Этот голос… Эти глаза напротив… Милая Анна… Спасибо ей, ныне любимой им и любящей, за то, что впустила в дом и убедила поговорить со мной Ободзинского, который решил замолчать. Наговорился, мол, хватит. Так и сказал вначале: последнее мое интервью. К счастью, не концерт. Он не бросит петь, как уже делал это однажды, когда надо было победить алкоголизм и наркоманию, и он ушел работать на галстучную фабрику, потому что большие деньги толкали покупать наркотики и спиртное. Он устал надеяться на врачей и занялся собой сам. И выиграл, оплатив это годами одиночества и безвестности…
- Валерий Владимирович, пытаясь вас разыскать, я опросила многих, и создалось впечатление, что 50 процентов москвичей уверены, что вы в Израиле, 40 процентов – что вы глубоко спившийся человек, и только 10 процентов знают, что с вами на самом деле. Вас это не пугает?
- Нет. Я понимаю, что многие люди так устроены, им нравится сплетничать, и не обращаю внимание на это. Я хочу вам вот что сказать. При советской власти я допускал много ошибок в своей творческой жизни. В силу того, что все мы были управляемы идеологией, бездарной, неграмотной. Не имели возможности самовыразиться, должны были ходить в одинаковых пальто и шапках, как на параде. И мне приходилось иногда приспосабливаться, хотя по характеру я далеко не приспособленец. Приходилось жить по такой схеме: из одной редакции гнали, шел в другую. Я человек очень энергичный и целеустремленный, люблю добиваться того, что задумал. Сегодня мы перешли к капиталистической системе, это мне нравится, потому что, наконец, я могу выразить себя и могу не торопиться. Раньше мне отводили два часа на запись четырех-пяти песен, при этом не разрешали петь так, как я хочу и чувствую. Я певец манерный. А в те времена подобное не приветствовалось. Так что, то была работа, но не творчество. Сегодня же позволяю себе одну песню записывать целый день. Такая ситуация меня больше устраивает. Прошлые ошибки повторять не хочется.
- Что вы называете ошибками?
- Приходилось порой подстраиваться под требования партии и правительства, не знаю, как правильно назвать нашего тогдашнего хозяина. Требовалось петь так, чтобы это было идеологически выдержано.
- Несмотря на это, ваши песни были популярны.
- Хотя в газетах и журналах их называли пошлятиной, подражанием Западу. А народ любил. Правда, радио и телевидение редко приглашали меня в эфир. Я не был в числе желанных исполнителей. Когда-то Лапин, председатель Телерадиокомитета, запретил Ободзинского на экране.
- Чем же вы были опаснее, скажем, Юрия Гуляева или Муслима Магомаева?
- Потому что, как певец я был не похож на советского человека. Советские люди не могли петь так, как пел я. Гуляев прекрасно исполнял песни про партию, Ленина, танкистов, космонавтов. А я не шел на это. У меня была своя тема. Я певец любви. Каждый человек должен делать то, что он умеет делать хорошо. Это мой принцип. Песню про партию я не мог спеть, потому что никогда положительно не относился к партии, и сегодня не понимаю, что такое партия.
- Откуда у вас такой удивительный голос?
- От природы. Родители пели, но в самодеятельности. Я ведь тоже не заканчивал никаких училищ. И всегда врал, заполняя анкеты, - таким образом, смеялся над нашей страной, где можно было все что угодно говорить, во всяком случае, в нашей профессии, в ней все-таки главное – уметь красиво петь, а остальное – институты, школы – неважно. Поэтому я везде писал по-разному: где – что музыкальное училище закончил, где – консерваторию. Никогда не проверяли.
- И вы никогда не пытались усовершенствовать голос, позаниматься с педагогами?
- Нет, я считал это ненужным. Сам себя ковал. Я вырос на исполнителях Запада, слушая радио, магнитофон, пластинки. Мне все они нравились, но я искал себя, подыскивая в чужих манерах какие-то штампики себе на будущее, в хорошем смысле слова «штампики». Мне и сегодня нравятся Луи Армстронг, Элла Фитцджеральд, Фрэнк Синатра.
- А Рафаэль?
- Певец? Нет, это к Анне, моей жене, она без ума от Рафаэля. Я же люблю певцов-ученых. Скажем, Стиви Уандер. Передо мной на сцене математик, настолько у него все продумано, правильно, где кульминация песни, где сердцевина. Вот что меня поражает.
- Вы так же выверяете свое творчество?
- До этих артистов мне очень далеко. Я себя правильно оцениваю. Для Запада я очень средний певец, то есть голосовые данные у меня хорошие, но по репертуару я не гожусь Западу. Меня часто приглашают в Америку на гастроли, но я себя не вижу там певцом, нет достойной программы. Скажем, с романсами Вертинского я могу поехать, потому что романсы там любят. Все остальное, что я пою, эстрадное, американцы исполняют намного лучше меня. Но в нашей стране я считаю себя первым.
- Как долго вы подбирались к романсам Вертинского?
- Результат моей работы с Вертинским – как раз доказательство того, что я певец своеобразный. Ведь от Вертинского ничего не осталось – там есть Ободзинский. И вместе с тем – еще и Вертинский. То есть я победил. Хотя я не исполнитель романсов, но романс сентиментален сам по себе, и я сентиментальный певец, за что меня ругали, называя это соплями. Я пою в стиле «соул». И всегда пел так, как поют на Западе, обогнав своих коллег лет на 15-20. Смело могу сказать, что по манере, по стилю у меня нет конкурентов на нашей эстраде. Так вот, как-то ко мне пришла Анна, моя жена, мы с ней не расписаны, я в это уже не верю – в штампы, росписи, потому что это у меня третья или даже четвертая жена. И она предложила послушать Вертинского, а я не захотел. Но потом прочитал книгу воспоминаний об этом удивительно интересном человеке и подумал: дай-ка, попробую спеть. И когда альбом вышел, я понял, что совершил подвиг: сделал романсы и по-своему, и хорошо, и современно. Они понравились и молодым, и людям старшего возраста.
- А как отреагировали родственники Вертинского?
- Не знаю. Я ни с кем не общаюсь. Не участвую ни в каких тусовках, не бываю на всевозможных конференциях, презентациях. Я не получаю от этого удовольствия. В какой-то момент сказал себе: нет, Валерий, тебе нечего делать там, где сплошная фальшь, где собираются и говорят друг другу лестные слова. Я прошел через работу в Москонцерте, это была такая грязная, пошлая организация, где тебя все целуют, а за глаза обливают грязью. Я не хочу целовать того, кто мне неприятен.
- Но у вас есть круг людей, с которыми вы общаетесь?
- Нет. Я не приобрел себе друзей – не повезло мне в жизни. Но мне всего 54 года, может быть, все еще впереди. Я бы очень хотел встретить товарища, который в трудные минуты жил бы моими трудностями. В момент популярности вокруг меня крутились сотни людей, не знаю, как их назвать. А когда становилось плохо, около меня никого не оказывалось. И я решил: лучше буду жить себе спокойно так.
- Может быть, виноват ваш характер?
- Возможно, я в чем-то тяжелый человек. Но я не хочу об этом говорить.
- У вас красивая фамилия, это не псевдоним?
- Нет, настоящая, отцовская.
- Не было ли дворян в роду?
- Были где-то там, по польской линии. Родители приехали в Одессу из Польши. Когда-то у моих предков был там, кажется, завод.
- Вы были единственным ребенком в семье?
- Да. Родителей моих уже нет в живых. Я из очень простой семьи. А воспитала меня улица, был беспризорником, хулиганом.
- О родителях не хотите рассказать?
- Нет. У меня не было времени думать о том, какие у меня родители – хорошие или плохие, я в 15 лет стал самостоятельным человеком, уехал из Одессы в Сибирь, начал зарабатывать, и всю жизнь создаю себе все сам. Родители в этом не принимали участия.
- Кто первый сказал вам, что у вас потрясающий голос?
- Когда я был еще мальчишкой, со мной короткое время занималась преподавательница, учившая меня постановке голоса, она говорила: в вашем, Валерий, горле – комок золота, который будет вас обеспечивать всю жизнь.
- А кто вас привел на профессиональную сцену?
- Творческая дружба связывала меня с поэтом Онегином Гаджикасимовым, с его песен началась моя популярность. Но мой трамплин – оркестр Олега Лундстрема. Я проработал солистом полтора года и понял, что дольше оставаться там незачем, я мог погибнуть как личность, как певец.
- Трудно было покорять Москву?
- Я не знаю, покорил ли я Москву, не думал об этом. Я шел впереди успеха. Закончив работу над песней, я ее выпускаю в люди и освобождаюсь для следующей работы. Я не любуюсь своими записями, не хожу с ними, не напеваю. Сделанное перестает меня интересовать.
- Сборники «Неотправленное письмо» и «Колдовские ночи» записаны недавно?
- Да, это я пою сегодня. «Колдовские ночи» - песни композитора Дмитрия Галицкого – записал вслед за Вертинским.
- Среди них есть «Анна» - это посвящение жене?
- Да. Сейчас я собираюсь записать еще один цикл романсов. Все же мечтаю создать программу специально для Запада.
- Да вас же эмигранты на руках понесут с любыми песнями, особенно со старыми шлягерами!
- В том-то и дело, что мне не хочется, чтобы на «ура» меня принимали эмигранты. Хочу завоевать симпатии настоящих американцев.
- Есть ли в нашей стране композиторы-поэты, которые могли бы создать достойный вас репертуар?
- У нас просто стиля нет, которым мы могли бы удивить Запад. Мы на каком-то пре-пред- или даже последнем месте в мире по эстраде. У нас нет своей эстрады, мы только подражатели. Чисто русский стиль – это романс. И с ним я могу поехать, но нужно продумать оправу, срежиссировать, чтобы показать себя там личностью.
- В молодости у вас не возникало желания уехать на Запад от здешних гонителей?
- Были моменты, когда я себя проверял на отъезд из страны. Выступал в Польше и Болгарии, но меня уже через неделю мучительно тянуло домой. Я подвержен ностальгии. И еще я знал, что с нашей эстрадной школой там нечего делать. Это здесь я король, здесь мы все блещем друг перед другом. Музыканты, которые со мной работали, были первыми в стране, а туда уехали и устроились таксистами да киллерами…
- А на что, простите, вы живете, если ничем, кроме творчества не занимаетесь, а песни записываете и выпускаете в свет не спеша?
- Езжу на гастроли по стране – зарабатываю на еду. Выступаю там, куда приглашают. Недавно был в Белоруссии – в концертной программе «Золотой шлягер». Неделю там отдыхал и получал удовольствие от самой программы, от того, как меня встречали.
- А выступать в ночных клубах Москвы вас не приглашают?
- Нет, хотя как-то приглашали в «Метрополь», но я не согласился. Я не считаю это унизительным, наоборот, интересно. Не знаю, как это происходит у нас, а на Западе редки концерты в больших залах, в основном все выступают в клубах. Вот если бы у меня была возможность создать свой маленький музыкальный театр в том же «Метрополе», я бы с удовольствием взялся за это. Чтобы стать хозяином или совладельцем. В моем понятии «Метрополь» - прекрасная визитная карточка: кто хочет послушать Ободзинского, может прийти в «Метрополь»! Может быть, владельцы ночных клубов пока не понимают такой выгоды. Или мы, исполнители, еще слабы для реализации этой идеи.
- Вы коммерчески способный человек?
- Очень. Я знаю, как выжить в настоящее время. Все, что я делаю сегодня, я делаю правильно. В общем шоу-бизнесе не участвую, создаю собственный маленький шоу-бизнес, который будет меня кормить.
- Значит, вам надо знакомиться с денежными людьми?
- Они придут ко мне сами, жизнь их заставит. Или же я сам на все заработаю.
- Валерий Владимирович, у вас дети есть?
- Две девочки – Анжелика и Валерия – от первой жены. Взрослые уже дочери: 18 лет и 26. Одна поет, другую интересует театр.
- Возможно, что скоро на сцене появится певица Ободзинская?
- Не «возможно», а она будет в моем театре. Все это в планах. Может, осуществится, а может, нет.
- А что вам требуется для комфортной жизни?
- Свобода и много денег. Хотя деньги не имеют решающего значения. Я легко откажусь от очень большой суммы, если почувствую, что в деле, которое мне предлагают, есть криминал. Смысл моей жизни – в творчестве. Я себе когда-то сказал: если я в первую очередь буду думать о творчестве, значит, у меня автоматически появятся деньги, если же стану думать о деньгах, автоматически потеряю творчество. Так всегда и получалось.
- Когда вы были богатым человеком, тоже легко расставались с деньгами?
- Да. Очень легко. Я вообще смешной человек. В молодые годы вдруг увлекся золотом, начал в нем разбираться, покупать красивые цепочки, кольца. Потом разочаровался и увлекся мехами: лиса рыжая, черно-бурая, норка…
- И что вы делали с мехами?
- В семью, естественно. Что-то продавалось. А потом я понял, что это глупости, и увлекся картинами и книгами. Образовалась прекрасная библиотека, покупал все дореволюционное, мне было интересно и с коммерческой точки зрения, и с исторической.
- Хватало времени читать?
- Нет, не хватало, так, вскользь что-то успевал. Библиотека у детей осталась.
- Вы, когда с женами расставались, имущество им оставляли?
- Да, такой вот несообразительный человек, или как это назвать? Дурак? Все оставлял, вилок-ложек не делил. Ужасно нерасчетливый я человек. Все меня ругали, и по сей день говорят: почему ты не поделил квартиру? А мне интересно еще заработать, еще создать…
Я ухожу. А этот голос – уже мой внутренний голос – продолжает напевать: «И одно лишь знаю я, и одно лишь помню я, и в одно лишь верю я, что путь нелегок наш. Может, ты звезда моя, может, ты судьба моя, может, ты любовь моя, а может быть, мираж…»
P.S. Валерий Ободзинский умер в 1997-м на 56-м году жизни.
