В гамбургском театре «Талия» вышел второй спектакль театрального критика, содиректора фестиваля NET, а теперь и режиссера Марины Давыдовой. Как «Checkpoint Woodstock», посвященный полувековому юбилею знаменитого американского рок-фестиваля, стал одой советским диссидентам, разбиралась Алла Шендерова.
Действие спектакля, текст для которого написала сама Давыдова, начинается с грандиозной мистификации: в преддверии 50-летия фестиваля в Москве якобы открывают музей Вудстока. Сцену, оформленную художником Зиновием Марголиным, явно должны обрамлять портреты двух президентов, но висит только Путин. Маркса и Энгельса ему заменяют Джимми Хендрикс и Джим Моррисон. За кулисами русским матом выкликают какого-то Колю, он вешает портрет Трампа и выносит британский флаг, огрызаясь, что, мол, один хрен. Звучат «Советский цирк» и «Катюша». По сцене, как у мавзолея, расхаживает курсант. У церемонии два ведущих — «американец» (актер Мерлин Сандмейер) и «наша» — танцовщица Соня Левин изображает чиновницу, что летает по сцене хищной лебедью, повторяя «мы за мир». Хохломской платок сползает с ее плеч, обнажая пришитые к пиджаку погоны. Ведущие читают обращения президентов, после чего на занавес проецируют видео: фермеры, утопая в злаках, поют «Imagine» Джона Леннона (в техасских парнях опознаются артисты «Гоголь-центра»), хор таганрогских кружевниц распевает «Perfect day» Лу Рида. Все затмевает урок в российской школе: неподражаемая Светлана Брагарник объясняет детям, сколько важных для жизни элементов содержится в ЛСД.
Публика уже икает от смеха, когда из-за «мятого» (на самом деле - специальный нитяной занавес "Perroni") занавеса выходит артист Феликс Кнопп и представляется директором будущего музея, Леонидом Гроссманом: «Я никогда не был в Вудстоке…» Как и его партнеры, Кнопп говорит на немецком, однако очень быстро начинает казаться, что перед нами действительно бывший хиппи, которого в советском Свердловске исключали с филфака и забирали в милицию, кто слушал «рок на костях», но толком не понимал, что такое американская контркультура. Все это Кнопп излагает с торопливым азартом человека, привыкшего, что его могут в любой момент навсегда заткнуть. Монолог перемежается пением рока и фолка. Поет Кнопп изумительно (все аранжировки - дело рук композитора Владимира Раннева), так что начинаешь думать: если этот Гроссман никогда не был в Америке, то, значит, Америка была внутри него.
По смыслу его длинный монолог — лекция об истории советского протеста.
По сути — крик души, вроде тех, что вкладывали в уста своих «маленьких людей» Достоевский и Чехов, чьи герои начинали «о вреде табака», а заканчивали воплем о наболевшем. «В России никогда не было никакой контркультуры! Была ностальгическая мечта об оставшемся в прошлом потерянном рае»,— орет в зал старый хиппи, проклиная и публику — за то что пришла на открытие музея того, чего в Америке уже не существует, а в России никогда и не было; и тех, кто поручил ему делать этот музей. Наконец он снимает свои сиреневые клеши и в исподнем уходит под конвоем курсанта.
Тут занавес поднимается, и, чтобы замять неловкость, всех приглашают пройти в сам музей. На абсолютно темной сцене публику с трех сторон окружают черные кулисы, четвертая — завеса, скрывавшая сцену от зала. Сквозь черноту проступают, начиная звучать, предметы: стучат пишмашинки, скрипит катушечник, щелкает проектор, звонят дисковые телефоны, а потом тренькают колокольчики (может, те самые, что любил гуру американских битников Аллен Гинзберг). Симфонию предметов прервут слайды, по воле Зиновия Марголина как бы зависающие в воздухе. Так вот о чем орал нам Гроссман: 1968-й. Многотысячная толпа против войны во Вьетнаме в Чикаго — и восемь советских диссидентов на Красной площади против танков в Праге. После этих слайдов хочется отдышаться — вроде бы мы все знаем, но картинки встык трудно выдержать.
В финале мы по-прежнему будем на сцене, а среди пустых зрительских рядов вдруг появится Гроссман в компании Джима Моррисона и Дженис Джоплин (неузнаваемые Мерлин Сандмейер и Соня Левин). Теперь уже никто не мешает ему говорить с кумирами, объясняя, что такое советские барды и почему, собственно, Моррисона помнят все, а, скажем, диссидента Галича даже в России не слушает уже никто. «Но почему вы, русские, всегда поете и пишете о своей стране?» — не вытерпит Моррисон. Но Гроссман не услышит вопроса. Как, наверное, и сама Марина Давыдова, получив приглашение поставить спектакль о Вудстоке и столкновении двух культур, не заметила, как ее очень смешной поначалу спектакль превратился в плач о своей стране.
Алла Шендерова
