Фото предоставлено пресс-службой аукционного дома Drouot
Портрет Марины Влади и Владимира Высоцкого, сделанный в 1975 году в Нью-Йорке. Автор: Леонид Лубяницкий
Вчера я пошла в Друо, на аукцион памятных вещей Марины Влади. Пошла против желания, по просьбе друга, который попросил просто рассказать, что и как там было. Я не люблю залы Друо. В них плохо пахнет грязным бельем. Не в переносном смысле, а в самом прямом. О происхождении этого запаха я точно не знаю, но думаю, что просто вещи, которые здесь продают, долго лежат, никому не нужные, в шкафах и задыхаются, и этот тяжелый запах мертвой памяти на меня давит, и хочется вырваться на улицу и жить, жить и трогать живое.
Зал был еще закрыт, когда я пришла, но толпа уже собралась у дверей. Как водится у русских, все объединились в группки и громко разговаривали между собой, и люди одной группки бросали на других очень нелюбезные взгляды — это вечное русское «раз ты не со мной, ты против меня»… Перед залом стоял охранник в форме то ли жандарма, то ли солдата, напоминая собой о траурной, невыносимой обстановке в Париже, который впервые изменил себе и перестал быть праздником, который всегда с тобой.
Фото предоставлено пресс-службой аукционного дома Drouot
Транспортный билет с последним стихотворением Владимира Высоцкого, адресованным супруге, 1980 год
Десять дней назад террористы победили парижан, которых, казалось, ничто не могло заставить отказаться от удовольствий — ни война, ни забастовки, ни смены правительства. Но в этот раз что-то произошло, и накануне Рождества люди перестали выходить из домов, улицы опустели, и только бедные школьники недобровольно выходят к памятникам петь Марсельезу. Солдат строго смотрел на будущих покупателей и, наверное, удивлялся, почему никто не говорит от этого тише. В какой то момент он отошел от двери, и этой секунды хватило, чтобы вполне приличного возраста дама открыла незапертую дверь зала и ввела за собой всю толпу соотечественников. Напрасны были солдатские возгласы, что еще закрыто, никто их не понимал и делал вид, что не понимает. Вывести всех обратно уже было невозможно. Солдат махнул на всех рукой, а эти все расселись по местам и стали ждать комиссара. Я же стала разглядывать людей.
Зал был особенно некрасив. Дамы в прическах и господа с шеями буйволов, несколько молодых особ, наряженных в платья прошлого века, и совершенно не изменившиеся за двадцать лет, что я там не работаю, телеоператоры в старых свитерах. И только один старик с двумя печатками на левой руке казался портретом аристократа в зале, занятом большевиками. Но, может быть, это были печатки вора в законе.
Фото предоставлено пресс-службой аукционного дома Drouot
Оборотная сторона билета с последним стихотворением Владимира Высоцкого, 1980 год
Я пришла сюда не покупать, я пришла, чтобы рассказать, и мне было все равно, что цены, обозначенные комиссаром в каталоге, совершенно не соответствовали любви русского человека ко всему, что касается Высоцкого. Вещи уходили в десять раз дороже, но справедливости ради надо сказать, что оценка была невысокой и вполне соответствующей серому настроению французского покупателя. За спиной у меня сидели две женщины, которым так хотелось купить хоть одну фотографию, но двести евро, которые они на это приобретение отложили, с каждым мгновением все больше и больше превращались в цену бутылки шампанского, которым они могли бы залить горечь проигрыша. Наступила долгая очередь произведений Шемякина, которых у Влади был легион, и я отвлеклась на интернет, потому что не большая поклонница художника со странными головными уборами и в сапогах.
Интернет рассказал мне о той злости, нетерпимости и просто хамстве, с которыми люди лезут в чужую жизнь, чужую любовь, чужую боль, и о той уверенности в своей правоте, которая ими движет, прямо пропорциональная их невежеству и нежеланию ничего на свете знать. Для ни , для этих блюстителей чужой морали, я сделаю техническое отступление, пока в зале продают Шемякина.
Фото предоставлено пресс-службой аукционного дома Drouot
Комплект из семи фотографий Валерия Плотникова
Мы, русские, очень инфантильны. Привыкшие к тому, что за нас все и всегда решал кто-то, мы продолжаем думать, что от нас ничего не зависит и что все происходит само собой откуда-то сверху, будь то царь батюшка, отец родной, боженька или палач. У нас всегда сама собой текла горячая вода, и зажигался газ, дети бесплатно учились и лечились. Пусть и в грязных до жути подъездах, но сами собой менялись лифты. И квартиры бабушек переписывались на внуков, в общем-то, без особых проблем. Даже сейчас, когда жить всем стало намного тяжелее, в России осталось еще наследие этого беззаботного существования, и многие годами не работающие люди продолжают хоть и очень бедно, но жить в своих квартирах. Во Франции за все, совершенно за все надо платить. И во Франции ничего, совершенно ничего нельзя кому-то просто взять и подарить. Чтобы сделать подарок, нужно заплатить за это право. И мои дети не смогут просто взять и унаследовать то, что мне принадлежит. Они должны отдать до 35 процентов наследства. И срок выплаты очень маленький — 6 месяцев. То есть мои дети должны будут заплатить 35 процентов стоимости квартиры, в которой я живу, чтобы иметь право в ней жить. Или им нужно за шесть месяцев успеть ее продать, чтобы заплатить налог по наследству. Непрямые родственники должны заплатить 60 процентов. Если же вы хотите отдать ваше имущество, к примеру, в музей, то вы тоже должны за это заплатить. Марина Влади много чего отдала нам, и никто не поинтересовался, чего ей это стоило.
Фото предоставлено пресс-службой аукционного дома Drouot
Высоцкий и Влади в Риме на площади Испании
Вот о чем я думала, читая чудовищные комментарии в адрес Марины в фейсбуке, когда комиссар прочел вслух дарственную надпись на одной из картин Шемякина: «Марине и Володе на рождество от Шемякина. 1977 год». У меня перехватило дыхание. Я хорошо помню это рождество. Я жила с родителями в Париже, и как раз в 77-м Таганка гастролировала во Франции. Высоцкий был приглашен на прием в посольстве, и мой отец рассказал мне, что он пришел в джинсах, возмутив наше невысокое советское общество. Какие-то другие детали стали путаться у меня в голове: запах галереи Лафайет, когда мы с мамой искали подарок для отца, ее браслет, который она купила для того приема… И я стала поднимать руку. Комиссар подбадривал меня и шутил. Кто-то в телефоне не хотел мне уступать, но потом отпустил, и помощник комиссара принес мне талон на получение картины Шемякина. Я повешу ее в моей комнате и постараюсь полюбить художника тоже.
Впереди меня сидела русская барышня и с пристрастием смотрела на своего спутника, грузного француза в жмущем ему в плечах пиджаке. Ему все не удавалось ничего купить, и жена — я думаю, это была его жена, — кусала ногти. Денег у них было немного, потому что дальше двух тысяч француз не шел, но вот, наконец, и он дождался стука молоточка по его душу. Молодая женщина прильнула к нему, и я подумала, что сегодня она сделает вкусный ужин и будет долго-долго развлекать мужа разговорами, а потом будет очень нежно целовать его и гладить. И не будет в этом ни мещанства, ни дурного вкуса. А будет обыкновенная человеческая любовь и желание дать. Дать то, что не облагается налогами.
Когда на продажу выставляли всем известные фотографии Высоцкого, в зале раздавались вздохи и всхлипывания. О чем вздыхают эти женщины? Вот комиссар поднял над своей головой посмертную маску Высоцкого, которую Марина сделала сама. В этот момент не раздавалось больше ни вздохов, ни всхлипываний. И даже что-то, похожее на чувство собственного достоинства, воцарилось в зале. И аукцион не пошел дальше объявленной в каталоге цены. Есть, видимо, вещи, через которые не перешагнешь, и черты, за которые заступать страшно.
Фото предоставлено пресс-службой аукционного дома Drouot
Посмертная маска Владимира Высоцкого, 1980 год
Я хотела купить их свадебную икону, но оставила ее другим. Вслед за ней была очередь иконы, которую я бы не оставила другим, потому что она была очень красивая, и красные кони на переднем плане манили меня в мир святых. Но я не стала участвовать в аукционе. Что-то сильное остановило меня. Икону Марине дали после Его положения в землю. Что- то внутри подсказало мне, что я не должна…
Мне трудно писать то, что я действительно думаю о Высоцком. Мне мешает тот быт, чудовищный советский быт, который из хороших людей делал подхалимов, оппортунистов, спекулянтов и шмоточников. Я просто догадываюсь, как эта красивая женщина тащила на себе воз счастья и свободы, которую она дарила великому художнику. Не тащила — несла. К ней не идут бытовые слова. Они из другого мира.
Последнее стихотворение на клочке бумаги… уже все знают, за сколько и кто его купил. И жабы квакают из своего болота, что ОНА права не имеет, что недостойна… Я знаю только то, что дети со временем все равно все выбрасывают. Не потому, что плохие, а потому, что жизнь так устроена. В психоанализе есть жесткое правило платить за консультацию, потому что только эта плата и делает разницу между просто болтовней с подругой и работой над своим подсознанием. Ты дашь себе настоящий труд понять, что происходит внутри, если заплатишь другому. Но, кроме тебя, никто другой тебе не объяснит. Вот такой парадокс. Возможно, есть некоторая справедливость в том, что наследство надо заслужить и за него заплатить. За право хранить надо платить тоже.
Даже среди уважаемых мной людей есть те, кто не понимает жеста продажи памяти. Понимать ничего не надо и не надо искать оправданий, что, мол, плохо живется, денег нет. Такие женщины не нуждаются ни в нашем понимании, ни в наших оправданиях.
После его смерти она написала ему книгу «Владимир, или Прерванный полет». Через тридцать пять лет Марина отпустила свои воспоминания. Отпустила своего любимого. Чтобы он продолжал петь и лететь далеко, далеко от нее.
Из вещей Марины Влади я взяла себе на время один кулон. Зеленый камень украшал когда-то конский глаз. Опять конь позвал меня, как те, из иконы. Или это другие, его кони, которых он просил не мчать.
Фото предоставлено пресс-службой аукционного дома Drouot
Влади с актерами Марчелло Мастроянни и Массимо Троизи на премьере фильма Этторе Скола "Сплендор" в Каннах.
Наталья Тюрина
