Читать Часть 1. Кого послушался Юрий Долгорукий
Читать Часть 2. Одесса – греческий город?
В коллекциях нумизматов и у любителей иконописи бережно хранится изящная серебряная монета, посвящённая великому художнику прошлого Феофану Греку. Тиражом восемь тысяч экземпляров её выпустил Банк России.
Аверс – лицевую сторону монеты – занимают двуглавый орёл с опущенными крыльями и слова «Банк России», а также её ценовое достоинство и год выпуска. Центр оборотной стороны – реверса – занимает изображение иконы «Преображение», которую, как считается, мастер написал в 1403 году для Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском.
Икона на монете обрамлена именем её создателя – Феофана Грека. А вот портрета нет: как выглядел художник, точно не известно.
Мемориальная монета
В отличие от мастеров светской живописи иконописцы никогда не запечатлевали себя в автопортретах.
Впрочем, представление о его облике получил каждый, кто видел прославленный фильм Андрея Тарковского об Андрее Рублеве.
В облике замечательного актёра Николая Сергеева, с его сверлящим взором и острыми чертами обтянутого кожей лица, Феофан Грек предстает творцом, глубоко погружённым в мысли о соотношении земного и божественного, о судьбе Руси, его второй родины, где он прожил три десятилетия.
Андрей Рублев относится к нему с почтением как к старшему товарищу и учителю в деле иконописи. Однако это не исключает их споров, подоплёкой которых становится расхождение во взглядах на миссию создателя икон.
Рублев полагает, что художник призван нести радость верующим. Грек же утверждает, что главное для него – служение Творцу. Во всяком случае, такое мировоззрение им приписали авторы знаменитой киноленты.
Феофан так прямо и говорит Андрею: «Я Господу служу, а не людям».
А его собеседник представлен сценаристом и режиссером как художник-гуманист эпохи ренессанса, воспевающий могущество не только бога, но и человека.
Каждый увидевший и услышавший этот кино-спор может для себя решить, чьи взгляды ему ближе.
Феофан Грек и Андрей Рублёв в фильме Тарковского
Конечно, замечательно, что образ великого грека воплощён в фильме, ставшем киноклассикой. Запечатлён он и в сознании видевших ленту Тарковского.
Между тем есть документ, рассказывающий о реальном человеке. Это письмо современника Феофана – иеромонаха Епифания Премудрого, явно имевшего склонность к писательскому делу.
Из его послания, адресованного архимандриту тверского Спасо-Афанасиева монастыря Кириллу и переведённого с церковно-славянского О. Белобровой, мы узнаём факты жизненной и творческой биографии Феофана.
«Когда я был в Москве, – писал Епифаний, – жил там и преславный мудрец, философ зело искусный, Феофан Грек, книги изограф опытный и среди иконописцев отменный живописец, который собственною рукой расписал более сорока различных церквей каменных в разных городах: в Константинополе, и в Халкидоне, и в Галате, и в Кафе, и в Великом Новгороде, и в Нижнем».
В Москве, продолжает иеромонах, им расписаны три церкви: Благовещения святой богородицы, святого Михаила и ещё одна.
В церкви святого Михаила, по словам Епифания, он изобразил на стене город, написав его подробно и красочно; у князя Владимира Андреевича он изобразил на каменной стене также самую Москву; терем у великого князя расписан им неведомою и необычайною росписью, а в каменной церкви святого Благовещения он также написал «Корень Иесеев» и «Апокалипсис».
Богоматерь. Фрагмент росписи иконостаса Благовещенского собора Кремля. 1405 год
Но особенное впечатление на Епифания произвёл сам процесс творчества, свидетелем которого монах не раз становился:
Когда он всё это рисовал или писал, никто не видел, чтобы он когда-либо смотрел на образцы, как делают это некоторые наши иконописцы, которые от непонятливости постоянно в них всматриваются, переводя взгляд оттуда – сюда, и не столько пишут красками, сколько смотрят на образцы. Он же, кажется, руками пишет изображение, а сам на ногах, в беспрестанной ходьбе, беседует с приходящими, а умом обдумывает высокое и мудрое, острыми же очами разумными разумную видит доброту. Сей дивный и знаменитый муж питал любовь к моему ничтожеству; и я, ничтожный и неразумный, возымев большую смелость, часто ходил на беседу к нему, ибо любил с ним говорить.
Архангел Гавриил. Иконостас Благовещенского собора. 1405 год
Собеседник монаха выказал себя человеком думающим, стремящимся проникать в глубь вещей: «Сколько бы с ним кто ни беседовал, не мог не подивиться его разуму, его притчам и его искусному изложению».
Знакомство в итоге переросло в доверительные отношения между священнослужителем и иконописцем.
Епифаний продолжает:
Когда я увидел, что он меня любит и что он мною не пренебрегает, то я к дерзости присоединил бесстыдство и попросил его: “Прошу у твоего мудролюбия, чтобы ты красками написал мне изображение великой этой церкви, святой Софии в Цареграде, которую воздвиг великий царь Юстиниан, в своем старании уподобившись премудрому Соломону. Некоторые говорили, что достоинство и величина её подобны Московскому Кремлю, – таковы её окружность и основание, когда обходишь вокруг. Если странник войдет в неё и пожелает ходить без проводника, то ему не выйти, не заблудившись, сколь бы мудрым ни казался он, из-за множества столпов и околостолпий, спусков и подъёмов, переводов и переходов... Упомянутого Юстиниана напиши мне сидящего на коне и держащего в правой своей руке медное яблоко, которое, как говорят, такой величины и размера, что в него можно влить два с половиной ведра воды. И это всё вышесказанное изобрази на книжном листе, чтобы я положил это в начале книги и, вспоминая твоё творение и на такой храм взирая, мнил бы себя в Цареграде стоящим”.
Иисус Пантократор. Роспись в куполе церкви Спаса Преображения. Новгород. 1378 год
Речь, разумеется, шла об одном из величайших творений рук человеческих – Соборе святой Софии в Константинополе, или, как его именовали на Руси, Царьграде.
Замечательный памятник византийской архитектуры был воздвигнут в VI веке по приказанию императора Юстиниана и сейчас известен как Айя-София.
Услыхав о просьбе, изограф (то есть иконописец, художник), по словам Епифания, «ответил мудро»:
Невозможно ни тебе того получить, ни мне написать, но, впрочем, по твоему настоянию, я малую часть от части её напишу тебе, и это не часть, а сотая доля, от множества малость, но и по этому малому изображению, нами написанному, остальное ты представишь и уразумеешь.
Сказав это, продолжает монах, он смело взял кисть и лист и быстро написал изображение храма, наподобие церкви, находящейся в Цареграде, и дал его мне. От того листа была великая польза и прочим московским иконописцам, ибо многие перерисовали его себе, соревнуясь друг с другом и перенимая друг у друга, сообщает автор письма.
Монах и сам, как оказалось, не остался в стороне: «После всех решился и я, как изограф, написать его в четырех видах, и поместил этот храм в своей книге в четырех местах…».
Так что в какой-то мере мог считать и себя учеником великого иконописца.
У Феофана находились последователи везде, где он трудился. В знаменитом соборе в Ростове Великом вам расскажут, что некоторые висящие там иконы написаны по калькам, привезённым с собой «гречином». Добавят, что в одном случае калька оказалась перевернутой, и русский иконописец запечатлел богоматерь с младенцем в зеркальном изображении.
Самым знаменитым сохранившимся творением мастера остается роспись церкви Преображения на Ильине-улице в Новгороде Великом, завершённая в 1378 году.
Успение. 1392 год
Изображенный в куполе Вседержитель, которого окружают архангелы и серафимы, Богоматерь с архангелом Гавриилом, святая Троица, «поклонение жертве», другие его росписи несут в себе исключительную энергетику. Скупая цветовая гамма, некая приглушенность делает особенно экспрессивными пробелы, что заставляет вспомнить о драматизме земного бытия и не меньшем драматизме поиска духовного пути.
Хотя иконы – это отнюдь не произведения живописи в традиционном смысле слова, работы Грека как раз живописны, его манера стремительна и темпераментна, мазки энергичны до яростности, композиция таит в себе внутренний ритм, а угловатость линий только добавляет экспрессии.
Мастер отнюдь не склонен убаюкивать верующего одними упованиями на волю Всевышнего, он словно требует мобилизовать его все внутренние силы, но не сворачивать с тернистого пути.
Интересно мнение исследователя русского средневекового искусства В. Бычкова:
Живопись Феофана – это философская концепция в красках, притом концепция достаточно суровая, далёкая от обыденного оптимизма. Суть её составляет идея глобальной греховности человека перед богом, в результате которой он оказался почти безнадёжно удалённым от него и может только со страхом и ужасом ожидать прихода своего бескомпромиссного и безжалостного судьи, образ которого с крайней суровостью взирает на грешное человечество из-под купола новгородского храма.
Специалисты отмечают, что, трудясь над росписями в новгородском храме, иконописец опирался на убранство Собора святой Софии.
Следующей важной работой Феофана была роспись вместе с мастером Семеном Чёрным церкви Рождества Богородицы в Московском Кремле в 1395 году. Работа по сырой штукатурке, как и в новгородском храме, требовала точных и быстрых мазков – здесь уже не исправить написанного.
Спустя четыре года он заканчивает роспись стоящего неподалеку Архангельского обора. Известно, что он уезжал на какое-то время в Коломну, где, как считают, расписывал Успенский собор.
Здесь же хранилась знаменитая впоследствии святыня – икона «Богоматерь Донская», автором которой многие считают также Феофана. Позднее она была перенесена в Благовещенский собор Московского Кремля, а затем в Третьяковскую галерею.
В 1405 году вместе с Андреем Рублевым и Прохором с Городца Феофан Грек создает фрески для Благовещенского собора Московского Кремля.
Имя Феофана связывают и с иконами деисусного чина (ряда) иконостаса этого собора. Хотя искусствоведы до сих пор расходятся в авторстве серии этих старинных икон, что вызвано упоминанием в летописи о случившемся в соборе пожаре уже после установки иконостаса, они согласны в том, что этот ряд икон был создан гениальным мастером.
Возможно, и иконы, подобно рукописям, не горят?
Илия Пророк. Новгород. 1378 год
Ещё одним подтверждением мысли Михаила Булгакова стала находка, сделанная в 2008 году в Феодосии. Здесь, в ходе реставрации храма XIV века, воздвигнутого во имя великомученика Димитрия Солунского, были обнаружены древние фрески, чей возраст, по мнению искусствоведов, насчитывает более шести веков. То есть, они пережили крымское ханство, русско-турецкие, гражданскую и Великую Отечественную войны.
При этом особенно сильный урон был им нанесен в годы советской власти. Росписи частью были попросту уничтожены, на уцелевших фрагментах были замазаны лики святых, а сам храм использовался как место хранения солярки, бочек с бензином и машинным маслом.
Одна из фресок, выполненных в Ка́фе
В первом приближении реставраторы смогли увидеть фрагменты изображения Вседержителя, апостолов, богородицы, Иоанна Предтечи, пророков Авраама и Давида, сцен Страшного суда. Выразительность фресок, ощутимая даже в этих фрагментах, манера письма привели искусствоведов к мысли, что их создавал вместе со своими учениками Феофан Грек.
Он действительно бывал в Ка́фе, как тогда именовалась Феодосия.
А творения для соборов Московского Кремля стали последними работами «изографа», так что дату его смерти принято обозначать как «после 1405 года».
Феофан Грек – один из считанных византийских иконописцев, чьё имя осталось в истории. Причиной тому – тот факт, что в расцвете творческих сил он покинул родину и до самой смерти работал на Руси. Тут «гречин» не только получил возможность проявить свой гений, чем снискал широкое признание, но и смог познакомить русских мастеров с достижениями византийской духовной культуры, проторить для них тропу к высокому творчеству.
Арсений и Андрей Тарковские
Фигура мастера была знаковой не только для Андрея Тарковского, показавшего его на экране, но и для его отца, известного поэта Арсения Тарковского. Для него Грек был едва ли не обладателем конечной истины, неким маяком, светочем, помогающим отыскать свой путь в духовном мире, в отношении к творчеству:
Когда я видел воплощённый гул,
И меловые крылья оживали,
Открылось мне: я жизнь перешагнул,
А подвиг мой ещё на перевале.
Мне должно завещание могил,
Зияющих как ножевая рана,
Свести к библейской резкости белил
И подмастерьем стать у Феофана.
Я по когтям узнал его: он лев,
Он кость от кости собственной пустыни,
И жажду я, и вижу сны, истлевНа раскалённых углях благостыни...
И в этом глубоком почитании «гречина» из Византии – гениального иконописца, и мыслителя, поэт не одинок. Просто выразил свои чувства ёмче и образнее других…
Владимир Житомирский
