Я, Экштейн Александр Валентинович, 1956 года рождения, русский, осужденный к 12 годам л/с с содержанием в колонии усиленного режима, находясь в здравом уме, добровольно, без принуждения обязуюсь сотрудничать с оперчастью в местах лишения свободы... Для подписи своих донесений буду пользоваться псевдонимом Назаров. 11.77 года.
Через двенадцать лет, отбыв срок от звонка до звонка, «Назаров» нарушил оперативную тайну. Он не просто публично раскрыл псевдоним, а написал документальную повесть «Дневник стукача», которая стала настоящей бомбой. Перестроечный «Огонек» шарахнул исповедь трехмиллионным тиражом. Артем Боровик пригласил вчерашнего зэка в популярную программу «Взгляд», журналисты брали у него интервью. Это был звездный час Александра Экштейна. Чем живет сейчас «доносчик номер один», выяснил обозреватель «МК».
...За двадцать лет зоновский налет слетел как шелуха. В скромно одетом сутуловатом мужчине с вкрадчивым голосом трудно узнать автора пожелтевшего бестселлера начала девяностых. Осталось мягкое украинское «г», цепкий взгляд, а также неискоренимое стремление к эпатажу. Жизнь потрепала Александра основательно.
Литературная карьера не задалась. Журналистская — тоже. Сегодня он готов на любую работу, но его даже на должность курьера не берут. Александр считает: во всем виноват «Дневник стукача». Сомнительная слава, словно раковая опухоль, пустила метастазы в его жизнь.
Детство мальчика с непростой фамилией Экштейн не было лучезарным. Если об отце у него еще сохранились какие-то смутные воспоминания, то мать не оставила в его жизни никакого следа. Детский дом, интернат, приемная с историей: «Мы тебя потеряли, а потом нашли». Потом армия, стройбат.
— О том, что я русский немец, узнал в интернате, хотя лет до 12 мне снились сны на немецком языке, — рассказывает Александр. — Меня дразнили либо жидом, либо фашистом. В интернате у меня сформировалась психология одиночки, там я научился приспосабливаться. Если я сижу среди сварщиков, через час буду своим. И так в любом коллективе. Благодаря этому качеству я выжил на зоне. Я сел двадцатилетним парнем, и это было величайшее благо.
Двенадцать лет за колючей проволокой — благо? Но он объясняет, что все могло кончиться намного страшнее, если бы его не остановили. Пошел бы дальше — наверняка. И признается, что сегодня с собой 20-летним разговаривать бы не стал, обошел бы за километр.
— Когда освободился и вернулся в Таганрог, посмотрел вокруг — выжженное поле: кто спился, кто сидит, кого расстреляли. Я вырос в самом неблагополучном районе Соловки. Там жизнь строго по понятиям. Я был парнем без тормозов. Сигареты, спиртное, драки. Но при этом мог набрать в библиотеке книг, закрыться на неделю и читать запоем все подряд.
Он не хочет вспоминать детали преступлений. Спустя годы ему кажется, что все выглядит, можно сказать, невинно.
— Пацаны пришли с обрезами, на гоп-стоп забрали гитару. А переведи на официальный язык и получится: «группа лиц по предварительному сговору...» Правда, гитара была болгарская — предмет роскоши в то время, ни у кого такой не было. Никто из нас играть не умел, тут же продали, деньги пропили. В степени вины каждого разбираться особо не стали и дали всем сестрам по серьгам.
— Почему ты стал стукачом? Заставили?
— Нет, никто меня не вынуждал. Просто я — авантюрист до мозга костей. Мне надо выпендриться. Любой ценой. Добровольно завербовался ради интереса еще в СИЗО.
— Не страшно было, что тебя вычислят?
— Если бы я хоть капельку боялся, я бы не выжил. Даже мысль, что я делаю что-то подлое, мне не приходила в голову. Я бы выдал себя, и меня опустили бы ниже уровня городской канализации. Мне нравилась моя роль, я вообразил себя героем-одиночкой.
— Неужели никто ни разу тебя не заподозрил?
— Подозревали, конечно, но я своей наглостью подавлял. Не раз был на грани запала. Для завоевания авторитета среди блатных и бить кого-то приходилось. Я особо не маскировался. Когда становилось по-настоящему горячо, меня вывозили в другую зону. За эти 12 лет объехал весь Советский Союз. Даже в Чечне сидел — в Науре, где чисто кавказский контингент. Иногда фантазировал, целые сценарии сочинял. Работаю, к примеру, на оперативника и начинаю выдумывать, будто я коноплю в штрафной изолятор загнал. Он чувствует: что-то не то, начинает меня щемить, а я перевербовываюсь на вышестоящее начальство. Начальник оперчасти чувствовал за мной управление, которое, в свою очередь, подозревало за мной ГУИТУ. И все были недалеки от истины. Так я вербовался за эти 12 лет много раз. Всегда выкручивался. Я, наверное, скотина и подлец, потому что так легко об этом говорю. В конце срока с оказией отправил письмо в КГБ, где написал о взятках, о наркотиках, о том, как в колонии гуляет анаша. Меня тут же перевели из Краснодарского края в Оренбургскую область, потом в Чистополь — в тюрьму КГБ. Там на втором этаже сидели диссиденты, Натан Щаранский в том числе. Мы с ним даже партию в шахматы сыграли.
— Скажи, а почему тебе не сократили срок за заслуги перед оперчастью? Хоть какие-то поблажки были?
— На зоне хорошо живут только настоящие авторитеты. У них и деньги с воли, и еда. Я вообще никогда никакой пользы для себя не имел. Наверное, хотел выжить таким способом...
Он освободился и приехал в родной Таганрог. В голове — готовая повесть, в душе одно желание — попасть на волну популярности. Любой ценой. Не думал о том, что наживет себе смертельных врагов из числа криминала и сотрудников колоний.
— Ко мне стали приезжать знакомые, с которыми я сидел. То таганрогские ребята пожалуют, то оренбургские, то из Орджоникидзе. Я понял: опять этот круг, который замкнется в тюремной камере. Еще месяц, и меня вовлекут. А я никогда бы не хотел попасть в тюрьму еще раз.
— Пока писался дневник, ты поехал в Москву, в приемную КГБ...
— Предложил стать их осведомителем. Мне посоветовали начать по месту жительства. Если бы у меня был выход на Андропова, я б и ему что-нибудь придумал.
...Он был хорошим агентом, а это, по словам известного правозащитника Валерия Абрамкина, «вообще какой-то особый тип человека. Он артист, творческая натура, человек, не обделенный талантом. Актерский дар у него должен быть непременно, ведь ему постоянно приходится разыгрывать разные сюжеты и роли. Он вынужден быть и сценаристом и актером одновременно. Многие из агентов испытывают тягу к писательству, ведут постоянные дневниковые записи, сочиняют стихи, некоторые из агентов обладают даже определенными литературными способностями».
— Как отразилась публикация «Дневника стукача» на твоей жизни?
— Много денег не заработал, но популярность была бешеная. В Таганроге мне нельзя было оставаться. Приезжали ребята на машинах — искали меня. Встретил друга детства, он сказал: «Я тебе руки не подам!» Я поехал в Москву. Написал книгу. Потом еще одну. И еще. «Байки из зоны» вышли тиражом 20 тысяч и разлетелись за неделю. Французы напечатали в своем журнале. Пересылают мне деньги в банк «Столичный», который принадлежал Смоленскому, и тут грянул дефолт. Ни Смоленского, ни банка, ни денег.
— И ты вступил в ряды РНЕ (Русское национальное единство). Разделял нацистские взгляды?
— Никогда. Мне это чуждо. Мной руководило любопытство. У меня инстинкт передачи информации. Хороший журналист — это шпион, осведомитель. В РНЕ я шел с одной мыслью — внедриться в эту организацию и написать книгу, чтобы спасти русский народ от спасающих его. Кстати, я им честно сказал, что собираю материал о нацистском движении, но они считали, что я разделяю их взгляды, и не подозревали, в каком ракурсе все это будет. Я, как и на зоне, жил двойной жизнью.
— Фамилия твоя их не смутила?
— Нет. А что? Я — Экштейн, немец. Мне доверяли. Сначала меня определили в первичную организацию в Болшеве, по месту моей регистрации. У них с этим было строго. Потом стал посещать все акции.
— Например?
— Тогда дела были такие: раздача газет «Русский порядок», расклейка листовок, встречи с людьми. Мне даже деньги платили. Милиция нас не трогала. За три года я сделал «карьеру» — стал заместителем командира подразделения по работе с сочувствующими и сторонниками. Меня выбрали делегатом съезда, когда Баркашов сказал: «Я выведу на улицу 4 миллиона». Потом мое расследование «Я — русский фашист» напечатал «Огонек». Так что в том, что РНЕ закрыли, есть и моя заслуга. Но они никуда не делись. Перешли на нелегальное положение. Просто сейчас их не узнаешь. Встретил недавно одного знакомого по РНЕ. Он работает разносчиком пиццы.
— А компетентные органы больше тобой не интересовались?
— Интересовались. Неожиданно активизировалась «первичка» Таганрога, где в 1989 году я стал осведомителем КГБ, доказывая мне, что бывших агентов КГБ не бывает. Некто Прохоров из таганрогского подразделения ФСБ вдруг активно стал интересоваться моей писательской судьбой, просил через знакомых позвонить. Я не звонил: звоните сами. Мне много не надо, авантюру, вербовку и неприятности, связанные с ними, я узнаю, даже когда они еще за углом, еще не вывернули мне навстречу. Все, как одна, классика, вербовки низкого уровня начинаются с того, что просят дать им заведомо никому не нужную информацию, но придают ей элементы чрезвычайной важности.
— Чем ты сейчас занимаешься?
— Ищу работу. Литература не кормит и даже не поит. А ничего другого я делать не умею. Гвоздь в стену забиваю — он гнется, кран течет — жена кричит: «Не подходи!» Постоянно шепот за спиной. Никуда не могу устроиться. Меня подозревают: а вдруг он куда-то настучит! Хоть иди и снова вербуйся. Я даже делал попытку, но мне сказали: «Ты непредсказуемый». При этом многие думают, будто я живу припеваючи. Даже мать считает, что я жлоб богатый, на московских харчах. Другие из Москвы туда деньги присылают, а мне впору у них просить. Я как будто в черный список занесен. Сначала встречают доброжелательно, а потом прекращают все отношения, как будто я прокаженный. Однажды я решил все послать и уехать в Германию. Земля отцов все-таки, ну не отцов, дедов, прадедов — какая разница! Я навел справки: мой дед оказался в России в 1914 году в составе австро-венгерской армии. Я написал роман о русских немцах «Русские ноты в немецкой симфонии». Настоящий — без дураков. Все так красиво начиналось...
— А дальше?
— Я пошел обычным путем, обратился в посольство, представил документы, предполагающие наличие у меня права на ПМЖ в Германии. Получил вежливый и вполне обнадеживающий ответ. И целую кипу информативных документов для будущего переселенца Начал трудиться, собирать информацию о родственниках и тому подобное. Съездил в Тельманово. Тяжкий труд. Собрал, отнес в посольство. Через неделю предлагают явиться. Мне говорят, что все идет к положительному результату: в Германии мне жить. Но в любом случае период оформления, займет довольно-таки много времени, возможно, два-три года. Спросили: не хотел бы я это время посотрудничать с МСНК (Международный союз немецкой культуры)? Работал над составлением энциклопедии о творчестве русских немцев в России и за рубежом. Бесплатно, надо заметить. Все мои потуги уехать заглохли.
— И все-таки, почему ты решил уехать?
— Я хотел уехать из России в Германию, возможно, и умереть там от тоски по родине, лишь только потому, что в России мне не нашлось места. Мое покаяние перед обществом, тот самый «Дневник стукача», преследует и мстит мне по сегодняшний день. Меня приговорили. И криминал, и националисты. Спецслужбы выкинули меня на обочину жизни. Общество не прощает покаяний.
Материал: Елена Светлова
