Минувший август был таким же жарким, как и тот, август-72. Полвека закольцевалось. Хотя тогда из-за тлеющих подмосковных торфяников столицу окутывал форменный смог. Он проникал повсюду. Не стал исключением и наш «Кабинет номер шесть» – зальчик в знаменитом арбатском ресторане «Прага».
Но никакой дым не мог тогда испортить нам эйфорического настроя: в этот день мы с Ольгой побывали в ЗАГСе и теперь принимали поздравления от друзей, усаживаясь за стол.
Я старался скрыть внутреннее напряжение, всячески отшучиваясь и даже при требовательных криках «Горько!» демонстративно целовал новобрачную не в губы, а в лоб. Понимал, что шутейность, пусть и напускная, может отвлечь родителей, да и некоторых из гостей от существенного обстоятельства – разницы в возрасте между молодыми в одиннадцать лет. В мою пользу, так сказать.
«Кто-нибудь, возьмите букет! Расписываться пора!»
Для успокоения моей мамы мой школьный друг ей негромко сказал: «Не беспокойтесь, это ненадолго…». Мама потом мне сама как-то об этом сказала. И слова эти оказались вещими, какой бы смысл в них изначально не вкладывался: полстолетия пронеслось стремглав.
К слову, лишнее свидетельство точности формулы: «Жизнь длинная, а проходит быстро»…
Долго в «Праге» нам засиживаться было нельзя – мы отбывали ночной «Красной стрелой» на несколько дней в Ленинград.
Это был постскриптум к медовому месяцу, который мы провели авансом в Ялте, в писательском доме творчества.
Презент от младшего поколения к юбилею напомнит счастливый день
В паспортах у нас не было еще штампов, фамилии были разные, но филькины грамоты в виде приглашения на будущее бракосочетание, как ни странно, всё это заменили – нам выделили отдельную двухместную комнату, что по тем временам было вопиющим нарушением пуританских норм да и инструкций соответствующих. Аморалкой, можно сказать. Что-то, по всей видимости, было в нас, молодых и счастливых, такое, что регистраторша, мельком взглянув на приглашения и более пристально на нас, без всяких переговоров-уговоров нарушила социалистическую мораль.
…Неказистое старое, одноэтажное, по-моему, здание. Странный балкон, лежащий прямо на земле. Отдельный, довольно ветхий домик столовой с тутовым деревом у входа. Нам всё это очень нравилось.
За нашим столом собралась замечательная компания. Две молодые работницы мясокомбината, одна по профессии жиловщица, вторая – обвальщица, мама из какого-то далёкого города с развязным сыном-дошкольником, борец-тяжеловес, работавший официантом в знаменитом тогда кафе-мороженом на улице Горького, занимал место во главе стола.
Кстати, за всё время пребывания в доме творчества нам так и не довелось обнаружить хотя бы одного писателя. (В коктебельском аналоге, где мне довелось прежде живать, ситуация была иной – там я и с Евтушенко пересекался, и с замечательным поэтом Слуцким, и с острословом Татариновым, и со многими другими людьми, кому были близки перо и бумага. А в доставшейся мне утюгообразной комнатке и вовсе, как говорили, некогда жила начинающая поэтесса Марина Цветаева).
Обитель наша размещалась на небольшой горе, так что утренний путь к пляжу казался лёгким и быстрым. Лето в тот год полыхало жаром, хотя после московского пекла, это казалось даже некоей прохладой.
На обратном пути мы делали довольно продолжительную остановку: очередь у пивного ларька была длинной и неторопливой. Кружка живительной холодной влаги придавала сил взобраться на нашу гору.
Вновь под гору мы отправлялись с таким расчётом, чтобы к четырём часам, ко времени открытия обнаруженного нами заведения – пивного бара «Крабы», быть у его дверей. Впрочем, неточно сказать – у дверей. Очередь сюда выстраивалась побольше, чем за любым дефицитом. А пиво и было тогда дефицитом. Производили его мало, а подобный бар в Ялте был, похоже, единственным.
Стоя в бесконечной очереди, можно было рассматривать необычный декор домов напротив: вывески на испанском, непривычные гофрированные жалюзи, болтающиеся на ветру куски выцветшей бордовой парусины.
Спустя год мы увидим эту улицу в фильме «Это сладкое слово свобода», с набиравшими творческую высоту Адомайтисом и Будрайтисом, с молодым Нахапетовым и знойной брюнеткой Мирошниченко.
Большая часть фильма о Латинской Америке была снята в Ялте
Хорошо хоть, что съёмки закончились, а то во время них и в «Крабы», наверное, было не попасть.
Да и сейчас это проблема.
Открывается после обеденного перерыва дверь, и вся толпа страждущих, невзирая ни на какую очередность, ломится внутрь. Кто-то наступает мне на один из резиновых шлепанцев, и я едва не теряю его в рвущемся людском потоке.
Торцом к входу расположен длиннейший деревянный стол, на другом конце которого стоит улыбающаяся официантка, по сути, хозяйка этого заведения. В причёске у нее свежий цветок, а на столе перед ней с десяток свеженаполненных кружек.
«Ну, у кого горит – налетайте!» – задорно восклицает она.
Народ яростно расхватывает запотевшие ёмкости, а нам не без труда удаётся найти два места в следующем, небольшом зале, где под низкой люстрой можно прислониться к стойке – сидячие место только в главном зале. На следующий день мы придём пораньше, но необходимость участия в лавинообразным врывании в бар сохранится.
На счастье, помимо главной официантки с цветком в волосах пиво разносил и ещё один человек – худощавый и застенчивый паренёк, который смотрелся в галдящем заведении не слишком естественно. Равно как и моя Ольга – женщин тут было раз-два и обчёлся, а в её возрасте не наблюдалось вообще. Короче, внимание она привлекала немалое, и не только возрастом.
Для начала, принеся нам очередные кружки, кельнер положил перед Ольгой нечто завернутое в крохотный клочок газеты: «Вот, для себя приготовил, хочу вам предложить…».
Это был царский подарок – два тонких ломтика вяленой рыбы. Закуски-то в «Крабах», помимо названия, не было никакой.
Но на этом его щедрость не была исчерпана. Следующие кружки он сопроводил предложением, чтобы Ольга за несколько минут до сакраментальных четырёх часов подходила к соседнему входу, наподобие служебного в театрах, он будет её впускать, и она сможет заранее занять удобные места. «А то ведь и затоптать могут», – смущённо улыбнулся он, потупившись. Бескорыстный поклонник спасал нас на протяжении всех оставшихся дней.
У меня были все основания мысленно принять его в члены «Клуба 99». О котором стоит сказать особо.
…Мы с Ольгой к этому времени уже регулярно встречались более полугода. Друзья-приятели вскоре привыкли, что я теперь постоянно появляюсь «со своей». Тогдашний кодекс взаимоотношений предписывал: жена и первая любовница «вне охоты». Завсегдатаи пивного подвала московского Дома журналистов, где мы появлялись чаще всего, ему обычно и следовали. Однако там хватало и малознакомых – и с нами, и с кодексом.
Иногда заигрывание-ухаживание за Ольгой происходило на моих глазах. Для этих ситуаций у меня было придумано достаточно эффективное и по форме безобидное противоядие. Выждав немного, я объявлял, что претендент на Ольгину благосклонность автоматически принят в «Клуб 99». На вопрос, что это за клуб, объяснял, что его членами становятся многочисленные поклонники моей дамы, что мест там 99, свободных не так много, но для вас найдется. Это охлаждало даже особо горячих воздыхателей: кому хочется затеряться в такой толпе ухажёров? Обычно ситуация к всеобщему облегчению разряжалась.
Хотя был случай, когда подсевший к нам за стол джентльмен, в качестве подготовки своей атаки объявивший, что он «сын ракетного конструктора» (была названа и известная фамилия, теперь её носит московская улица и даже станция метро), возбудился: ничего, мол, не желаю знать про какой-то клуб. Пришлось повторить, что членство в клубе автоматическое, а выхода из него не предусмотрено, так что примите, мол, поздравления…
Замечу, что название «клуба» я позаимствовал с чёрной этикетки популярного тогда, но весьма редкого на нашем столе, сорта виски, который так и назывался – Club 99.
Но вернёмся в ялтинские пивные «Крабы».
Их «хозяйка» так бы и осталась в нашей памяти символом весёлой энергии, которой она щедро делится с гостями, если бы не неурочная встреча с ней. Однажды поздним утром мы встретили её, понуро бредущую, похоже, из гостей. Во всяком случае, неизменный цветок в волосах был полуувядшим, а выражение на лице каким-то отрешённым. Можно было лишь строить догадки о причинах её озабоченности и подавленности.
Разумеется, ялтинский отдых выходил далеко за рамки пляжа и «Крабов» без крабов. Набережная с мелкими брызгами, осыпавшими нас, так и влекла к себе. Тем более что романтический променад сопровождался дегустацией лучшего в стране и очень редкого за пределами полуострова новосветского шампанского – и мускатного, и сухого. Потом мы захватим несколько бутылок в Москву для грядущего события.
Совершали мы и морские вылазки. Однажды отправились в Никитский ботанический сад. Транспорт, который туда ходил, оказался странной моторизованной открытой посудиной, пассажиры которой сидели глубоко в её недрах, ниже уровня воды. К счастью, море в этот день было спокойным, в ином случае… Лучше не фантазировать на эту тему.
А вот Никитский был хорош – и своей тишиной, и безлюдьем, и обилием экзотических растений и деревьев. На память и для будущих борщей мы нарвали пакетик лаврового листа. Обратно в город решили добираться наземным транспортом.
На катере пару раз плавали на симпатичный и довольно пустынный Золотой пляж. Он был на приличном расстоянии от Ялты, и оттого вода была прозрачнее и чище. Мелкая галька вперемешку с песком позволяла бродить по нему босиком вполне безболезненно.
Как-то Ольга в своём ярко-жёлтом закрытом купальнике барахталась в волнах прибоя, позволяя им выбрасывать себя на берег, а затем утаскивать обратно. И звуковое сопровождение было соответствующим…
Долго глядя на эту игру с волнами, ныне известный критик, прозаик и даже академик, а тогда просто интеллигентный молодой человек, один из немногих в писательском Доме творчества, Лёня Бахнов так суммировал свои наблюдения: «Ольга, тебе идёт море…».
Будущий литературный академик, понятное дело...
С ним же и ещё с парой спутников однажды подрядили патрульную моторку, чтобы сгонять вокруг Ласточкина гнезда. Моторка подпрыгивала на маленьких волнах, до которых мы доставали рукой, нас обдавало брызгами, тут же высыхавшими под палящим солнцем. Скорость, сильнее ощущавшаяся на воде, чем на суше, порождала неконтролируемые радостные восклицания.
И вот замечательный замок, вспорхнувший на сорокаметровую вышину Аврориной скалы, сотворенный по образцу средневековых собратьев, всем известный как Ласточкино гнездо, позволил рассмотреть себя вблизи.
Знаменитое Ласточкино гнездо
Но оказалось, наш случайный капитан заглушил мотор не для того, чтобы мы разглядывали все эти каменные изыски, башню и стрельчатые окна, зубчатку стен и шпили-пинакли.
«Надо бы здесь расплатиться», – сообщил он. Видимо, у него был неудачный опыт, когда он откладывал получения мзды до возвращения на земную твердь. И вот снова затрещал двигатель, и мы, беззаботные и счастливые, к тому же обогащённые яркими впечатлениями от белокаменной воздушной готики, стремительно понеслись к родной Ялте.
Когда случалась пасмурная погода, мы вместо пляжа после завтрака отправлялись гулять по городу. Всегда обнаруживалось что-то любопытное, необычное. То это была колокольня старого собора, которая помимо своих основных функций играла роль ориентира для мореходов.
Другое храмовое сооружение, и своими очертаниями, и розовым туфом заставлявшее вспомнить армянские соборы. И не случайно: его строили армянские зодчие…
В Ялте немало памятников архитектуры
Город раскинулся на разных уровнях, и в нескольких местах надо подниматься по широким каменным лестницам. На площадке между пролетами одной из них мы присели на скамейку отдохнуть. Будучи официальными женихом и невестой, обнялись. И даже поцеловались.
Это не осталось без внимания со стороны юного гражданина лет трёх-четырёх, шумно катавшего за веревочку железный грузовичок. Проезжая мимо нас, он всякий раз нарочито громко кашлял, давая понять, что так себя не ведут. Особенно на глазах у детей.
Любопытно, что сталось с этим моралистом. Может, он сделался законодателем и принимает запретительные законы?..
В канун отъезда мы отправились по дороге, ведущей к верхним ярусам Ялты. Дорога была пологой, наподобие пандуса, и мы не спеша зашли довольно далеко, точнее высоко. Город выглядел оттуда вереницами огоньков, лучше всего была видна набережная. У причала угадывался освещённый контур большого корабля. Подобный мы вскоре увидим в фильме Феллини «Амаркорд», чья иллюминация будет символом мечты, которая может осуществиться в неведомых далёких далях.
Мы смотрели на абрис круизного теплохода и, похоже, думали, что и нам предстоит долгое путешествие, совместное.
И вот теперь, после ресторанной части свадьбы, у подъезда дома на Новом Арбате, ещё сегодня и моего тоже, но потом я уже буду туда приходить в гости к родителям, мы с отцом и моей Ольгой поджидали заказанное такси, чтобы ехать на Ленинградский вокзал.
Время шло, а машины всё не было.
Где же наше такси?
Напомню, такси тогда, как и многое другое, было в дефиците. «Леваков» тоже в поле зрения не оказалось. До эры мобильников оставалась пара десятилетий.
Стали закрадываться тревожные мысли: неужели это какой-то нехороший знак, предзнаменование?
Их развеяли неторопливо появившиеся из-за угла Молчановки двое мужчин. Одного из них, с окладистой чёрной бородой, отец знал – это был довольно известный художник-график Леонид Владимирский. Поздоровавшись, тот сообщил, что они с приятелем прогуливаются арбатскими переулками. Поинтересовался, что мы тут делаем. «А мы здесь неподалеку машину нашу оставили, решили пройтись, воздухом арбатским подышать. Так что вполне успеем молодых ваших к поезду подбросить», – сказал наш спаситель.
Так и произошло. А такси, как потом уже выяснилось, сломалось где-то в Мытищах…
Что же касается Владимирского, то с ним – уже как со старым знакомым – у меня произошла ещё одна встреча, тоже на моем жизненном переходном этапе, хотя и не столь серьёзном.
Приняв после семилетней работы в журнале «Журналист» приглашение перейти в политический еженедельник «Новое время», я устроил в нашей комнате на 11-м этаже здания «Правды» скромное прощание: домашние пирожки, бутерброды, припасённая бутылка виски. Услышал приятные слова. И получил замечательный презент: сигнальный номер свежего журнала, на обложке и титуле которого расписались все коллеги.
Номер оказался удивительным. На его обложке был запечатлён наш журнальный корпус «Правды» напротив Савеловского вокзала. Фото было сделано поздним вечером, и все редакционные окна горели. В комнате на нашем этаже я смог различить собственную фигуру...
И в этот момент в приоткрывшуюся дверь просунулась чёрная борода, а за ней и весь Владимирский. До этого он никогда к нам в редакцию не заходил.
Естественно, я зазвал его, и следующий тост произнес за него как за спасителя нашего медового месяца.
«Вы прямо как Воланд», – смеясь обратился к нему коллега Владимир Деревицкий, славившийся острым словом и заразительным смехом.
…В один из первых дней во время наших экскурсионных походов по Ленинграду мы обнаружили пивное заведение. Столики размещались у больших окон, откуда была видна арка старого дома напротив. К каждой кружке здесь полагалась тарелка с бутербродом и двумя подсоленными баранками. Собственно, этим и исчерпывался ассортимент. Но напомню для непосвященных: ячменный напиток в те времена был в дефиците, и пивные были редкостью. Мы частенько переводили дух в этой скромной, но уютной пищепромовской обители.
Но до и после этого мы наслаждались великим городом. Ходили по Невскому, взбирались на балюстраду Исаакия, вдосталь понаблюдав за гипнотическим раскачиванием неторопливого маятника Фуко. Постояли напротив Казанского собора, а потом прошлись вдоль его колоннады. По гранитным ступеням набережной вплотную спускались к Неве, пробуя ладонью воду.
Один день был посвящен Эрмитажу. И Русский музей не был забыт. Съездили в Петродворец. И снова бродили по мостам и мостикам.
Особенно нам нравилось бывать на набережной Зимней канавки, с её тремя мостами. Место и красивое, и романтичное: именно в воды этого канала от неразделённой любви бросается юная героиня «Пиковой дамы» (оперы Чайковского, а не повести Пушкина, где она, насколько помню, удачно выходит замуж), девушка Лиза.
У Зимней канавки
А сказочные грифоны, с их позолоченными крыльями, на ажурном и воздушном Банковском мостике разве могут не остаться в памяти?..
Ольга любовалась красотами Северной столицы, а я любовался ею. И заметил, что в этом я не одинок: удивительной красоты улыбчивая девушка с пышными вьющимися волосами, в ослепительно белом брючном костюме, привлекала взгляды многих ленинградцев. И я их понимал – более красивой девушки я не встречал.
Прогулка по Ленинграду
И спустя полвека, когда пишу эти строки, могу повторить то же самое. Добавив: обладающей добрым сердцем, короткой памятью на домашние трения, заботливой, склонной к художественному творчеству, понимающей и ценящей юмор, неистощимой на изыски кулинарки, верной спутницы в путешествиях – и не только в них...
Владимир Житомирский
