«Я была злобной, дерзкой и даже не знала, что я была счастлива»
А.А. Ахматова, «У самого моря»
Я приехал домой после долгого отсутствия. Иногда кажется, что прохожие смотрят на меня, как на блудного сына. Я пытаюсь узнать в их лицах знакомых, но нахожу только чужих людей.
Я прохожу мимо пустыря. Проявляется его изображение, но совсем из другого времени. Я прокручиваю в голове раз за разом события, которые могли здесь произойти. Фигуры застыли, и воздух вокруг них дрожит от напряжения, как во время летнего зноя. Всё, что не успело случиться на этом месте, наполняет образ, призрачные линии расчерчивают пространство, будто огоньками засвечивают плёнку.
У Платона есть миф о том, что когда-то люди имели по восемь конечностей, и большую круглую голову, как камень. Они были андрогинами, цельными существами, и были настолько бесстрашны, что даже боги стали их опасаться. Тогда Зевс рассёк их молнией пополам. Изгиб шеи, выступающие лопатки, позвоночник — это сохранившийся шрам. Перун разделил людей на два пола и таким образом заразил вечной тягой к противоположному. Добрый Громовержец, сжалившись, развернул гениталии, чтобы люди могли найти друг друга глазами и воссоединиться.
Я хожу только по знакомым местам, можно сказать, телепортируюсь. Между ними — тонны мёртвой материи. Иногда это пространство, как чёрный столб, разрезает знакомая деталь или шутка, что-то из прошлой жизни. Мне остаётся только сказать: я вас не помню.
Этот новый мир так похож на старый, с соседями и родственниками, которые будто бы мои точные копии, но всё же не являются ими. Я узнаю русские слова, но не могу связать их значение, паузы захватывают процесс говорения, слишком много шумовых помех. Но я должен узнать.
Прячусь в знакомой кухне за разговором о большой истине. Мой приятель наклонился близко к столу, он — охотник структур, в руке у него сачок логики, которым накрывается случайная бабочка, вылетающая у меня из губ. Я тоже наклонился. Пластиковые струны, из которых сплетена сетка сачка, выстраиваются по форме ветра, который продувает квартиру через открытое окно. Я гляжу через неё. Сетка охватывает все пространство квартиры, стены исчезают, тёмное небо заливается в комнаты, и я вижу пёстрых рыб, затирающихся в бельевой шкаф.
Я больше не ищу настоящего, не смотрю в лица копиям, заполонившим улицы и переулки когда-то знакомого города, мне важно застыть в невозможности этой встречи. Можно закрыть глаза и представить, как земля вертится.
Я встречался с ней до этого много раз, по всему земному шару, менялись только субтитры: французские, английские, итальянские, чешские.
Эсфирь спасла свой народ, но это не человек, а текст. Её словами то и дело говорят разные персонажи. Само слово не важно — его значение потеряно вместе с логикой нарратива, но важно проговаривание. Мамардашвили пишет о том, что логос — не слово, а структура слов, сам акт нерушимой длящейся речи, в нетемпоральности которого заключена надежда на исцеление от противоположностей.
«За что, за что всесильный Бог
Ты свой народ втоптал в песок?»
А.Д. Бренер
Не найти источника, оазиса, потеряться в пустыне. Каждый раз, засыпая, мы тренируемся умирать. Когда я просыпаюсь, сознание медленно собирает осколки «я». Первые моменты окружающие предметы бессознательны, их физическое присутствие удивляет. Я тут? Мост самореференции взорван. Следующий шаг — принять на веру, что ты есть ты. Последней приходит мысль о душе. Иногда случаются дни, когда эта мысль так и не приходит — день, проведённый в спячке.
Воображаемая душа, которая существует только в возможности своего существования. Мы ничего не знаем. Я вижу её глаза только через сетку объектива. Перед ликом Солнца влюблённые юноша и девушка лежат, разделённые мечом. Они не могут тронуть друг друга под страхом смерти. Им нужно продержаться всего один день.
Возможно, точка нуля, там, где значение предмета и сам предмет полностью соответствуют друг другу, — это и есть конец. Поэтому прикосновение Ангела смертельно? В божественном свету пропадают любые тени, предмет становится самим собой, и никому не под силу выдержать это счастье.
Франциск Смуглевич. Эсфирь перед Артаксерксом, 1778
Когда Эсфирь смогла добиться благоволения Артаксеркса, он дал право еврейскому народу убивать всякого, кто замыслил против иудеев зло. Книга Эстер заканчивается днем убиения всех врагов евреев, который становится праздником Пурим (букв. «жребий»).
После того как конфликт приобрёл черты бойни, а воюющие стороны потеряли лица в потоках неразличимой крови, единственный способ очищения — жертвоприношение, выход на прямой конфликт с судьбой, подойдёт русская рулетка или кости.
Греки не писали «Я», а думали «моё». Жадные пожитки подлетают вместе со свистом кубиком и ударяются об игральный стол. Сенека не играет в кости.
Избавиться от насилия — избавиться от сравнения.
Французский философ Левинас пишет о том, что единственная стратегия, которая помогала ему выжить в концлагере — это представлять надзирателей как «Другое». Отрешиться от отношений к тебе, уйти от любого сравнения и представить себе «Другое» в разрезе отдельных от тебя структур. Не сравнивать невозможно, значит, остаётся стремить каждый предмет к звезде, опоясывающей его. Отсюда идёт иконография нимба.
Эсфирь прерывается плачем. Льющаяся речь прерывается паузой. Только благодаря «тишине после» речь может существовать. На что она себя обрекает? Солнечный царь держит ее руку.
На берегу заветных вод
Цветут богатые станицы;
Веселый пляшет хоровод.
Бегите русские певицы;
Спешите, красные, домой:
Чеченец ходит за рекой.
А.С. Пушкин, «Черкесская песня»
Александр Сигуров
