Справка. «Улыбка — выразительные движения мышц лица (губ, глаз и щек), показывающая расположение к смеху или выражающая удовольствие, приветствие, доброжелательность либо иронию, насмешку» (словарь Ушакова).
Кинематограф сберег для нас незабываемые улыбки. Слетев с экрана, «коснувшись наших глаз», они не только согревали, поддерживали, но и выражали существо времени и его обитателей.
«Смех» — понятие конкретное, означает «короткие и сильные выдыхательные движения при открытом рте…». Добавим: небезопасные «движения». Датский врач Оле Бентсен умер во время просмотра комедии «Рыбка по имени Ванда» (1989) — смеялся так, что сердце не выдержало.
Улыбка — необъяснимая, неосязаемая зыбкость. Тончайшее проявление чувств. Выходишь из кинозала, щеки, мышцы твои, как и обещает Ушаков, выражают удовольствие, приветствие бог ведает чему. Стало быть, между экраном и тобой… был контакт.
Одна из первых примечательных киноулыбок запечатлена великим Гриффитом в мелодраме «Сломанные побеги». 26-летняя Лилиан Гиш играла 15-летнюю Джульетту в отважной по тем временам межрасовой лавстори. Сцена, в которой разъяренный отец требует улыбки от измученной дочери, а та в ответ поднимает дрожащими пальцами уголки губ — стала классической.
Знаменитые комики в немых комедиях улыбались нечасто. Бастера Китона называли «человеком, который никогда не улыбается». С серьезнейшими лицами Чаплин, Китон, Ллойд выделывали умопомрачительные гэги, зритель в зале хохотал до колик.
У нас в Стране Советов была своя ослепительная улыбка. В фильме «Мистер Вест в стране большевиков» на экран вываливалось изломанное, тощее, ослепительно сверкающее зубами существо — эксцентрическая антисоветская графиня Александры Хохловой. Увидя ее, мир забыл о том, что звезда непременно должна быть красивой. «Хохлова — конечно, единственное в своем роде, быть может, стоящее серьезного упоминания актерское дарование на сегодня... Америка, Европа этого не знают, этого не имеют», — писал Эйзенштейн.
Каждая из советских див улыбалась с эксклюзивным посылом. Ладынина — героико-ударно, Смирнова — духоподъемно, Серова — доверительно-интимно каждому зрителю отдельно. Вера Васильева простодушно кокетничала озорными ямочками. Киноклоунесса Надежда Румянцева трясла детскими косичками, поедая гигантские бутерброды. Людмила Целиковская (точнее, ее обворожительная Симочка из фильма «Антон Иванович сердится») с улыбкой брала на сцене недосягаемое ми-бемоль, по-самурайски улыбаясь потрясенному оркестру оперетты…
Но именно Любовь Орлова, любимая актриса Сталина, осуществила самую что ни на есть опасную для доктрины поиска врага диверсию: внедрение на территории страны вражеской голливудской улыбки. Сколь ни представляй светлокудрая кинодива ткачих Танек, почтальонов Дунек, служанок Анют — весь предательско-заморский облик кричал: «Диги-диги-ду! Я из пушки в небо уйду!». «Анюта, спой!» Под драным, вымоченным непогодой тряпьем Золушки обнаруживалась Звезда в ослепительном одеянии: «Сказка с былью не сравнится, быль чудеснее была!» — поет стахановка Таня Морозова («Светлый путь»), одолевшая бой со ста пятьюдесятью железными монстрами-станками и летящая на чудо-автомобиле над чудо-Родиной, с тем чтобы приземлиться в волшебном королевстве ВДНХ.
Крупноплановая улыбка соцкомедии олицетворяла мимику дистиллированного счастья. Всепобеждающе-страстную уверенность в победе — без грана сомнений. «Парни из нашего города», трактористы, разбитные герои Алейникова и Крючкова, непутевые солдатушки Бровкин, Перепелица — шутят-шутят, да не подведут: одолеют врага и встретятся со счастливыми возлюбленными на мосту ровно в 6 часов вечера после войны под рубиновыми звездами…
В конце 50-х с «Высоты» нам слал привет поцелованный облаками не кочегар и не плотник Николай Рыбников — преддверие простертой над миром победной улыбки Гагарина.
Сомнения овладели экраном, начиная с 60-х. Физики и лирики Баталова, Смоктуновского, следом за ними Даля, Ефремова, Евстигнеева уже мучимы сомнением, лбы их морщит внутренняя неуверенность. Вроде и к подвигу готовность номер один, и мужское обаяние, но улыбка «горчит», сильно смахивая на усмешку… Вот отчего цензура героев этих не любила. За выразительный вопрос, затаившийся на дне даже самой непритязательной комедии: «Так ли? Туда ли?». Отчаянно не везло их подругам: «странным женщинам», «сладким женщинам» и даже «любимым женщинам». Все они улыбались… сквозь слезы, ведь слезы, как полагал Стендаль, — высшая степень улыбки. Все они в точности следовали завету Паши Пирамидона-Колокольникова («Живет такой парень»): «Тебе тошно, а ты улыбайся. Вот тогда будешь интересная женщина. Ходи, вроде тебя ни одна собака сроду не кусала. Голову кверху, грудь вперед — и улыбайся. Только не хохочи. Это дурость».
Самодеятельный донкихот Юрий Деточкин расплывался морщинками во все лобовое стекло троллейбуса: «Здравствуй, Люба, я вернулся!» — и снимал шляпу с обритой головы. Но зритель уже знал: нет, не пойдет Деточкин в ОБХСС стучать на жуликов (как требовали от Рязанова цензоры Кинокомитета). Его личная война с коррупцией окончательно проиграна.
«Я понял, в чем наша беда, мы слишком серьезны. Умные лица — еще не признак ума». Барон Мюнхгаузен прав. Только что он велел насыпать в пушку сухого пороха, пообещав после полета на луну ровно в шесть часов вечера вернуться к ужину. Но смеющиеся глаза на безрадостном лице честнейшего из баронов не солгут: из душного застоя, круговой поруки измен не вырваться. Этот рывок из пустоты Янковский повторит через пару лет в финале «Полетов во сне и наяву», под веселые звуки «этой ярмарки краски» дурашливо прыгнет с тарзанки в ледяную реку, улыбнувшись друзьям на прощание.
В 90-е комедия уступит место фарсу. В начале последнего десятилетия века соратник Киры Муратовой Сергей Попов снимет свой единственный фильм «Улыбка». Место действия — сумасшедший дом, герои — шантрапа, «прогульщики жизни» (одного из них сыграл Митя Шагин), ведь действительность на ту пору, по точному замечанию критиков, превратилась в «ламбаду на краю бездны». Под занавес эпохи вернувшийся с войны брателло миллионов, инфантил Данила Багров простодушно улыбнется немного вбок: «Я ему что, правда, руку сломал? — Нет. Вывихнул».
Сегодня экран вновь застила «улыбка без сомненья», призывающая «с каждым днем все радостнее жить». Умная комедия покинула нас вместе со своими рефлексирующими героями, в кинозалах надежно поселился хрустящий попкорном хохот.
Американский психолог Поль Экман выделил 19 улыбок: от гримас страха до презрения. Каждый зритель во внутреннем кармашке памяти бережет заветную, согревающую улыбку-допинг: зеленый оскал Фантомаса («Конечно, люблю убивать, но делаю это с улыбкой!»); обезьянье гримасничанье комиссара Жюфа-Фюнеса; обезоруживающий лошадиный оскал Фернанделя; нарисованную от уха до уха гримасу Джокера (в вариациях: от Николсона до Лэджера); зависшую на небе сардоническую ухмылку Бертоновского Чеширского кота; несокрушимый шарм коня королевской гвардии Максимуса («Рапунцель»). Галактически далекую хрустальную полуулыбку Одри Хепберн. Или по-соседски свойскую, домашнюю, во все 33 зуба, улыбину Евгения Леонова («Хорошо сидим?»), от которой становится теплей и слону, и маленькой улитке.
Вы скажете, что до улыбнувшейся «однажды и навсегда» Моны Лизы кинематографистам не дотянуться? Но в кино была своя «улыбка Джоконды», свой «поцелуй души».
…Жалкая, обкраденная, преданная, опустошенная Кабирия движется подпрыгивающей походкой с болтающимися руками-плетьми сквозь карнавальную толпу по Археологическому бульвару. Созданный Джульеттой Мазиной шедевр являет очевидный оксюморон. Дурнушка красавица. Безгрешная проститутка. Курьезная трагедия. Понемногу мрак неизлечимого разочарования стекает с лица вместе с тушью. Глаза-блюдца слепо скользят мимо веселых лиц, набухают слезами, на мгновение смотрят в камеру — в одно касание с твоими глазами. Тут сквозь черноту сумрака и пробивалась улыбка всесокрушающей витальности. В неловкой мимике мерещится надежда на Спасение. Кабирия идет по бульвару мимо юношей в клоунских колпаках, развеселых аккордеонистов, влюбленных парочек. И мелодия Нино Рота навевает утешительное маркесовское напутствие: «Не плачь, потому что это закончилось. Улыбнись, потому что это было».
