Читать Часть 1. Дежавю на крыше собора
Итак, мы ещё в Милане, в его центре. Правое крыло площади Дуомо занято двумя музеями. Один из них, Новеченто, в своем трёхъярусном узком сером карликовом небоскрёбе с вытянутыми окнами, в чём узнаётся тяжеловесный почерк зодчих времен Муссолини, хранит коллекцию ярких имён.
В одном зале бок о бок висят Модильяни и Пикассо, Кандинский и Брак.
Как всегда, магия гения удерживает вас подле картин Модильяни. Одна из работ – «Портрет Поля Гийома»: искореженное лицо мужчины недвусмысленно говорит, как сильно он потрёпан жизнью, сколько в ней было невзгод, и как художник всё это понимает и готов разделить с ним его бремя.
Портрет Поля Гийома
Другие этажи, на которые попадаешь либо на лифте, либо с помощью эскалатора, знакомят с группой очень талантливых итальянских художников, в основном первой половины завершившегося века.
Погибший в годы Первой мировой войны 33-летним, один из провозвестников футуризма Умберто Боччони создал серии полотен и скульптур, которые смотрятся сегодня куда современнее многого из того, что родилось столетие спустя. Несмотря на то, что главный большевистский спец по культуре А. В. Луначарский в своё время дал, по его мнению, марксистскую оценку творчеству Боччони. А фактически смешал с его грязью.
Вдобавок к «безобразиям кубизма» в работах Боччони, по словам Анатолия Васильевича,
«нагромождены новые безобразия: на плечах у суммарно намеченных фигур вы видите раму со стеклом, дворы, стены, здания в хаотическом смешении, свет в виде потоков, словно из разбитых яиц. Наконец, изображение движения сводится к материализации нескольких последовательных моментов его, что придает произведениям Боччони вид невероятно тяжкий, одутловатый и тягостно отталкивающий. Никогда не видел я фигур менее похожих на наши восприятия. …Приёмы и результаты Боччони могут быть полезны разве как указание, чего не следует делать».
Автопортрет Боччони
Это, однако, не остановило ведущие художественные галереи мира, включая нью-йоркский Музей современного искусства и Музей Гуггенхайм в Венеции, от приобретения живописных и скульптурных произведений Боччони.
Среди работ в миланском музее – полотно «Под перголой в Неаполе». В ней чувствуется влияние сразу двух мэтров: упрощённость до геометрических форм – от Сезанна, яркость тонов – от Матисса. Отсутствие светотени придаёт фигурам неожиданную лёгкость.
Прямо напротив полотна – скульптура, не просто прославившая, но канонизировавшая Боччони.
Живопись и скульптура Умберто Боччони
В противовес тяжеловесности названия – «Уникальные формы непрерывности в пространстве», сама работа – олицетворения динамизма, движения, жизненной силы. Экспрессивно стилизованный человек делает стремительные шаги, успешно преодолевая мешающее этому продвижению – будь то порывы ветра или жизненные невзгоды.
Эта работа Боччони известна каждому итальянцу, как и многим другим западноевропейцам: она отчеканена на 20-центовой итальянской монете.
Влияние Дали и Макса Эрнста можно ощутить в картинах Джорджо де Кирико, объявившего себя основателем нового направления – «метафизическая живопись».
И уж вовсе неординарные вещи представлены в роскошном соседнем здании – Королевском дворце, использующемся, в основном, для временных экспозиций. Для того чтобы попасть на выставку, надо проследовать через анфиладу истинно дворцовых помещений – гостиных, залов приёмов, спален.
В Королевском дворце
Всё это сверкает позолотой, обставлено соответствующей мебелью, украшено старинными гобеленами и портретами знати прежних времён в роскошных рамах.
Резким контрастом смотрятся работы, по большей части чёрно-белые, уникального, ни на кого не похожего маэстро Маурица Эшера. Этот голландец, множество лет проживший в любимой Италии, в своём творчестве прошел целый ряд периодов.
Прославился же он, приковывая внимание к собственным графическим работам и гравюрам тем, что убеждал зрителя в естественности немыслимого.
Эшер. Знаменитая «Относительность»
Апофеозом стала работа начала 50-х «Относительность»: лестницы внутреннего дворика здания ведут вверх, но приводят вниз, и наоборот. Мастерски выполненная графически, эта головоломка словно говорит: мир куда сложнее, чем он видится вам.
Вообще-то, дворец, сегодня официально именуемый «королевским», изначально, тысячелетие назад, возводили для местных герцогов и, соответственно, правильнее его называть «герцогским». Но это так, к слову.
Во времена правления герцогов Сфорца он был превращен в театр. На его подмостках выступал юный пианист по имени Моцарт. Вскоре был открыт самый знаменитый (в будущем) оперный театр Европы – «Ла Скала». Для премьеры была избрана опера, написанная прославленным композитором Антонио Сальери. Здания и расположены не так далеко друг от друга – Королевский дворец и опера. Но как далеко по полюсам разнесены эти имена! И немалая заслуга в этом «солнца русской поэзии»…
Прославленная «Ла Скала»
В то время в Милане Моцарту и Сальери было не суждено встретиться. Они, точнее их представители, более двух столетий спустя, в конце минувших 90-х, встретятся в миланском суде. Истцом станет Миланская консерватория, вознамерившаяся раз и навсегда смыть злой навет с выдающегося итальянского композитора.
Напомним: в конце ноября 1791 года Вольфганг Амадей в тяжелом лихорадочном состоянии слёг в постель: подскочила температура, резко обострился хронический ревматизм, суставы распухли так, что он потерял способность двигаться. Меньше чем через неделю его не стало. Причиной смерти врачи назвали «острую просовидную лихорадку».
Уже в наше время, скрупулезно проанализировав его историю болезни, доктора пришли к заключению, что причиной смерти Моцарта стало «сочетание почечной недостаточности, стрептококковой инфекции и хронической бронхопневмонии». Были предложены и другие причины летального исхода, но никто из специалистов и мысли не допускал о его отравлении.
Откуда же в своё время взялась эта версия? Родилась она не на пустом месте.
Во-первых, эта мысль в качестве навязчивой идеи возникла за полгода до смерти у самого маэстро, чувствовавшего себя всё хуже. Человек тонкой душевной организации, Моцарт легко оказывался жертвой собственной мнительности. Следившие за его здоровьем доктора эту его идею фикс отвергали, равно как и его близкие.
Во-вторых, краткое газетное сообщение о смерти композитора заканчивалось сакраментальными словами: «Полагали, что у него была водянка… Поскольку его тело опухло после смерти, некоторые даже полагали, что он был отравлен». Это усилило слухи, источником которых, по сути, был сам Моцарт.
И в-третьих, они обрели вторую жизнь три десятилетия спустя благодаря… Сальери. В конце жизненного пути престарелый композитор стал периодически впадать в состояние душевного расстройства, «признаваясь» в таких чудовищных преступлениях, какие вообще не имели места. Во время одного из приступов безумия он «покаялся» в отравлении Моцарта. После, придя в себя и узнав о своем «признании», со слезами на глазах отрицал это. И затем с душевной болью повторял это вплоть до самой своей смерти.
Моцарт и Сальери
Версия убийства гения человеком менее талантливым, оказавшимся пленником собственной зависти, достигла ушей (или глаз) нашего Александра Сергеевича. И родилось известное творение, даже породившее термин «комплекс Сальери».
Мимоходом замечу, что пушкинское «гений и злодейство – две вещи несовместные» вызывает вопросы: различные персоны собственными поступками явно её опровергали.
Между тем его трагедия «Моцарт и Сальери» в качестве свидетельства вины последнего была предъявлена стороной обвинения. (Мог ли Пушкин при всём своём необузданном воображении представить, что страницами его произведения будут размахивать в суде?) Вспоминалось на процессе и покаянное письмо Сальери, который за это своё преступление был готов наложить на себя руки.
Текст «маленькой трагедии» не возымел действия, а «письмо» и вовсе оказалось подделкой.
Защита использовала множество аргументов, в том числе и этот: если бы Сальери был таким злобным завистником, то отчего он так пестовал своих сверхталантливых учеников – Бетховена, Листа, Шуберта? Ведь, как и Моцарт, тоже гении. А он щедро делился с ними секретами музыкального мастерства, всячески помогал раскрыться их таланту.
Шуберт, Лист, Бетховен, Моцарт – «подшефные» Сальери
Шуберта, юношу из бедной семьи, он вообще обучал бесплатно. К полувековому юбилею Сальери тот написал кантату и даже слова к ней. Их приводит историк Алексей Кузнецов:
Лучший, добрейший!
Славный, мудрейший!
Пока во мне есть чувство,
Пока люблю искусство,
Тебе с любовью принесу
И вдохновенье, и слезу.
Подобен богу ты во всём,
Велик и сердцем, и умом.
Ты в ангелы мне дан судьбой.
Тревожу бога я мольбой,
Чтоб жил на свете сотни лет
На радость всем наш общий дед!
Признанный мэтр, автор сорока опер, взрастивший целую плеяду служителей музыки, Сальери не только не помышлял о нанесении вреда Моцарту, но даже при первой возможности помогал ему. Получив в Вене важный пост придворного капельмейстера, он тут же включил в оперный репертуар несколько произведений Моцарта.
Сам Вольфганг Амадей, снедаемый мыслью о неких отравителях, Сальери в их числе явно не видел.
За семь недель до своего ухода в письме жене он рассказывает, что Сальери принял его приглашение посетить оперу «Волшебная флейта», которую прослушал c большим вниманием, причём «не было ни одного номера, от увертюры до последнего хора, который бы не вызвал его “браво”».
Помимо представителей музыкальной общественности со стороны защиты выступили и медики, аргументировано доказавшие, что у обвиняемого не было даже технической возможности использовать яд: они не виделись с Моцартом достаточно длительный срок, чтобы он был использован.
Напоминалось, что в отравление не верил и самый близкий и преданный Моцарту человек – его жена Констанция, которая после кончины супруга попросила Сальери стать музыкальным наставником их с Амадеем сына…
Здесь был снят навет
Три дня шёл удивительный процесс, в ходе которого неукоснительно соблюдались все нормы юриспруденции. В итоге Антонио Сальери был полностью оправдан.
Его произведения стали исполнять и в России, чего с пушкинских времен не отмечалось. И появившееся по удивительному стечению обстоятельств в год миланского суда (в 1997-м) яркое эссе Фазиля Искандера «Моцарт и Сальери» сегодня читается уже не как противопоставление двух конкретных творцов, носителей двух взглядов на творчество, а как клеймение жесточайшего греха – зависти. Особенно отталкивающей, если ею заражены люди талантливые, широко образованные, готовые громоздить под нею фундамент внешне убедительных самооправданий.
Мы специально подошли к состоящему из одних плоскостей, тяжеловесному, как и вся архитектура фашистского периода, мрачноватому серому зданию. Дворец Правосудия на миланской Корса ди Порта.
Да, вот здесь, за этими высокими зарешёченными окнами и происходило в течение трёх дней очищение от навета имени выдающегося итальянского маэстро.
Подумалось: будь сегодня жив «наше всё», он, возможно, сочинил бы ещё одну «маленькую трагедию». Например, о драме глубоко порядочного и одарённого талантом человека, чьё имя стало синонимом завистника и убийцы.
Правда, лишь на два с небольшим столетия…
Владимир Житомирский
