На выставке в Новом Манеже, приуроченной к столетию со дня рождения классика соцреализма, висит огромное полотно «Торжественный приём в Кремле 24 мая 1945 года». C парадной лестницы спускается многочисленная свита Политбюро и правительства, впереди неё — Сталин. Он лучезарен и величественно прост. Но если приглядеться внимательно к его фигуре, а точнее сказать, к её месторасположению на картине и попытаться мысленно переместить её вровень с идущим позади Молотовым, поставленным тремя ступеньками выше, то генералиссимус окажется на голову выше министра иностранных дел. А ведь Иосиф Виссарионович имел рост
«Ну, конечно, чего иного ждать от придворного художника Кремля!» — скажут многие.
Но по большому счёту Налбандян в технике рисунка не ошибся. «Угол зрения» диктовала система — жёсткая, не допускавшая ни на йоту отклонения от заданных идеологических параметров, особенно если это касалось темы увековечивания образов вождей. Она, эта система, в которой существовал и работал Налбандян, иных художественных приёмов, иной стилистики не подразумевала, да и не могла подразумевать. Но в такой чёткой «заданности» сегодня можно углядеть её преимущество перед эстетикой времён, в которых стиль безликий или вообще отсутствует. Хотя, безусловно, выполнить заказ партии — дело во всех отношениях почётное и выгодное: тут вам и звание народного, и награды, почести, огромные мастерские. Герасимов, Бродский, Лактионов, Серов, Юон, Решетников — тоже ведь в значительной мере певцы строя…
В молодости, после профессиональной подготовки в Тбилисской академии художеств, работы в Госкинопроме республики в качестве мультипликатора и по той же специальности на Одесской киностудии, Дмитрий Налбандян приехал в Ленинград, а потом в Москву, где его заметили в очень высоких инстанциях. Привлекли художника к написанию портретов партийных и государственных деятелей разного калибра. Страна нуждалась в воплощении образов своих героев (не предполагая, что многие из них со временем станут антигероями). Причём написанных не формалистами, правившими бал в двадцатых, а в соответствии со сменой художественных вех художниками-реалистами, наследниками традиций «старой школы».
Вглядываясь в лица многих великих и не столь уж великих персон прошлого века, изображённых Дмитрием Налбандяном, не покидает ощущение, вы уж простите, «человечности» образов. За блеском орденов и медалей на кителях и пиджаках просвечивает человеческая жизнь, Личность, наконец (плохая или хорошая — понятия, далёкие от эстетики). Только зрелый и крупный живописец, каким, несомненно, был Налбандян, способен властно притягивать зрителя к тем реалиям, которые для большинства из нас вещи эфемерные, но без которых нельзя воочию ощутить, почувствовать навсегда ушедшую эпоху.
Никакая, пусть самая «навороченная» фотокамера не способна запечатлеть её нерв. Художник может. Однако он не в состоянии повлиять на ход истории. Он дитя её, а потому раб. Облачённый несметными почестями и наградами, Налбандян не мог остановиться: и в шестидесятые, и в семидесятые годы писал портреты новых персон — Хрущёва, Брежнева, партийных боссов и военачальников. Вот странно: эти портреты пусть с точки зрения техники безукоризненны, тем не менее куда более слабы в изображении характеров. О чём это говорит? Прежде всего об ушедшей от автора искренности. А это чувство — ключ к мастерству любого художника.
«Живопись — это моё счастье», — сказал однажды Налбандян. И натюрморты — вот где он «разошёлся»! Они пышут здоровьем природы, они фактурные и сочные настолько, что, кажется, художник вот-вот, только минуту назад положил кисть на палитру.
Cергей Луконин
