сильнее. Сначала мальчики начали потихоньку, почти шепотом, выражаться. Потом девочки начали позволять себе неприличные слова. И к восьмому классу, проходя мимо нашего кабинета на перемене, можно было подумать, что в нем отсиживаются буйные зэки, а не ждут урока примерные школьники.
Как сейчас помню мое первое матерное слово! На дворе месяц май, жарко и солнечно. Школьная блузка неприятно прилипает к спине. Мы сидим с моим лучшим другом Дэнчиком на остановке, ждём автобус. Он ест мороженное, а я доедаю вафельный стаканчик.
— Даш, скажи «б...», ну скажи!
Я хихикала и отворачивалась. Зачем мне это говорить! Для меня мат всегда был чем-то табуированным и суперзапретным. Но Дэнчик мне очень нравился, поэтому я сдалась и почти беззвучно матернулась. Волна стыда окатила меня в ту же секунду, я вся покраснела, а милый друг рассмеялся и приобнял меня в знак одобрения.
С тех пор понеслось! Новым словам учиться оказалось намного легче, чем зубрить формулы по химии. С приходом русского рэпа в мою жизнь нецензурные формулировки становились все изощрённее, а контроль над ситуацией все слабее. Состоялось даже несколько серьёзных разговоров с мамой. Она постаралась буквально вбить мне в голову, что ругаться нельзя, что ругаются только плохие и глупые.
Но пути обратно не было. Мораль осталась в пятом классе.
С тех пор мало что изменилось. Разве что мама теперь тоже позволяет себе выражаться в моем присутствии, но всегда с оговорочкой: «Можно мне по-русски сказать?».
И действительно, мат — ведь это так по-русски! Испокон веков на территории настоящей России люди «кричали благим матом», чтобы испугать врагов, прогнать противников с поля боя.
Интересно, что для русского языка характерно полное отсутствие обозначения для этих литературных исконно русских терминов. Они заменяются либо латынью и медицинскими бездушными эквивалентами, либо эмоциональными — бранными словами. И то и другое звучит очень в живом языке неестественно, почти искусственно.
Но есть люди, которые с успехом используют иностранные словечки вместо мата.
«Треш», «фак», «щит» уже стали русскими жаргонизмами.
Иногда я сама не замечаю, что мои знакомые не матерятся, ведь их речь не страдает от нехватки эмоциональной окраски!
Кстати, цензура, как таковая, пришла в русскую культуру вместе с православной церковью, которая запрещала в принципе все связанное с сексуальной тематикой. Но русского не обманешь! Русский-то знает, откуда дети берутся! А берутся они как раз из той самой «обсценной триады» на буквы Х, П, Е.
Кто бы что ни говорил, мат — незаменимая часть моего вокабуляра. Всегда приятно его добавить для красного словца. Сразу появляется чувственность, важность сказанного.
А цензура — лишь формальность, которая совсем не говорит о высоком уровне морали.
Дарья Медведева
