Воссозданный в 2008 году по образцу раннесоветского Первого симфонического ансамбля без дирижера «Персимфанс» вместе с артистами оркестра Dusseldorfer Symphoniker сыграл в зале Чайковского программу партитур от Моцарта до Швиттерса «Нечеловеческая музыка», чем добавил эффектную страницу в скромный перечень негромких концертных посвящений 100-летию русской революции. Рассказывает Юлия Бедерова.
Идея превращения проекта «Персимфанс» (его инициатор — пианист Петр Айду), работавшего в Советском Союзе как новаторское, «коллективистическое» симфоническое объединение с 1922 по 1932 год, в международное предприятие (или, согласно концепции, «комбинат искусств») разрабатывается его активистами давно. Но только в этом году к ней удалось подойти максимально близко: два совместных концерта до московского выступления сыграны осенью в Германии (где юбилей революции, судя хотя бы по афишам, гораздо заметнее, чем в России).
Объединение с немецкими музыкантами в проекте, реконструированном по революционным чертежам, выглядит символично. И не только усиливает состав, но напоминает если не о теории мировой революции, то о географии событий столетней давности. Сами партитуры, в том числе классические, звучанию которых придан революционный дух и стиль, составили самую артистически игривую программу из всех устроенных по случаю (чаще в жанре репертуарных исследований, чем художественных манифестов).
Декретом о симфонической демократии и посвящением революционной утопии коллективистского вдохновения, переделывающего мир искусства и людей, стала «Нечеловеческая музыка» с участием контрабасиста оркестра РНО Алексея Воробьева по прозвищу Ленин, наряженного соответствующим образом, и других музыкантов, способных придать любому оркестру феноменальное качество звучания. Когда за пультами солисты, ансамблисты, концертмейстеры респектабельных московских оркестров (среди них Евгений Субботин (НФОР), Татьяна Поршнева, Константин Ефимов, Александр Суворов (РНО), Петр Кондрашин (оркестр Большого театра), Леонид Бакулин (оркестр Пермского оперного театра), знатоки новой и старой музыки Ася Соршнева, Сергей Полтавский, Владислав Песин, Иван Бушуев, Григорий Кротенко, Марина Катаржнова), можно не сомневаться ни в красоте звука, ни в мастерстве живого ансамблевого музицирования в большом симфоническом формате.
И если увертюра к «Волшебной флейте» в обработке 1930 года для кинотеатров и клубов под киноколлаж на экране из репертуара раннесоветских массовых празднеств изумительно тонко сыграна небольшим ансамблем (так же как музыка Майзеля к «Броненосцу “Потемкин”» в специальном монтаже Эйзенштейна), то «Эгмонт» Бетховена и сюита «На Днепрострое» Юлия Мейтуса (1932) — образец гибкости, изощренности, пылкости и глубины звуковой перспективы большой оркестровой формы и ткани. А последнее еще и образец того пути (звучания сродни американскому), по которому русская музыка, вынужденная погрузиться в этическую катастрофу или участвовать в великой стройке эстетических декораций, пойти не смогла.
Еще один пример не пройденного до конца пути — порхающий и плавный, свободный в легком мерцании жанровой фантазии квартетный стиль Александра Мосолова (одного из любимых композиторов «Персимфанса»). Другой — веселое гармоническое изящество рапсодии «Октябрь» Иосифа Шиллингера (1927) — пугающее сегодня идейной прямолинейностью, но музыкально пластичное попурри массовых песен. Следующий — ритмодекламация «На смерть Ильича» Мейтуса, где текст накладывается на музыку в духе дореволюционных мелодекламаций, а сама партитура захватывает мрачной и певучей экспрессионистской красотой. Резкий, но логичный крюк в оборванных историей маршрутах — «Uhrsonate» Курта Швиттерса, дополненная словами Крученых. Партитура здесь состоит из словесного, буквенного материала, который проговаривается, выкрикивается, декламируется и шепчется группами и солистами оркестра, звучащего без инструментов на том уровне ансамблевого взаимодействия, как с ними.
Вся программа тоже пример как минимум той легкости, с которой до сих пор не вполне отрефлексированные в русском музыкальном контексте, не концептуализированные и недоисследованные воспоминания о левых трендах и демократической утопии запросто превращаются в один из способов очаровательного одушевления рутинной музыкальной ситуации.
Юлия Бедерова
