Больше половины картин официального конкурса объединились в ретрозону, но не пропахли нафталином. Большое время оказалось пространством схватки авторов с их персональной памятью. Воображаемой, документальной, но и коллективной.
«Запечатленное время» стало главным героем программы. Далекое и не слишком давнее, пропущенное сквозь турбулентные судьбы героев разноколиберных картин. Вряд ли это случайность. Похоже на рубеж. На последнее прости постмодернизму и прощание с уверениями, что «конец истории» случился.
Память жанра
Йоргас Лантимос, отработав роль лидера «новой греческой волны», увлекся костюмной драмой. Его мейнстримный опус «Фаворитка» о политических интригах при дворе британской королевы Анны пропитан сарказмом, обострен либертианскими уколами, ранящими отполированную гладь картины. Эротизм тут уместно овульгарен (вспомним шекспировское «так ругаются только леди») физиологическим бесстыдством. Тени «Барри Линдона» не мешают греческому неофиту портретировать (с упоением фарсера) треугольную связь Анны (Оливия Колмен), герцогини Мальборо (Рейчел Вайс), втируши Абигейл (Эмма Стоун). Борьба за власть есть борьба за постель. В помощь Лантимосу – виртуозное актерское трио. Самая смелая — Оливия Колмен (приз за лучшую женскую роль). Вайс и Стоун излучают профессиональный блеск. А Колмен — рыхлая, изнеможенная болезнью, похотливая, возбужденная, нелепая королева — обыграла привязчивых карьеристок.
Братья Коэны задумали снять минисериал «Баллада Бастера Скраггса» с разными режиссерами. Однако, выбрав двух лучших (то есть себя), не стали размениваться. Безупречный сценарий (отмеченный как лучший) состоит из шести скетчей. Каждый из них искрит выточенными диалогами, висельным юмором, артистизмом par excellence. Элегантный трюк – «Баллада…» является как бы экранизацией новелл из выдуманной (1873) антологии вестерна. Не фильм – фейерверк. Поющего ковбоя в ангелическом белом костюме (Том Блейк Нельсон), отправленного после полета пули на небеса, сменяет грабитель-лузер банка (Джеймс Франко). История неудачника переливается в историю актера-инвалида бродячего театра и его импресарио (Лиам Нисон). Затем бенефис Тома Уэйтса, герой которого находит золото, но расплачивается за страсть к наживе. Дальше – коротенькие фильмы о любви, о злоключениях брата с сестричкой в караване…
Если в Итоне с Джоэлом сомневаться некому, то удача Жака Одиара, снявшего вестерн «Братья Систерс» (приз за лучшую режиссуру), чудесна. Представьте фильм такого жанра без злодеев. Зато с наемными убийцами, кровавыми страстями.
Представьте, что здесь действуют не маски, как полагается, а характеры. Переливчатые и развивающиеся.
Представьте: вас волнуют только отношения братьев по фамилии Систерс, посланных грозным авторитетом за головой химика (Риз Ахмед), нашедшего формулу, благодаря которой можно ловить золото в реке. Парочку братьев играют тонкачи - Джон Си Рейлли и Хоакин Феникс. Один – нежный, обидчивый, милосердный. Другой – пьяница, социопат и псих. Их размолвки, разборки, близость, малахольность – совершенный, а не концертный дуэт. Поскольку фильм вскоре выйдет в наш прокат, умолчу о прочих взыскательных прелестях.
Событие
Политический контекст был предъявлен в Венеции на широкую ногу. Но событие было одно. Внеконкурсный «Процесс» Сергея Лозницы.
Сергей Лозница смонтировал поразительную хронику показательного процесса над членами промпартии в Колонном зале (1930). Концептуальное зрелище он приостанавливает хроникой демонстрантов, требующих смерти врагов народа. Но не антракты в этом обществе спектакля могут свести с ума. Интеллигентные профессора, техническая элита выступает на суде с признанием в диверсионной деятельности, в подготовке интервенции с такой изумляющей достоверностью (похлеще актеров МХАТа), что нельзя их заподозрить в неточности. В напяливании карнавальных масок, скрывающих подлинные лица. Так осуществляется становление мифологической истории, запечатленной в документе. Он сохраняет ложь. Но также реальность. Она – в съемке зала, в реакции настоящих зрителей, простонародных, интеллигентных, иностранных. Этот коллективный портрет эпохи воздействует не меньше выправки, пластики, интонации главных героев.
В 2016-м оксфордский словарь назвал самым частотным словом года «постправду». Лозница в игровом «Донбассе», документальном «Дне победы», монтажном «Процессе» демонстрирует, что трансисторическая уникальность наших людей и состоит в инициации актерского вживания в чужие роли. Вот где начало будущего «двойного сознания». Дело не в том, что мы кафку сделали былью. Лозница зафиксировал фундаментальную для большого нашего времени неразличимость правды и вымысла. Даже если постфактум найдутся поведенческие мотивировки такого слипания.
Упомяну все же и «Питерлоо» Майка Ли, грандиозную фреску о резне мирных демонстрантов, решивших заявить о своих правах в Манчестере на площади святого Петра в 1919 году. Слишком, увы, долгий, «Питерлоо» сделан немолодым, но неустанным защитником парий. Хотя чрезмерная риторика, сугубая театральность смущают, впечатление искупает английская выделка мощного эпоса. Кажется, на свете остались два честных и политически ангажированных режиссеров – Майк Ли и Кен Лоуч.
Наши
Наталья Кудряшова получила приз «за лучшую женскую роль» в программе «Горизонты», где был показан фильм Натальи Меркуловой и Алексея Чупова «Человек, который удивил всех». Талантливый режиссер и прекрасная актриса (тем, кто не видел ее Лизу Хохлакову в спектакле Богомолова «Братья Карамазовы», сочувствую), стала эмоциональным камертоном «Человека…». Русская природа, снятая холодно, без намека на кичевую красоту (эстонский оператор Март Таниэль), отчужденное и мягкое присутствие Евгения Цыганова, обладающего прирожденной киногенией и выбранного на чудаковатую роль лесника, утепляется его деревенской женой (Кудряшова).
Ее продуманной – простодушной – реактивностью, скоординированной витальностью. Если коротко, это сказка. Диковинный моторчик преломления сюжета для небольшого кино (герой Цыганова примеряет на себя иное обличье, чтобы излечиться от рака) сбалансирован натуральными предлагаемыми обстоятельствами и двумя актерами, не сумевшими сфальшивить. Эта странность и одновременно не манерность обеспечили успех фильма в Венеции.
За «Золотого льва» сражались два мексиканских фильма: «Рома» Куарона и «Наше время» Рейгадоса. Было ясно, что награда достанется «Роме». Не только из-за дружбы Куарона с дель Торо, председателем жюри, которому в титрах «Ромы» высказана благодарность. Фильм Куарона понравился почти всем. Фильм Рейгадоса – некоторым. Фильм Куарона – идеальный для торжества. Фильм Рейгадоса – ассиметричный ответ на критерий идеальности.
Аньес Варда, поясняя решение каннского жюри в 2005-м, проигнорировавшее «Битву на небесах» Рейгадоса, ответила, что «его время еще не пришло». В 2018-м ее слова следует повторить.
«Рома» – это мексиканский «Амаркорд». Рома – престижный район Мехико, в котором рос Куарон. И теперь он, автор сценария, режиссер, оператор, продюсер, монтажер, оживляет свои воспоминания. Действие семейной саги разворачивается в начале 70-х. Черно-белая, а стало быть, художественная картинка. Тщательный антураж многофигурного портрета в интерьерах (здесь проживают «родители» Куарона, четверо детей, один из которых станет режиссером, бабушка, служанка Клео и другая обслуга).
Эстетская кино. Благородная режиссура укрепляется (по-моему, излишне) операторскими изысками. Не пагубными, но заметными. Куарон после «Гравитации» сделал вираж в сторону и авторского, и персонального самосознания. В будничное, исколотое травмами семейное время он органично врезал время природное (землетрясение, штормующее море, лесной пожар) и социальное (расстрел студенческой демонстрации). В память о прекрасных женщинах (папа бросил семью), вырастивших Куарона, он скрупулезно восстанавливает хронику утекших событий.
173-минутный фильм Рейгадоса «Наше время» — жест зрелого, но чересчур для фестивального истеблишмента радикального автора. Интеллектуала, режиссера, актера (он сыграл главную роль поэта, владельца ранчо, где выращивают быков для корриды, мужа, переживающего кризис, отца многочисленного семейства). Это кино — буквализация метафоры «запечатленное время». Это кино-время снято за пределами любых конвенций «хорошего фильма». Эпический драйв. Интимная сокровенность. Динамичная камера и камера, зависшая в напряжении. Свобода вне границ (артистических и моральных). Ошеломляющий монтаж естественных (по драматургии) и одновременно немыслимых столкновений планов, эпизодов. Самодостаточность без высокомерия. Трепетность без заигрывания с собой, а не только с насмотренной публикой. Шум и ярость. Наше время еще не пришло.
Зара Абдуллаева — специально для «Новой»
