Кажется, одно из самых распространённых человеческих качеств – изменчивость. Меняется всё: от цвета волос до политических предпочтений. Неудивительно, что со временем так же серьёзно могут поменяться взгляды людей друг на друга.
Распространённая ситуация между людьми, лично друг друга не знающими: симпатия меняется на презрение. Слушал-слушал столько лет музыканта с оппозиционными текстами, а он накоротке с властями оказался – обидно; читал-читал классического писателя, да как перечитал через пару лет, так ужаснулся напыщенности или откровенной наивности – грустно; смотрел-смотрел выступления одного артиста, а он, вроде как, мальчиков соблазнял – прискорбно. В моменты разочарования всё время представляется: ах, каким дураком я был, когда слушал \ читал \ смотрел!
Среди молодых людей (хотя, наверное, и не очень молодых тоже) весьма популярна позиция, при которой они клеймят простофилями собственных «бывших». Часто это происходит из-за самоуспокоения, самооправдания, тщеславия. Да-да, он отвратительно вёл себя, и потому я ушла от него – урод; нет-нет, я никогда даже не смотрел на другую, а она смотрела – путана; ну-ну, посмотри, как он опустился и в кого превратился после меня – бомж поганый. В эти моменты разочарование больше скрыто за личными неурядицами, а не за действительным мнением: подсознательно человек сам себя оправдывает в произошедшем конце амурных дел.
А про литературу, особенно про поэтов, и говорить не приходится!
Все мы с полусознательного состояния помним пушкинские строки об Анне Керн, «гении чистой красоты» (хотя цитата взята Пушкиным из Жуковского) и прочие чудные мгновенья. Но, как это часто бывает у чересчур талантливых людей, молодой поэт менял женщин почти с той же скоростью и упорством, с какими писал о них стихи. Поэтому, в ситуации с госпожой Керн, смена позиции Пушкина не кажется удивительной: в одном из писем он называет её «вавилонской блудницей».
Как же так? В стихотворении поэт слагает любовные строки и рифмы:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
А через некоторое время тот же Александр Сергеевич пишет другу вполне обычное письмо, где одной строкой легонько проходится по прошлой любви: «Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern, которую с помощию божией я на днях <***> (заполучил в качестве сексуального партнёра, нецензурно)». Ай да Пушкин? Ещё бы.
Или другой великий Александр русской поэзии – Блок. Как-то раз мы уже упоминали о нём в текстах и даже интерпретировали известнейший текст – но это литературно и скучно. О нём как о человеке изменчивых взглядов может сказать ситуация, связанная с когда-то бывшей его подругой Зинаидой Гиппиус.
Её называли «Белой дьяволицей» за удивительно насмешливый нрав, жестокое отношение к современникам, открытое презрение к некоторым собратьям по перу (по воспоминаниям той же Тэффи). Так, Блок, до 1918 года состоявший с ней в дружеских отношениях (до публикации «Двенадцати»), в стихе однажды написал:
Женщина, безумная гордячка!
Мне понятен каждый ваш намек,
Белая весенняя горячка
Всеми гневами звенящих строк!
По воспоминаниям Есенина, посетившего Блока в 1915 году, петербургский поэт сказал: «Не верь ты этой бабе. Её и Горький считает умной. Но, по-моему, она низкопробная дура». Ай да Блок! Конечно, правдоподобность слов Есенина никем не может быть доказана: но всё-таки.
Невероятную изменчивость – буквально, за пару секунд, – однажды продемонстрировала моя бабушка. Сделав любимому внуку, моему двоюродному брату, горячий чай, она позвала его полуангельским голоском: «Максимушка, родной, давай-ка скорее на кухню!». Брат прибежал, сел, но случайно повернулся и задел локтём кружку с чаем, пролив содержимое на скатерть, себя и ковёр. За одну секунду ласковое песнопение бабушки превратилось в трепещущую тираду: «Ах ты ж, б****, криворукий, боже мой!».
От любви до презрения – один шаг. Как в великих стихах, так и в мелком быту.
Борис Поженин
