Режиссер Иво ван Хове и дирижер Владимир Юровский поставили в Парижской опере «Бориса Годунова». Оперу Мусоргского спели по-русски и в основном русские певцы. Что услышали французы, пытались догадаться Сергей Ходнев и Алексей Тарханов.
Бельгиец Иво ван Хове обещал нам «оперу не про Россию, а про власть» (см. “Ъ” от 6 июня), но опера про власть на русском языке и с местом действия в Москве не может преподнести сюрпризов. Где и как ни ставь «Бориса Годунова», получается опасная сатира. А когда в начале действия народ гонят с заранее окрещенными бюллетенями к урне, намек кажется даже слишком толстым.
Сцену Opera Bastille наискосок пересекает лестница — ведущая вверх и уходящая в трюм. На ней и появляются главные герои. Ни декорации Яна Версвейвельда, ни костюмы Анн Дюис не напоминают ни русский XVII век, когда правил Борис, ни XIX век, когда правили Пушкин и Мусоргский. Впрочем, ничуть не напоминают и Россию 1990-х, как в памятной постановке Мариинского театра 2012 года, где по воле режиссера Грэма Вика толпу разгонял ОМОН, Пимен набивал последнее сказание на компьютере, а в корчме на литовской границе шинкарка содержала бордель.
В России та постановка вызвала обиды и насмешки — как будто бы «Годунова» разрешено ставить только в боярских шубах и теремах. Но точно такие же обиды теперь выслушал Иво ван Хове во Франции. Публика надеялась увидеть русских царей во всей их дикой красе, но вынуждена была разбираться в темных местах русской истории. Что за ребенка зарезал Годунов и почему тот разгуливает по сцене? Куда делся жених Ксении? И кто таков «иуда Битяговский», который возникает в рассказе Пимена об убийстве царевича (в этот момент японский журналист по соседству начал судорожно листать либретто, пытаясь понять, откуда в Угличе дальнем взялся Искариот)?
Режиссер говорит, что сознательно выбрал первую редакцию оперы Мусоргского, где нет всей гаммы уютных оперных типажей, нет «гордой полячки», нет песен про комара и про сиза селезня, нет любви. Но, кажется, именно то обстоятельство, что в этой версии «Бориса» есть только одна амурная линия — любовь или нелюбовь толпы,— его и стесняет.
«Велят завыть, завоем и в Кремле»,— рассуждают избиратели. А Борис горько жалуется на неблагодарность народа (мелодией современной политики звучит «Кто ни умрет, я всех убийца тайный») — царь имеет все основания быть недовольным россиянами. Они не безмолвствуют, а злобствуют, собачатся, их мольба о хлебе мгновенно превращается в агрессию, толпе подавай не хлеба, а мяса с кровью, они не прощают чужую уязвимость (как уязвим обнаженный перед ними Юродивый в исполнении Василия Ефимова). С такими подданными каши не сваришь.
Режиссер нажимает на заглавного героя, заставляя его страшно мучиться совестью и рвать рубашку на груди. За вычетом сцены коронации тот пребывает в постоянной и малоубедительной истерике, и она контрастирует с холодноватым «итальянистым» лоском голоса Ильдара Абдразакова, который поет Бориса. Его злого гения Шуйского («уклончивый, но смелый и лукавый») отлично поет и еще лучше играет Максим Пастер, запомнившийся парижской публике как Берендей в «Снегурочке» Дмитрия Чернякова. Ничем не выдается наряженный в толстовку Гришка Отрепьев (Дмитрий Головин) в отличие от его товарищей по скитаниям — Варлаама (Евгений Никитин) с Мисаилом (британец Питер Брондер) и веселой шинкарки (Елена Манистина). Эстонец Айн Ангер, которому доверили Пимена, единственный выступил с бутафорской бородой лопатой. И был награжден аплодисментами явно не столько за умеренную красоту и глубину своего баса, сколько за то, что был похож на Распутина.
Хор Парижской оперы превращает толпу в деятельного персонажа — не менее заметного, чем все, кто вошел в список действующих лиц. Иво ван Хове умножает их количество, повторяя лица на видеопроекциях: задник сцены превращен в огромный экран, удвоенный зеркалами. Но стоит ли театру так безнадежно спорить с кино? Особенно если этот театр оперный и если по оригинальности мизансцен он не очень далеко ушел от краснознаменного шедевра Баратова—Федоровского. Проход убитого царевича в красной рубашонке вначале заметен как метафора, но в конце, когда в красных рубашках Борису является целая юношеская сборная, выглядит это скорее комично. Всего-то открытий, что финальная пантомима Самозванца, этакой Немезидой убивающего годуновского сына Федора (Евдокия Малевская).
Зато насчет дирижерской работы Владимира Юровского употреблять слово «открытие» можно спокойно. 110 лет назад Дягилев изумил Париж «Борисом» в редакции Римского-Корсакова. Сейчас ранняя авторская версия, с музыковедческой строгостью воссозданная и с неизбывной сумрачностью исполненная, кажется бесконечно более нервной, глубокой и современной. Париж это оценил: из всей постановочной команды — после «букания» в адрес режиссера — главные аплодисменты были отданы дирижеру.
