Часть первая: «Счастье в изгнании»
Ло-Ли-та – пушистая верба, капель, взъерошенный воробей, греющийся на карнизе. Любовь весенняя, рождающаяся из мучительного пробуждения, из оттаивания души и тела, когда замерзшее прошлое в виде снежных сугробов начинает путь превращения в воду. Вода утекает как время. Об этом говорит Набоков, признаваясь в любви к ушедшей молодости, к исконному Началу, которое никогда не повторится в отдельно взятом случае, но бесконечно, благодаря каждому новому дню.
Владимир Набоков в боксёрских перчатках. Источник: wikipedia.org
Может кому-то это покажется странным, но в «Лолите» Набоков говорит не про запретную страсть, а про некое предчувствие женщины, которое по магии своей превосходит все существующие образы зрелой женской красоты. Хотя, как человек мудрый, он предвидел возможные сложности, не зря же, отправляя «Лолиту» в очередное издательство в 1955 году, к рукописи приложил записку: «Не хотите ли опубликовать бомбу замедленного действия…?».
Набоков из витражей-воспоминаний, искрящейся на солнце пыли, побегов в прошлое и пугающего будущего создает единое, такое волнительное и такое неотвратимое целое. Он берет имя Лолита и смакует его, разбивает на слога-этапы, разрушая его целостность: «…Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло.Ли.Та…». В трехступенчатости имени Лолита – три фазы осмысления жизни и любви: Ло.. – зарождение, восхождение, созревание, Ли.. – протяженность, Continuous, смакование, и, наконец, Та… – конец, тупик, удар, к Ло… уже нет возврата. Это фабульная структура романа, путь Гумберта от Лолиты живой к Лолите бессмертной, это этапность нашей жизни: детство, зрелость, старость.
«Лолита» соткана из оттенков, шепотов, аромата недоспелых плодов, мерцающих в тумане силуэтов, серпантина дорог, из маятника старинных часов, хранящих наше время. Из того, что еще не приобрело форму, из эскиза, наброска жизни. Не потому ли Набоков безнадежно влюблен не в Долорез Гейз, а в стройную узкобедрую лань Ло, несущуюся по шоссе его жизни, как маленький смерч. Ее взрослую он умерщвляет именно в момент рождения на свет потомства, чем следует поведению природы, для которой самка, родившая детеныша, теряет ценность. Хотя почти до самого финала Набоков любит всю Лолиту – от макушки до белых носочков, от бесстыдного цинизма молодости до невинного порока.
Но что мы знаем о любви черновой, измазанной углем и глиной, смешанной с пылью дорог и потом старателей? О любви, блуждающей в каменоломнях нашего сознания, преодолевающей преграды косного мышления. Любовь, живущая в шахтах, вдали от солнечных берегов, не для нас. Как мы дифференцируем ее, отличая от порока? Разве восхищение тем, что еще неявно, что еще только зарождается – грех? Что может быть постыднее: влечение к пробуждающейся молодости, к почкам, раскрывающимся на еще спящем стволе, или каждодневное циничное привыкание к другому человеческому организму, стабильно разрушающему себя мыслями о своей тленности?
В повседневности почти нет открытий, нет движения жизни, перспективы горизонта. Что мы можем обнаружить ценного в том, что дозволено и помечено клеймом общественного признания? Сама мысль о том, что нам разрешено, убивает самобытность любви. Как неоднократно подмечено литературными классиками, пребывание на краю бездны, вот что делает любовь живой.
Но наступает момент, – Набоков дорого бы дал за то, чтобы этого не случилось, – «из милой лгуньи с теннисной ракеткой в руках» маленькая Ло превращается в Венеру Боттичелли, рыжеватую, с завершенными формами. Это утрата, как для Гумберта, так и для самого Набокова. Лолита не дает Гумберту любви, зато получает право из рук своего создателя следовать по тропинке иной формы бытия (нежели человеческая жизнь). В благодарность «Лолита» позволяет самому Набокову остаться между строк романа мимолетным персонажем, скромным, но выгодно оттеняющим героев основных. Иногда он «сквозит» в романе то в образе маленького Гумберта, влюбленного в Анабелл Ли (точно так же, как сам Набоков был влюблен в юную француженку Колетт), то в лице госпожи Вивиан Дамор-Блок (анаграмма его собственного имени), но наиболее явно в предисловии к роману, где позволяет себе высказывание «от автора» под именем Джона Рэя, доктора философии из штата Массачусетс. И все это ради того, чтобы ни на минуту не оставить «свою бедную девочку».
В чем главная притягательность «Лолиты»? В ее атмосфере, описать которую трудно. Представьте картину: зрелый путешественник, осознающий, что каждый день принадлежит ему и торопиться некуда, наблюдает сцены жизни простого люда где-нибудь на юге Италии, в городке на берегу моря. Есть в этом что-то живописное, потому что, когда глаза человека по-настоящему открыты, он становится художником, подмечающим каждую деталь окружающей жизни, вроде бы малозначительную, но обладающую силой акцента. Мимолетные краски, румянец на щеках, или полыхание яблоневого сада, пронзительная белизна паруса далеко в море, качающегося на сизых волнах, цветущие сады на склонах гор, жар камней, обожженных солнцем, все эти картинки – олицетворение молодости, противостоящей формулам взрослой жизни. Не потому ли и принимаются все эти законы, чтобы люди могли оградить себя от тоски по утраченному Началу, сделать вид, что они могут жить и так, ведь покой для них приобретает особое значение, а для покоя нужны грим, уловки и общественные запреты. Без них печаль по прошедшей молодости становится невыносимой.
Именно этому посвящен роман «Лолита» – молодости. Здесь и горькое сожаление, и тайное восхищение, зависть к тем, кто ею владеет, и мужская очарованность магией белых носочков, оттеняющих оливковый загар стройных ног. Уж кто чуток, как не молодость, но в отличие от зрелости, она надкусывает сочный плод жизни без сожаления, не думая о завтрашнем дне, без желания взять в плен все чудесное и вдохновляющее. Зрелость терпит, страдает и копит, молодость живет нараспашку, в перехлёст, без страховки, беря от мимолётного и хрупкого самое зерно – ощущение вечности.
Есть еще кое-что – реплика писателя: «Я не перечитывал «Лолиты» с тех пор, как держал корректуру первого издания, но ее очарование все присутствует, как бы окружая дом утренней скромной дымкой, за которой чувствуется игра летнего дня…».
Кристина Французова-Януш
Другие тексты наших авторов:
-
Авангардная каллиграфия в искусстве Ирака
Ирак считается колыбелью человеческой цивилизации. В Месопотамии найдены первые артефакты; появляются бытовые практики — колесо, ирригация; культурные явления — древнейшие памятники литературы, особенности социальных моделей и др... -
«Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»
«Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — такую фразу запросто мог произнести протопоп Аввакум, если бы он читал «Отелло». Для этого нужно было многое, и это многое кажется практически невозможным... -
Что такое «норманнский вопрос»?
Вопрос о наших корнях, о том, откуда мы, волнует многих. Если человек, даже хорошо гуманитарно образованный и хорошо ориентирующийся в истории России, решит более глубоко разобраться в том, что же науке известно о древнейшем периоде Древнерусского государства, то на него выльется нескончаемый поток различных трактовок, теорий и гипотез...
